Глаза Шмаи на мгновенье подернулись печалью. На высоком лбу, опаленном солнцем, сбежались глубокие морщины. И он не сразу ответил Азриелю:

— Что тебе, дорогой мой, сказать на это? В самом деле, не родился я меланхоликом и, видно, уже неисправим, таким умру… К тому же, должен тебе признаться, люблю смотреть вперед. И вот я вижу впереди, что и на нашей улице будет праздник. Пока жива Москва, мы не пропадем!

— «Жива Москва!» А немцы с аэропланов разбрасывали листовки — сам читал, — что они уже захватили Москву и Ленинград…

— Шиш с маком они захватили! — перебил его Шмая. — Они уже трижды объявляли, что вот-вот покончат с нами. А мы каждый день слышим по радио Москву… Не верь всяким выдумкам!

— Это, конечно, так, но нашим, Шмая, видно, трудно приходится, — продолжал Азриель. — Посмотри вон туда — все там горит. А уж если наши все сжигают, затопляют шахты, взрывают рудники, стало быть, скверно, а?

— Чудак ты! — воскликнул кровельщик. — Кто тебе сказал, что скверно нам? Даже очень паршиво, дорогой мой! Но опускать голову нельзя… Говоришь, затопляют шахты? Это я сам вчера видел. Сжигают склады, вывозят машины, оборудование заводов — тоже видел. А разве ты бы хотел, чтобы все это добро мы оставили врагу?..

— Но ведь так можно ломать и сжигать черт знает сколько! А с чем мы останемся?

— Не бойся, все будет сделано с головой, с умом. А выгоним фашистов, все отстроим заново… Для нас, понимаешь, самое главное, чтобы жила Советская власть… Будет Советская власть — все станет на свои места. Не будет Советской власти… — Шмая на минутку призадумался и решительно добавил: — Наша Советская власть вечно будет!

— Твоими устами да мед пить… И еще я хочу спросить тебя, Шмая, куда повезли наши семьи? Кто их встретит, кто им поможет?..

— Государство у нас огромное, а Советская власть всюду одна. Везде живут наши советские люди, они и помогут. Башкиры, узбеки, казахи… В прошлом году на выставке в Москве мы их видели, гуляли с ними… Они были в папахах, в полосатых халатах, в тюбетейках… Еще сидели с ними в чайхане и пили чай из пузатых чашек, ели кишмиш и плов с изюмом… Помнишь?

— Конечно, помню… Люди хорошие… А все-таки беспокоюсь, что будет с нашими семьями…

Наконец они выбрались на большую шумную дорогу. Внизу, в долине, собралось много народу, гурты, отары. Ждали, пока колонна воинских машин проедет на ту сторону речки по единственному мосту.

Шмая спустился к воде посмотреть, что там за пробка образовалась, и вдруг увидел в толпе погонщиков скота Данилу Лукача — своего друга из украинского колхоза за Ингульцом. Оба обрадовались, обнялись, расцеловались. Оказывается, Данило тоже гонит к Волге гурт своей артели и назначен старшим.

— Вот это здорово, Данило! Теперь не будем отрываться друг от друга, вместе будем двигаться. Легче и веселее…

— Если б ты только знал, Шмая, как я рад!.. Мы ушли из села так неожиданно, что не было времени заскочить попрощаться, — взволнованно говорил Данило. — И все время меня совесть мучила… Да и жинка меня ругала за это, а Оля чуть живьем не съела…

— А где они?

— Уже далеко ушли с обозом… Верно, уже где-то там, на Волге…

Шмая смотрел на невысокого худощавого человека с бородкой клинышком и проницательными синими глазами. За время, что Данило шагает по этим дорогам, ботинки его поизносились, белая вышитая крестиком рубаха почернела, и трудно было подумать, что этот погонщик гурта еще совсем недавно был знаменитым во всей округе пасечником, к которому люди относились с особым вниманием и уважением.

И вот они с Данилой очутились на этой шумной и безалаберной дороге, скромные, простые люди с золотыми руками, истосковавшимися по любимой работе. Теперь оба были озабочены одним: как бы скорее добраться до Волги, догнать своих.

О многом хотелось поговорить, многим поделиться, и друзья были безмерно обрадованы своей встречей.

Гурт Данилы Лукача уже был далеко впереди, и он передал, чтобы там его не ждали — он догонит, идет вместе с гуртом «Тихой балки».

Переправившись на ту сторону речки, они оторвались от толпы и выбрались на проселочную дорогу.

Двигаться вперед становилось все труднее. Шли воинские части. Тянулись в тыл повозки и машины с ранеными бойцами. Погонщики заглядывали в каждую машину, допытывались, что происходит на фронте, но никто ничего утешительного не мог сказать, как и ответить на вопрос, далеко ли отсюда немцы. Однако было ясно, что положение ухудшается с каждым часом.

А тут еще пошел дождь. Дороги раскисли, и каждую машину приходилось подталкивать, вытаскивать из луж, из липкой грязи донецких болот.

К Шмае подбежал расстроенный Азриель:

— Мне только что один лейтенант сказал, что утром разбили мост. Как же мы перегоним стадо на ту сторону Донца?

— Это ничего, — сказал Шмая, желая успокоить пастуха. — Пока доберемся до реки, мост уже отремонтируют и переправа будет налажена. Я сам видел, как ночью туда спешили саперы с понтонами…

— Но разве ты не видишь, что все время туда летят фашистские самолеты?

— Ну и холера с ними, пусть летят! — перебил его кровельщик. — Наши саперы такие ребята, что и под бомбежкой будут мост чинить…

— А если починят, так кто же пустит гурты? Пропускают только военных и эвакуированных…

— Ничего, и скот будут пропускать по мосту. Все понимают, что это государственное дело.

— Но там движутся войска… Это важнее — резервы подтягивать… — сказала Шифра и покраснела, застеснявшись, что вмешивается в спор старших людей.

Шмая задумался, развел руками: доводы были уж очень вескими.

— Ничего, братцы, раз уж так туго нам придется, попросим наших коров, чтобы они потрудились перебраться на ту сторону реки вплавь.

— Тоже сказали! — возмутилась Шифра. Она могла стесняться, когда речь шла о посторонних делах или политике, но, коль уже заговорили о коровах, тут уж она не смолчит, нет! Дома она ухаживала за коровами, доила их и теперь, в пути, с такой же любовью присматривает за ними. — Я не допущу этого! Коровы сами не переплывут. Река очень быстрая, и они могут утонуть. Не пущу и все!

— Не сердись, доченька, — погладил ее Шмая по голове. — Война идет… И коровы это уже на своей шкуре почувствовали… Нынче не только людям, но и животным мучиться приходится…

— Как себе хотите, а я не дам погубить наше стадо! Пока не построят мост, коровы с места не тронутся…

Погонщики посмеивались, глядя на упрямую девчонку, которая нервно расплетала и заплетала косы.

Чтоб успокоить ее, Шмая ласково сказал:

— Придем к переправе, там видно будет.

Но взглянув в ту сторону, откуда доносился зловещий гул орудий, подумал: «А удастся ли нам добраться до реки?»

— А вообще-то, дядя Шмая, — в сердцах сказала Шифра, — отпустили бы вы меня… В армию пойду!..

— Еще что придумаешь, умница? — оборвал он ее. — А кто будет твоих коров доить, я, что ли? Отпусти лучше ты меня!.. Уж сколько раз я просился, а мне все твердят одно: «Когда нужен будешь, тебя найдут…» Вот и стал я погонщиком гурта… Государственное это дело…

— Не пустите, сама убегу! — упрямо крикнула она. — Видали, сколько девушек в пилотках и шинелях вчера проехало?

Тут и Азриель подошел с какой-то претензией, а вслед за ним остальные погонщики со своими жалобами.

Шмая-разбойник не выдержал и, обращаясь к Даниле, бросил:

— Ну, дорогой мой, слышишь, что делается? Как тебе нравится моя боевая бригада?.. — Качая головой, он посмотрел на миловидную девушку с потрескавшимися от ветра губами, с большими грустными глазами, и ему стало безумно жаль ее: — Ничего, ничего, доченька, скоро это кончится. Придем на место, сдадим в целости по акту гурт, а там уже пойдешь, если хочешь, в солдаты…

Был полдень, когда они добрались до перекрестка. Все здесь было забито повозками, машинами, гуртами. Все перемешалось. Надо было срочно очистить дорогу и дать пройти воинским колоннам. Армия отступала к Донцу, опережая беженцев, гурты. Тянулись подводы с ранеными бойцами…