Они вышли в приёмную, открытые двери которой выходили на необъятной ширины лестницу, — Весьма тактично, — заметил князь Йохан. — Весьма тактично. А теперь, когда мы с тобой остались с глазу на глаз , что ты хочешь предложить? А?

— Вы ведь не очень жаждете присягнуть на верность, — спросил Эстерхази, — какому-нибудь, скажем, королю Алджернону или королю Арчибальду?

Князь уставился на промокший пейзаж. — Нет, не очень, — согласился он. — Не стану упоминать о собственных наследственных претензиях, они имеются у каждой семьи — думаю, этот твой король Алгеброн или король Архибард были бы получше какого-нибудь короля Владимира или короля Отто — король-бревно всегда лучше короля-плахи… но… что?…

Эстерхази коротко махнул туда, где на предгорьях, грядах и склонах Красной Горы росла редкая хилая зелень. — Именно это  я и хотел предложить, — отозвался он. — Поскольку Его Младшее Высочество, Коронного Наследника, телеграфированными приказами не удастся удержать от въезда в Австрию по Государственному Дальнему Северному Пути, его следует  удержать некоторыми иными средствами; вкратце — ему нельзя позволить покинуть страну, пока его обуревает эта неразумная страсть.

— И, значит?… — Йохан взглянул на Эстерхази.

Эстерхази взглянул на Йохана.

— Мне напомнить Вашему Могуществу древнюю притчу о Магомете и горе? — поинтересовался он.

Они находились снаружи. Их никак нельзя было наблюдать из любой части замка, как, впрочем, и стоя перед самим замком. — Некоторые говорят, что эти горы истёртые и ничуть не изрезанные, — сказал князь Попофф.

— Да, некоторые говорят, — пробормотал Эстерхази.

— Но кое-где они достаточно изрезаны, так что нужно знать горные перевалы, если хочешь перевести армию здесь…

— Действительно.

— Вот, прямо тут… тут… по этим откосам и между теми пиками, как видишь…

— Вижу.

— Вот, где ему надо было бы идти, то есть Старине Рыжему, как видишь.

— Вижу, — пробормотал Эстерхази. Старина Рыжий . Какое замечательное прозвище для императора Священной Римской империи во время Третьего Крестового похода: Старина Рыжий. Это значит (или значило) — Фридрих Барбаросса. Конечно, Барбаросса являлось настоящим его именем не более, чем Старина Рыжий. Или, если на то пошло, Хобсон или Джобсон. Однако, пережиток был любопытный, такой Эстерхази ещё не попадался.

Здесь, среди народа гор, было подходящее место для старинных пережитков; ибо он и сам был весьма старинным пережитком. Действительно, если припомнить другую древнюю легенду, ту, где они босиком гонялись за сернами, от утёса к утёсу, то, по мнению доктора, эти люди и сами уподобились сернам, поселившись там, где никто прочий не жил; а потом, приспособившись, там, где никто прочий не выжил  бы. Чванливое, офранцуженное буржуазное дворянство Беллы и Авар-Истра свысока взирало на горцев — поскольку горцы сторонились городов, хотя, если бы им пришлось перебраться туда, они бы выжили… они бы справились… если бы ему пришлось, князь Попофф возил бы туши на Бычий Рынок… и наоборот, если барону Такому-то из Беллы или графу Сякому-то из Авар-Истра, пришлось бы перебраться на Красную Гору, они никак не сумели бы там выжить. Без сомнения, они бы погибли.

— Ну, хватит болтать. За дело, за дело… Думаю, нам не стоит скакать прямо по склону утёса, словно  тяжконогие мулы у Гомера. Вот, прямо здесь; — в задних воротах возникла фигура женщины и чуть ли не бегом направилась к ним; — это тут, обнажение породы прямо тут, конечно, такое — обычное дело в этих горах… — Женщина замахала им передником. Эстерхази в удивлении уставился на неё. — Это явно ваша старая кормилица, — заметил он. — Мадама. Интересно, что ей нужно.

— Уверен, ей нужно сунуть свой волосатый нос в то, что её никак не касается. Выкинь её  из головы. Тут. Прислонись спиною к этому большому обломку скалы, смотри, так же, как я сам. Потянись назад и ухватись за неё, просто ткни пальцами, так…

Эстерхази последовал указаниям. Но, прежде следующей их охапки, налетела бывшая кормилица, воплощение самой ярости.

— Нет! — возопила старуха, скривившись так, что стала куда отвратительнее обычного. — Нет! Нет!  Это неправильно! Его Преподобие мог такое проделывать; с другой стороны, мог и не проделывать. У него могла быть серьёзная причина — у тебя её нет! Это неправильно, неправильно ! — и она сжала челюсти, перекосилась и закатила глаза, несколько секунд демонстрируя «сцену», которая могла затянуться на несколько минут, четверть часа или ещё дольше.

Его Могущество, князь Йохан Попофф, со сдержанным гневом отвечал: — Склочная баба! Нянька! Не лезь! Нишкни…

— Нет! — вопила она. — Нет! Я не замолчу! Это не правильно! Это не в обычаях  наших гор! Это…

— Ах ты подлая старушонка, — выкрикивал её давнишний питомец. — Да что ты вообще знаешь про «обычаи наших гор»! Сгинь, говорю! Уйди! Или я отошлю твоих сыновей в города! Никакой закон не обязывает меня держать их здесь, на жалованье, только потому, что когда-то я сосал титьку их мамочки! Хватит, говорю! Уйди!

Она ушла.

По княжьему велению нянька ушла и они опять подступили вплотную к скальной громаде. — Вспомни, — твердил Попофф, — что тот римлянин , Лукреций [41] , говорил про атомы. Ты должен представить их настолько явственно, как только сможешь. Представь себя самого, будто бы среди атомов этих скал. Потом представь, как ты двигаешь  их — атомы скал, холмов и гор. И, если поверишь, что это можешь, толкни, пихни и сдвинь атомы A  и B  — тогда атомы A  и B  сдвинут атомы C, D, E  и F  — и, если ты не отступишься, атомы C, D, E , и F  сдвинут атомы G, H, I, J  и K …

— Сдвинься! Сдвинься! Сдвинься ! Сдвинься !

Эстерхази думал и представлял, стремился и верил. Он подталкивал. Он толкал . Он подпихивал. Он пихал . Он сдвигал. Он двигал . А скалы, двигались ли они ? Двигались и скалы.

Двигались ли валуны? Валуны дрожали и тряслись; кажется, двигались . А двигались ли горы ?

И горы двигались.

(Давным-давно, путешественник, в целости и невредимости вернувшийся из Африки, как благодарственную жертву повесил на золотой цепи у главного алтаря часовни Гильдии Армянских Купцов Беллы страусиное яйцо в оправе из золотой филиграни. Однажды, ни с того, ни с сего, оно принялось медленно раскачиваться, словно маятник. Этот феномен исправно занесли в архивы конгрегации; изучая его, Эстерхази провёл некоторые исследования и переслал результаты некоторым из своих корреспондентов; так почему же мы не называем сейсмограф эстерхазиографом? кто ответит?)

Сейчас Грампкинская Теснина, долго не считавшаяся тесниной, где проходил Государственный Дальний Северный Путь из (и в) Австрии, была перекрыта. Справедливости ради, перекрыта не полностью. Отдельные личности, в личном порядке, может, и прошли бы через неё, осторожно выбирая дорогу. Но толпа или группа людей не сумела бы теперь быстро миновать теснину. И, разумеется, по этим поросшим лишайником кручам, сложенным из сланца, гранита и ещё чего-то-там никоим образом не могли проехать ни пассажирские, ни грузовые экипажи.

В результате в данной части страны — кроме тех, кто из багажа оставлял лишь альпеншток — проезжим оставался лишь Государственный Дальний Южный Путь из Австрии.

Из Австрии и в  неё.

Пока Эстерхази толкал, силился, поднимал и «представлял», ему пришла мысль, что они двое смахивают на пару переносчиков фортепьяно: однако, думал доктор, двигались они не так уж piano. Его не удивляло, что время от времени обрушивался каменный ливень из небольших булыжников и скатывающихся валунов; но он не обращал на это большого внимания, пока не услышал, как его coтоварищ-переносчик, Попофф, вскрикнул от боли.