Затем глаза солдата остекленели, и он бревном рухнул на платформу. И когда серый густой туман уже почти полностью окутал его мозг, откуда-то из глубин сознания выплыла последняя, удивительно не соответствующая ситуации мысль: «Он ударил меня… Физический контакт? Не верю, этого не может быть! Куда меня занесло?!»　

Слабый свет еле-еле просачивался неизвестно откуда. Тени ползли и раскачивались, неохотно превращаясь в объемные предметы.

— Эй, Мак! Огонька не дашь?　

Тени закрывали обзор Карло, но он понимал, что лежит на спине, глядя прямо вверх. Солдат повернул лицо, и тут же перед ним сфокусировалась стена, причем почти у самого носа. Тогда он повернул голову в другую сторону. Снова возникла стена, но уже в футах трех от него — сплошное собрание серых бесформенных пятен. Внезапно он ощутил сильную боль в затылке. Попробовал пошевелиться, пытаясь покрутить головой, но боль не исчезла. Тут он обнаружил еще, что лежит на какой-то твердой металлической штуковине, и попробовал сесть. Боль переместилась выше, вызвав тошноту и на считанные секунды вновь затуманив зрение.

Когда все пришло в норму, Карло попытался медленно сесть. Перекинул ноги через острый край какого-то мелкого металлического корыта. Корытом оказалась безматрасная койка с дном, продавленным сотнями мужских тел, лежавших на ней до него. Он находился в камере.

— Эй! Я спросил, не разживусь ли у тебя огоньком?　

Карло отвернулся от голой задней стены камеры и глянул сквозь прутья решетки. К металлу прижалась чья-то рожа с носом, ни дать ни взять похожим на луковицу. Человек был невысок и одет в грязные тряпки, вонь от которых ударила по ноздрям Карло с чудовищной силой. Глаза незнакомца налились кровью, а нос был испещрен сетью голубых и красных сосудов. Застарелая форма алкоголизма — такая болезнь, казалось, сочилась из каждой поры этого чучела; аспе гозасеа[1] превратила его нос в жуткий нарост, покрытый рытвинами и буграми.

Карло понимал, что его засадили в тюрягу, а по внешнему виду и даже по запаху своего нового приятеля тут же установил, что тюрьма не военная. Алкаш продолжал пялиться на него с немым удивлением.

— Спичка, Чарли? Спичек у тебя не найдется?

Бродяга выдвинул вперед свои распухшие влажные губы, дав возможность появиться изо рта на свет божий небольшому обсосанному со всех сторон окурку.

Карло тупо уставился на бродягу — он ни слова не мог понять из того, что тот сказал. Хотя алкаш разговаривал вроде бы медленно и довольно отчетливо, но смысл как-то не улавливался. Однако Карло знал, как следует отвечать.

— Куарло Клобрегнни, рьявой, шестпятодиннулдвадвадьветь, — механически отчеканил солдат без запинки, сливая слова в нечто подобное злобному ворчанию.

— Чего бесишься, дружище? Я, что ль, тебя сюда запузырил? — урезонивал его любитель спичек. — Мне надо всего-то огоньку вот для этого огрызка. — Он поднял вверх два дюйма обмусоленного окурка. — А как прикажешь понимать, что тебя как фрайера держат в клетке, не пускают шляться в натуре по этой долбаной каталажке? — Он ткнул большим пальцем через плечо, и Карло впервые обнаружил, что в тюрьме есть и другие люди.

— А, да пошел ты на хрен, — пробормотал алкаш. Он еще раз выругался себе под нос и отвернулся. Затем, пройдясь меж рядов пустых коек, уселся рядом с четырьмя другими узниками, чем-то схожими по выражению лиц; они лениво кейфовали вокруг грубо сколоченной комбинации стола и скамеек. Этот гибрид, несколько напоминавший всем известную пикниковую меблировку, был наглухо привинчен к полу.

— Псих долбаный, — объявил алкаш остальным, кивнув лысиной в сторону солдата в длинном плаще и металлическом, тесно облегающем панцире. Затем взял со стола измятые ошметки древнего журнала и принялся листать их с видом человека, знающего наизусть каждую строчку текста и каждую женскую фотографию.

Карло оглядел камеру. В маленьком помещении стояли раковина с краном, который приводился в действие нажимом пальца и снабжал узника холодной водой, а также стульчак без сиденья и бумаги, цельнометаллический, рассчитанный на человека среднего роста и накрепко привинченный к стене. Слабенькая, забранная в решетку лампочка тускло светилась на потолке. Три стены сделаны из прочного металла; такие же пол и потолок, склепанные по швам воедино. Четвертую стену заменяла дверь из толстых металлических прутьев.

Уплотнитель мог бы разрушить эту сталь, подумал Карло, инстинктивно потянувшись к сумке. Он впервые случайно вспомнил о ней, но стоило ему дотронуться до сумки, как тут же стало понятно, что ее внушительный вес значительно уменьшился. Исчезли патронташи. И брандельмейер, разумеется. Равно как и сапоги. Хотели, видимо, стащить и плащ, но он являлся неотъемлемой частью обтягивающего как кожа костюма, сотканного из металлических нитей, и у неизвестных посягателей ничего не вышло.

Потеря сумки была самым тяжелым ударом. Все, что пока произошло с Карло, случилось так быстро, так внезапно и в таком калейдоскопическом беспорядке, что солдат впал в ступор и им овладело ощущение безнадежности и бессмысленности всего происходящего. Он снова сел на койку, острый металлический край которой тут же болезненно врезался в ягодицы. Голова все еще раскалывалась по причине объединенного воздействия удара, нанесенного полицейским, и голого металла койки, на которой Карло пришлось валяться. Дрожащими пальцами он провел по затылку, привычно ощутив жалкую поросль коротких каштановых волос, коротко остриженных по военной моде.

И тут же заметил, что его левая рука забинтована, причем явно не новичком в этом деле. Рана практически не ощущалась. Бинт на руке с предельной ясностью восстановил в памяти Карло все, что с ним произошло, и мысль о войне вытеснила из головы все остальное… Телепатическая команда… прыжок из окопа… оружие на изготовку… затем оглушительное шипение — и Вселенная вдруг взорвалась на миллиарды крошечных Новых, полыхающих бесконечным разнообразием цветов радуги. А потом внезапно — почти так же внезапно, как он выскочил на поле битвы седьмой мировой войны, чтобы принять участие в наступлении на гнусные орды русско-китайцев, — он вдруг очутился не там.　

Он очутился здесь, в туннеле, и жуткое чудище, ревя, мчалось на него из тьмы, а человек в синем мундире стрелял в него, после чего оглушил ударом по голове. Фактически этот человек дотронулся до него! Без противорадиационных рукавиц! Как мог он знать, что Карло не является радиационной миной замедленного действия? Ведь этому идиоту могла угрожать мгновенная гибель!　

Так где же он теперь? Невольным участником какой войны он стал? И куда подевались русско-китайцы, а вместе с ними и его собственные однополчане — воины Трех Континентов? Сплошные вопросы, и ничто не предвещало, что он получит хоть какое-то объяснение случившегося.

И тогда ему в голову пришла еще более важная мысль. Раз он захвачен в плен, то его неизбежно подвергнут допросу. А в этом деле на победу рассчитывать не приходится. Карло попытался нащупать тот фальшивый зуб, что торчал где-то в самой глубине рта. Язык по очереди коснулся каждого зуба, пока не достиг правого нижнего зуба мудрости. Дупло зуба оказалось пустым.

Капсула с ядом исчезла! «Наверняка выпала, когда синемундирник трахнул меня по голове».

Карло понял, что теперь полностью в их власти; а вот кто они такие — это вопрос, который следовало обдумать со всех сторон. Потеряв капсулу, он ничем не мог помешать извлечению имевшейся у него информации. Это было просто ужасно. Согласно той психологической обработке, которой его подвергли, — хуже некуда. Враг мог воспользоваться щупами или диоксилскопалином, или гипнозом, или применить любой другой из сотни подобных методов, каждый из которых откроет и численность его роты, и расположение батарей, и дальность действия орудий, и личность и спектр мозговых излучений каждого офицера…

Он стал Очень Ценным Пленным. Ему просто необходимо удержаться и не расколоться.