Стало быть, скоро кончится война, вернемся к вам и настанет конец вашим страданиям, сломаем тогда землянки и, одним словом, будет порядок в танковых войсках, как говорит Вася Рогов, адъютант моего сына.

Да, война скоро кончится. В этом никто не сомневается. Ибо мы уже находимся за Одером. Наши девочки знают географию и представляют себе, где находится этот самый Одер. А мы его знаем не по географии…

Это была последняя надежда фашистов. Здесь они хотели нас остановить, но им помогло как мертвому припарки.

Оглядываемся на эту реку и диву даемся, как мы перебрались через нее! Не иначе как наша злость и ненависть перенесли наши части через эту страшную преграду!

Вы, дорогие мои курносые, просите, чтобы я вам что-нибудь написал для школы? Учительница просила написать?

Что ж могу вам написать? Передайте своей учительнице и ребятам мой фронтовой привет. Что? Эпизоды ребята хотят? Эпизоды о войне? Ну, это можно будет, когда вернемся. Тогда я приду к вам в школу и все расскажу. Хоть целый день буду рассказывать, ибо насмотрелся я за эти четыре года!..

Знаете, что я вам еще скажу, дорогие мои? Подчас хотелось ослепнуть, дабы не видеть то, что фашисты натворили.

И еще я вам могу рассказать про Варшаву.

Взяли мы этот город в январе месяце этого года. Был большой мороз. Руки прикипали к орудиям, к снарядам. Висла была закована. Наверное, знала старушка, что мы должны перебраться на ту сторону. До этого мы долго стояли на этом берегу. Прага — это часть Варшавы, только находится по эту сторону Вислы. Фашистские палачи разрушили все. Не было здесь ни одного целого дома. Но то, что фашисты сделали с Варшавой, — трудно описать. Очень хорошо сказал о них Никита Осипов, парторг нашей батареи, — вандалы! Не знаю в точности, как это объяснить по-научному, но, видно, паршивые гитлеровцы — они и есть вандалы. Они сожгли и взорвали лучшие улицы, площади и дома. Если б они еще немного тут торчали — весь город сравняли бы с землей. И настрадались же там люди! С тридцать девятого года сидит гадюка и точит и точит город. Убивают и мучают людей…

Я помню ночь перед боем, когда на морозе проводили митинг и пришли сюда поляки, стали рассказывать, что они пережили в Варшаве за годы оккупации. Волосы встали дыбом! И каждый из нас хотел поскорее отомстить врагу за кровь и горе, за слезы и раны Варшавы. На рассвете, когда мороз трещал, пошли туда наши самолеты, ударила артиллерия, по снежной дороге пошли наши танки, а затем уж мы пошли.

Город лежал в развалинах. Живого места на нем не было. Ни одной целой крыши. А знаменитая улица Маршалковская, Ерусалимская аллея, весь центр — ну, будто ураган здесь прошел! Мертвый город. Но только бой утих, словно из-под земли появились люди. Человеческие тени. Бросились к нам, обнимают, целуют, плачут, как дети.

А мороз лютый. Некуда зайти погреться, просушить портянки, передохнуть, чаю напиться. Кругом торчат одни стены. Горы кирпича. И сердце сжимается от боли — такой город уничтожить, сотни тысяч его жителей убить. И за что, спрашивается?

Нашу часть отвели на отдых. Пристроились мы среди развалин, разложили костры и греемся. Не успели оглянуться, как нас окружила целая толпа поляков — молодые, старые, дети. Многие из них побывали в Майданеке. Наперебой рассказывают, что люди пережили там, за колючей проволокой, в застенках гестапо.

Расселись поляки вокруг наших костров греться, и мы с ними поделились своим солдатским пайком, как с родными братьями и сестрами, и слушаем их страшные рассказы.

Я вижу, в сторонке стоит худенькая, иссушенная старушка и кутается в большой рваный платок. Седая она вся. А глаза — огромные, черные, глаза, в которых можно увидеть скорбь целого народа.

— Мамаша… — говорю я ей, — присаживайтесь поближе к огню, вы озябли, мамаша…

Она смотрит на меня испуганными глазами, качает головой, и из этих огромных глаз катятся слезы.

— Товажиш жовнеж… — говорит мне старенький поляк, — это наша Рута Курчинска. Этой мамаше только двадцать первый год пошел. Не смотрите, что она вся седая. Она была в гетто. И во время восстания в Варшавском гетто была связной у главного командира восстания — у пана Анелевича. Эта мамаша подбила и подожгла на улице Новолепье германский танк… Застрелила пять гестаповцев на Генше. Она вывела по канализационным трубам из гетто в лес, к партизанам, две группы повстанцев…

Мы смотрели на эту седую девушку и не представляли себе, что в этом хрупком теле бьется такое смелое, героическое сердце.

И через полчаса Рута Курчинска уже вела нас через заснеженные и закованные морозом груды развалин туда, где торчали стены бывшего Варшавского гетто. И то, что она нам рассказала, и то, что мы увидели своими глазами, потрясло нас до глубины души.

И я, дорогие мои, хочу вам передать ее рассказ, так как каждый честный человек в мире должен это знать и помнить.

Да… Когда в Варшаву ворвались фашистские палачи, они заполнили все гестаповские тюрьмы невинными людьми. А для евреев они устроили гетто. Обнесли высокой кирпичной стеной старый район Налевки, Генша, Лешно, Заменгоф, Новолипье, Муранов, Милла, Франчишканска, — где сотни лет жило еврейское население.

Оторванные от всего мира, в вечном страхе, испытывая дикие надругательства и произвол, люди умирали здесь от холода и голода, от эпидемий. У этих людей все отняли, оставив только право на смерть.

Сюда, в гетто, врывались банды фашистов, убивали, грабили, избивали бесправных, изголодавшихся людей и часто устраивали дикие облавы — вывозили тысячи мужчин, женщин, стариков, детей, говорили, что их везут на работу…

Но в гетто люди скоро поняли, куда вывозят этих людей — в лагеря, на смерть. В Тремблинку, Освенцим, Майданек…

И тогда собрались в гетто сотни пожилых и молодых людей, юношей и девушек, и поклялись жестоко отомстить врагу, вырваться из гетто, из неволи. Лучше умереть в открытом бою, чем отдать себя на милость палачей-гестаповцев.

Люди знали, что они оторваны от всего мира и неоткуда ожидать помощи. Надо надеяться только на свои силы. Но не сидеть же сложа руки и не ждать, пока всех перебьют.

И вот в гетто, в подполье, была создана боевая организация, которая готовила народ к восстанию. Во главе ее встал двадцатичетырехлетний студент из Варшавы Мордухай Анелевич. На призыв штаба взяться за оружие, готовиться к выступлению отозвались сотни и тысячи. Но где же взять оружие? В бункерах и подвалах, в мастерских и в цехах фабрик и заводов гетто начали тайком готовить самодельные гранаты, бомбы, ножи, топоры, железные штанги. Бесстрашные девушки и парни ночами перебирались по подземным городским коммуникациям, проскальзывали незаметно мимо охраны гетто в город, связались с польским подпольем, с польскими патриотами, и те помогали им доставать оружие, нападали на патрулей и отнимали автоматы и винтовки. И вскоре в гетто появились тайные склады оружия. Собирали бутылки, и ребята заполняли их горючей смесью. В подвалах обучали людей стрелять из автоматов, винтовок, пулеметов, метать гранаты, бутылки. Росли с каждым днем боевые дружины.

Это было 18 апреля сорок третьего года.

Из Берлина пришел приказ Гитлера и Гиммлера ликвидировать Варшавское гетто. Отправить всех узников в лагеря смерти. На приказ генерала СС Строопа, палача Польши, всем обитателям гетто добровольно явиться к эшелонам штаб восстания ответил отказом.

Ранним утром 19 апреля послышался за стеной гетто грохот танков, бронемашин, грузовиков. Это шли эсэсовцы, жандармы, полицаи усмирять взбунтовавшееся гетто. Раскрылись железные ворота, и более тысячи вооруженных автоматами, пулеметами, минометами карателей вошли на притихшие улицы гетто.

Улицы молчали. Ни единой души не видно было. Но когда колонна втянулась глубже, с балконов, крыш, из окон верхних этажей полетели на головы палачей гранаты, бомбы, бутылки со смесью. Отовсюду повстанцы открыли сильный огонь из автоматов, карабинов, револьверов.

Вспыхнул и сразу же взорвался фашистский танк, загорелось несколько машин, десятки карателей пали замертво на улицах гетто.