Амельфа улыбнулась.

– У госпожи Кажимеры и без меня большая свита. – Она погладила Нельгу по плечу, но уверенно пересела с его колен на своё место. – Не думаю, что понадоблюсь ей там. Верно, госпожа?

Ну ещё бы. Это Уршула с Ляйдой носились по лесам и болотам, а Амельфе полагалось оставаться в господарском тереме. Она была глазами и ушами госпожи Кажимеры там, куда та не могла проникнуть: в кругу ближайших друзей Нельги, в шатрах на охоте и в личных покоях, когда там велись разговоры, которые не решились бы начать при госпоже.

Да и кто-то ведь должен докладывать о делах, когда все уедут в Тержвице.

Уршула снова отпила из чаши, оглядела Амельфу с головы до пят. Иногда ей казалось странным, что именно она удостоилась такой любви, а иногда – что просто не могло быть иначе. Вопреки сплетням Амельфа не привораживала Нельгу, только изредка мягко и музыкально усиливала потребность в своём присутствии или приглушала жар, если господарь слишком заигрывался с другими девушками. Она не жалила, не калечила и не перекраивала заново. Больше слушала, чем говорила. Поддерживала Нельгу, но не боялась сказать слово против.

Амельфе было двадцать шесть – ровесница Нельги. Вот уже семь или восемь лет тот считал её своей верной подругой и любимой женщиной, и этого не изменили ни его связи с другими, ни женитьба на дочери мазарьского господаря, которую устроила госпожа Кажимера. Амельфу многие находили очаровательной, но на взгляд Уршулы, дело было совсем не во внешности. Молодой господарь был хорош настолько, что в качестве его любовницы представлялась кто-то вроде Ляйды, не меньше, – чтобы глаза жгло от неоспоримой красоты. А Амельфа была коренаста, с чересчур широким ртом и щербинкой между передних зубов. Белокурая, сероглазая, с лицом такой формы, какую образуют шеи двух подплывающих друг к другу лебедей – мила, бесспорно, но не настолько, чтобы потерять голову. Так что она покоряла другим.

Уршула знала: лебеди выглядели нежными птицами, но на деле были сильны и опасны. Годы, прожитые в господарском тереме, научили Амельфу заводить соратников и казаться врагам безобиднее, чем она была на самом деле. Амельфа со всеми держалась доброжелательно и никому не строила козней, но Уршула догадывалась, что сокрушительным колдовством Звенящего двора та владела так же чудесно, как и невесомым.

– Госпожа моя, – сказал Нельга, закидывая в рот сахарный шарик. – Если нужно, я дам твоим ученицам своих людей. Чтобы защитить их в борожских землях.

Не удержавшись, Уршула стрельнула взглядом в Ляйду. Та держалась куда невозмутимее – пушистые ресницы по-прежнему опущены, пальцы оплетали чашу. Если она и думала о том же, о чём и Уршула – что им даром не сдались господаревы дружинники, – то понять этого было никак нельзя. Только мешаться будут – у них ни крыльев, ни волшебных коней. А что до защиты, так Уршула и Ляйда прекрасно справятся сами.

Госпожа Кажимера мягко улыбнулась.

– Не думаю, что твои люди в борожских землях обрадуют господаря Добромысла.

Нельга прищёлкнул языком.

– Тоже верно. Я могу сделать ещё что-то? Сопроводить тебя в Тержвице?

Госпожа легонько повела подбородком.

– Если только ты сам хочешь на него посмотреть.

Уршула ни разу не слышала, чтобы она говорила Нельге «нет». Любой отказ звучал как рассуждение или совет.

Нельга криво усмехнулся.

– Я хочу, чтобы нашли того, кто превратил Беривоя в чудовище. И готов посодействовать.

Госпожа Кажимера вытянула руку и накрыла его ладонь своей.

– Я ценю это, Нельга, – сказала она любезно, – но не вижу необходимости тебе покидать Стоегост. Оставь этот чародейских суд мне и моим ученицам.

Уршула на её месте сказала бы короче: да не лезь ты куда не просят. Но вряд ли так дозволялось говорить с господарями.

Нельга посмотрел на свиток на коленях у Уршулы.

– Это всё-таки колдун из Чернолесья?

– Посмотрим. – Госпожа Кажимера приподняла кувшин, собираясь разбавить вино водой. Кувшин перехватила Амельфа: ей было сподручнее.

– Колдун связан с Добромыслом?

– Никак не связан, – успокоила госпожа. – Он живёт в глухом лесу и дел с венценосными не имеет. Спасибо, Амельфа. – Скользнула взглядом по Уршуле и Ляйде. – Почему вы не угощаетесь?

– Господарь как всегда всех смущает, – заметила Амельфа. – Спасу нет.

Зубы Нельги блеснули.

– Ах уж этот господарь, – засмеялся он. – Только бы и посмущать девиц, да?

Уршула смотрела на блюдо с узорной каймой и думала, что меньшее, чего она хотела бы сейчас, – оставаться здесь и слушать чужую беседу, понимая, что ей не положено ни слова вставить. Вдруг скажет не то?

– Госпожа. – Она встретилась со светлыми, желтовато-зелёными глазами госпожи Кажимеры и вспомнила, что просить дозволения нужно не только у неё, перевела взгляд. – Господарь Нельга. Я дурно себя чувствую и хотела бы отойти ко сну. Простите.

– О, дитя. – Губы госпожи сложились в ласковую улыбку. – Конечно ступай. Уверена, Нельга не против. Ляйде проводить тебя?

Ну не бросать же её тут.

– Да, – хрипнула Уршула, пряча свиток за пазуху и поднимаясь. – Было бы славно.

Они распрощались, Нельга пожелал ей здоровья, а Амельфа выразила надежду, что когда-нибудь они поужинают все вместе. Уршула подумала: нет, спасибо. Ляйда подхватила её под локоть, и вместе они выпорхнули из душистого, ненавязчиво-приятного запаха покоев госпожи Кажимеры. Двери за ними закрылись.

Только на улице Ляйда спросила:

– Что в свитке?

И, поразмышляв, добавила:

– Спасибо, что не оставила меня там.

Солнце село, и чародейки шагали по господарскому двору в мягком полумраке. Хоромы, в которых они жили, располагались за домами для челяди в паре шагов – даже превращаться лень. В окнах по-прежнему горели огни, раздавались перекликающиеся голоса – двор и не думал засыпать.

Уршула вздохнула.

– У меня хорошее зрение…

– Орлиное.

– Орлиное, – согласилась, – но не настолько. Сейчас даже я не разгляжу.

Ляйда нетерпеливо фыркнула.

– Ладно. Тогда идём быстрее. – И потянула Уршулу за руку.

Как только они вошли в хоромы, Ляйда звякнула браслетом и высекла потрескивающий огонёк – колдовать в открытую, прилюдно им не советовала госпожа. Ляйда убедила Уршулу открыть свиток прямо здесь, не поднимаясь в комнаты, и та, хоть и не разделяла любопытства, сломала печать.

Оперевшись о бревенчатую стену, стала читать. Имена в свитке были выведены тонким почерком госпожи Кажимеры, безупречно ровно, с легчайшим одинаковым наклоном. Завитушки походили на те, что были у рукописных иофатских букв – госпожа учила своих лучших воспитанниц и иофатскому, и савайарскому, но Уршуле языки давались плохо. Амельфа и Ляйда преуспели в этом куда больше её.

Рядом с именами – краткое описание человека. Кто, откуда, где живёт и чем знаменит, если верить тому, кто раздобыл для госпожи Кажимеры эти вести.

– Надо же. – Ляйда перебросила огонёк с указательного пальца на средний и обратно. – Все – бывшие ученики Йовара.

Валда. Пятро. Ратмила. Стась – рядом с этим именем подпись: «Предположительно убит в Топожих Топях сыном деревенского головы, проверить».

– Это что ещё… – пробормотала Уршула и ткнула в конец списка.

«Чеслав?»

Изящный знак вопроса, заметно выделенный нажимом пера.

«Сын кузнеца Хведара из деревни Засижье, убит Йоваром в 932 от В-ния к-ля Б-да».

В письмах госпожа Кажимера до сих пор отмеряла время по иофатскому летоисчислению – от воцарения легендарного короля Брюгвальда.

– Откуда она всё знает? – Ляйда оторвала взгляд от свитка. – Кто приносит ей новости, если не мы? Найти столько про каких-то борожских крестьян, которые, может, и колдовали-то последний раз лет десять назад, ещё при Йоваре… Пятро – мельник. Ратмила – жена бортника.

Даже у Уршулы по спине прошёл холодок. Было странно осознавать, что сейчас она читала подробные заметки про людей, которые давно жили своей жизнью и, наверное, хотели бы забыть про Дикий двор, но их всё равно нашли. Записали красивым иофатским почерком их имена, и имена их родных, и названия местечек, в которых их видели в последний раз.