Я пошел проведать старого фейерверкера, увидел рядом с ним фельдшера и доктора. Доктор сказал, что ничего страшного, просто расстроился человек.

– Михалыч, не расстраивайся, это же всего лишь водка.

– Как же не расстраиваться, ваше высокородие (ишь, служба, разглядел-таки петлицы, значит, на поправку идет), всего ящик остался, думал, где-нибудь в шинке здесь купить, а тут и шинков жидовских нет, а как нет, они же везде есть, где артиллерия стоит. Говорят, что ближайший – за тысячу верст отсюда – через пустыню, на север. Ведь скоро Рождество Христово, чем служивым разговеться, да и винная порция в походе положена, мало будет ящика-то оставшегося!

– Михалыч, не волнуйся, я спирту в жестянках закупил перед отплытием, вот фельдшер тебе сейчас немного разведет, только теплый будет[25]. Будет всем и на Рождество, и на Новый год и на винную порцию хватит.

Пошел посмотреть, как поставили палатки – вроде все правильно, по подразделениям, без обид, как и было решено на крайнем военном совете. Моя палатка в центре, рядом палатка под оружейную и хранилище денежных средств и подарков, она же – интендантская. Титов решил спать прямо на ящиках с добром, ну прямо царь Кащей, который над златом чахнет (лишь бы не зачах совсем), да, а где он, кстати? Ответили, что пошел к тележке, собирается ехать на пароход, ну мне туда же, – крикнул, чтобы обождали.

Приехали, когда на понтон выгружали ящики с оружием. Я пошел в трюм посмотреть, как поставлено дело. У открытой оружейки стоял со списком в руке дежурный офицер – сотник Стрельцов. Один караульный был с ним, другой стоял у сетки, куда матросы укладывали ящики с полосами. Здесь же был и корабельный суперкарго, который на глаз оценивал вес груза и кричал боцману: «вира помалу». Лебедка поднимала груз, и слышался крик сверху: «Майнай, майна помалу», иногда прерываемый густым матом, если какой-нибудь сомаль лез под сеть с грузом.

Не обошлось без ЧП – для начала уронили в воду ящик с пулеметом – просто спихнули его за борт сетью. Но сомали нырнули в воду, нашли ящик, завели под него стропы и достали пулемет на понтон. Теперь его надо чистить и заново смазывать, а то от соленой воды в момент покроется ржавчиной. Потом в трюм уронили с пятиметровой высоты ящик с ТНТ, который, естественно, разлетелся, рогожа разорвалась и «мыло» вывалилось. Матросы подивились, что мыло хранили под охраной, но все собрали, а сеть заменили – она просто прохудилась и расползлась.

А что если так же разорвалась бы сеть с царскими подарками или денежными ящиками, да не здесь, где собрать можно, а над водой?

Отправили на берег оружие и присели передохнуть. Сейчас будем выгружать самый ценный груз. Послал одного из матросов за парусиной, чтобы постелить ее в сеть и дополнительно увязать, закрепив страховочным стропом – сказал, что, если «мыло» в воду упадет, то испортится (не говорить же про деньги, а то специально грохнут, черти, чтобы ящики развалились и добро по трюму раскатилось). Так и сделали. Убедился, глядя с палубы, что понтон с ценностями благополучно достиг берега, все выгружено и под конвоем поехало на тележке в лагерь.

Ну все, теперь можно и своими делами заняться. Вернулся в каюту, Артамонов еще с одним добровольцем понесли мои вещи в лодку, а я сел дописывать донесение Обручеву. Написав, запечатал в конверт и понес капитану. Нашел его на мостике, оказывается, он тоже наблюдал за выгрузкой и удивился, как быстро мы справились. Он рассчитывал остаться в Джибути на ночь, а теперь может, не спеша и не форсируя машин, спокойно идти экономическим ходом до Бомбея. Передал ему конверты с дипломатическими посланиями – Обручеву и императору Всероссийскому, попросил в Бомбее отправить их дипломатической почтой через русское консульство, а два личных – управляющему и Лизе – я отправлю отсюда, почта и здесь есть. Тепло простился с капитаном, выразив надежду, что через год, дай бог, пойду с ним обратно в Россию. Он пожелал мне удачи и счастливого пути, спросив напоследок, не видел ли я мисс МакКонен и кто та восточная женщина, которая в сопровождении двух абреков, один из которых тащил вещи, вышла из ее каюты.

– Так это и есть мисс МакКонен, она же Мариам Мэконнэн, дочь князя Хараре и Шоа, – оставил я в изумлении капитана, закончив день сюрпризов на борту «Орла».

На берегу меня встретил старшина грузчиков, потребовавший свои шестьдесят талеров и еще двадцать за особые условия, назвав их словом «бакшиш», известным всем, кто посещал азиатские страны. Я ему сказал, что его люди утопили и испортили чрезвычайно ценный прибор, который стоит в сто раз дороже, чем все здешние грузчики, поэтому будет только шестьдесят талеров или вообще ничего. «Атлет» с серьгой поворчал, после чего мы сели на тележку и поехали в лагерь. Велел ему обождать возле часового под «грибком» из парусины, натянутой на каркас и приделанной к столбику, сделанному из пиломатериалов, закупленных за десяток талеров у корабельного боцмана. По распоряжению капитана боцман должен был дать их бесплатно, но, посмотрев на горбыли, которые предложил этот рыцарь якорной цепи и ржавых клюзов, я одобрил интенданту мелкие траты. Теперь я послал его расплачиваться с главным грузчиком, предупредив, чтобы бакшиша не давал. Ящик же утопили и привели в негодность ценный груз, да, вспомнил, еще и ящик с водкой разбили, вот за это надо бы вычесть. А будет бакшиш выклянчивать – Михалыча позовите, он за разбитую водку из них бурдюки сделает или на барабан натянет.

Зашел в палатку – Артамонов уже ждал меня там, развесил обмундирование в полотняных чехлах от пыли. Я сказал, чтобы принес воды сполоснуться, помылся над тазом как мог, вытерся чистым полотенцем и надел свежую сорочку. Стемнело, только светились костры, на которых булькал кулеш, сваренный казаками, артиллеристы ели кашу, у них же свое довольствие с самого начала, а Букин с Нечипоренко объединили припасы, так как получали поровну на добровольцев и казаков, казаки даже выиграли: вместо пятидесяти планировавшихся добровольцев на десяток меньше набрано, да минус Львов и трое, оставленных в Александрии, зато на довольствие добавились я, Букин, доктор с фельдшером, интендант, топограф и мой денщик, то есть в остатке лишних семь пайков – на всех хватит, даже если кто в гости зайдет.

Поужинали, трубач артиллеристов сыграл, как мог, вечернюю зарю, провели перекличку – по списку все, никого и ничего не забыли на пароходе, груз доехал полностью, потери в конском составе – пока две. Потом хором, нараспев, прочитали «Отче наш» и «Спаси, Господи, люди твоя» и разошлись по палаткам.

Я же, как и обещал, пошел к Маше. Она ждала меня. В шатре неярко горела масляная лампа, стоял кувшин с водой и блюдо с виноградом и инжиром. Я снял китель и присел на ковер, опершись спиной на подушку. Маша присела рядом, положив голову мне на плечо. Мы сидели рядом и молчали. Она сказала: «Я чувствую, что ты устал, поспи немного». День действительно выдался суматошным, и я не заметил, как задремал, потом, еще сквозь сон, почувствовал, как Маша гладит мои волосы, грудь, расстегнув рубашку. И тут я почувствовал ни с чем не сравнимое желание, нет, не похоть, а именно желание, желание обладать ею, сделать ее счастливой, хочу, чтобы она родила мне детей, много, но сначала мальчика и девочку, а дальше – как получится. Я стал ее целовать, сначала осторожно, потом все более страстно, она только прошептала:

– Только будь осторожен, не сделай мне больно.

Я говорил ей, что люблю и буду любить ее вечно, до самой смерти… и много других нежных и глупых слов, что обычно говорят в таких случаях. И я был нежен и осторожен, а Маша – податливой и ласковой. Потом мы лежали, утомленные, насладившись друг другом, и я подумал, что это, наверно, сказка из «Тысячи и одной ночи», и сейчас я проснусь старым пенсом в своей хрущобе…

Но нет, это явь, вот Маша спит на моем плече, а я глажу ее шелковистые волосы и целую их, душистые и пахнущие каким-то нездешним ароматом, то ли цветов, то ли пряностей, а может, и того и другого вместе. Не заметил, как и меня сморил сон, а когда проснулся, то уже светало, полотно шатра уже не было черным, а слегка просвечивало. Почувствовав, что я проснулся, услышал: