На шестой день, когда казалось, что нет больше сил сдержать натиск обескровленного, но еще сильного и хищного врага, словно из-под земли появились свежие дивизии, армии. Они пришли на смену тем, кто так мужественно, не зная передышки, дни и ночи напролет сдерживал вражеские стальные лавины.

Генерал Дубравин выводил в тыл, на отдых, на пополнение свои поредевшие полки, которые покрыли себя неувядаемой славой.

И вместе со многими офицерами вывел на отдых оставшихся в живых своих воинов скромный и бесстрашный комбат майор Спивак.

Глава тридцать вторая

ОДИН ИЗ ВЕЛИКОЙ СЕМЬИ

«Дорогому и уважаемому другу, побратиму и товарищу Овруцкому, с которым мы за свой век не один пуд соли съели и познали немало горечи и радости, мой сердечный фронтовой привет!

Как сам догадываешься, дорогой мой дружок, пишет тебе не кто иной, как Шая Спивак, тот самый Шмая-разбойник, который покамест жив и почти здоров, чего и тебе желаю. Жив и здоров — всем врагам назло, и если солдатское счастье меня не подведет в жестоких боях, то надеюсь, что мы еще встретимся у нас на Ингульце, выпьем добрую чарку и вспомним те тяжкие годы, когда спасали от фашистского зверя нашу дорогую Родину и вообще весь мир. Мы, между прочим, наносим этой кровожадной зверюге крепкие удары, согласно нашей советской стратегии и тактики, ибо, могу тебе открыть небольшой секрет, это письмо я пишу тебе из самой Германии, куда мы недавно ворвались и даем фашистам такого перцу, что они запомнят на всю жизнь, как воевать с Россией. И вежливо говорим этому гаду проклятому:

— Ну, вот, извольте, господин подлец, радоваться. Тебе захотелась война, так мы люди не гордые — мы тебе принесли ее прямо в дом, и любуйся! Радуйся!..

Спасибо тебе большое, что не забываешь старого друга.

Сам должен понимать, что значит для солдата письмо от друга, от родных. Это как бальзам.

Прочел я твое письмо одним духом, а затем прочитал его своим боевым друзьям. Так как у нас нет никаких секретов друг от друга и каждый знает, что варится у другого, как говорится, и радость и горечь — пополам!

Выслушав твое толковое письмо, наш парторг дивизиона Никита Осипов сказал мне:

— Молодчина твой дружок товарищ Овруцкий. Инвалид, на одной ноге, а так здорово трудится в тылу! Эвакуировал людей на восток и там, в тылу, развернул хозяйство, как настоящий гвардеец, и дает фронту немало продовольствия — хлеба и мяса…

А так как ты со своими людьми уже собираешься в обратный путь, на родину, к Ингульцу, то Никита Осипов и все наши пушкари просили меня передать вам сердечный, боевой привет.

Да пусть вам сопутствует счастье и удача в родном доме!

О родной дом! Как это слово греет душу! Родная земля! Как это чудесно! Где еще, как не на чужбине, ты с такой любовью и трепетом думаешь о своей родине, о своей стране, о своей Советской державе!

И так тебя тянет на родину — словами не передать и на бумаге не описать!

Я тебе уже, кажется, писал, после Курской битвы, что после того, как нас отвели на отдых и мы привели себя и орудия в божеский вид, нас погрузили на платформы и мы двинулись, — куда бы ты думал? В Пинские болота, туда, где твой Шмая-разбойник уже имел счастье воевать в ту войну.

Очень милый край! Приходилось бывать в таких уголках, где никогда не ступала человеческая нога.

Продвигались лесом и болотами. Промокли насквозь, продрогли, как щенки, и хоть волком вой, нигде не увидишь жилища, дыма над крышей. Птицы щебечут, да волк голодный где-то в гуще завывает.

Помню, как сегодня, идем густым сосновым лесом. Вековые деревья стоят, как струны. А запах какой — очуметь можно! Голова кружится. Тут и там встречаем партизанские селения — землянки, шалаши. В густых зарослях — много городских людей — старики, женщины с детьми. В этом лесу они прятались, спасались от двуногих фашистских зверей. А это необычный, оказывается, лес. За этим лесом кончается Советская земля. Там уже Буг, а за Бугом — Польша.

Еще несколько километров, и мы очистим нашу родную землю от нацистов. Там — наша граница!

Посмотрел бы ты, дорогой друг, что творилось с нашими людьми, когда мы вышли на границу, на берег Буга! Увидал бы ты, как ребята припали к земле, как стали ее целовать, обнимать, пригоршнями, касками пили воду из Буга. Шутка сказать, сколько мы добирались сюда, к этой кромке родной земли! Сколько крови пролито!

Вокруг — заросшие травой и бурьяном траншеи наших пограничников. Под ногами валяется ржавая колючая проволока, изрешеченные пулями каски, горы гильз, ящики из-под снарядов и патронов, и что мы тут еще увидали в окопах и траншеях, так это человеческие кости и черепа… Тут стояли наши пограничники насмерть… В июне сорок первого года…

Те, которые клялись не отдавать этот рубеж, пали в бою, как герои. А три года спустя мы очистили этот рубеж от врага и отомстили.

А мы все двигались вперед, смертельно усталые, измученные, но сердца наши были переполнены гордостью за нашу Родину, за наш народ. Знаем, что не зря живем на свете. И на нас смотрели, как на посланцев великой державы, которые не жалеют своих сил, жизни для спасения мира от фашистской чумы…

И, как хорошая музыка, звучали на многих языках слова: «товарищ», «друг», «Советы», «русс»… Они нас подогревали, эти слова, радовали душу, и легче стало шагать опасности навстречу.

Я мог бы многое тебе написать о нашей походной солдатской жизни, но, кажется, сегодня немного переборщил. Что поделаешь, когда у человека хорошо на душе, он должен побеседовать с добрым другом, иначе аппетит у него испортится… Надо, значит, кончать. Скоро подадут команду — вперед, на запад!

Будь здоров. Тебе и всем нашим желаю счастливого возвращения на родину, к нашему Ингульцу. Пусть поскорее забудутся все муки и страдания. Все наши ребята шлют вам привет. На том кончаю свое письмо. Живы будем — встретимся. Твой друг и товарищ Шая Спивак».

Глава тридцать третья

СРЕДИ ПАДАЮЩИХ СТЕН

«Дорогая моя женушка, милые, славные детки!

В первых строках моего письма хочу поздравить Вас с возвращением домой, к своему родному очагу, хоть сожженному, разрушенному, но все же очагу!

О больном человеке иногда говорят: «Ничего, лишь бы кости, — мясо будет».

То же самое, мне кажется, можно сказать о нашем уголке…

Придет время, вернемся с войны, тогда, засучив рукава, построим новый дом. Может быть, он будет лучше, чем был.

Читал я сегодня ваше милое письмо, мои дорогие мученики, и, клянусь, сердце обливалось кровью. Что эти фашистские палачи сделали с нашей колонией, с нашим виноградником, с хозяйством! Что они сделали с людьми, которые не успели выехать, — со стариками и больными, с детворой! Хоть я видал за эти годы много страшного, но то, что вы описываете, — это уму не постижимо!

И нет слов для проклятий. Нет меры наказания для этих хищных зверей! Мы им мстим за все! Они теперь захлебываются своей собачьей кровью, но все же это капля в море того, что они заслуживают.

Вы пишете, что вырыли себе рядом с развалинами нашего дома землянки и кое-как устраиваетесь на зиму! Дай бог, чтобы мы уже вырыли этому проклятому Гитлеру могилу, ему и всей его кровожадной банде!

Старайтесь только сделать вокруг землянки сток, чтобы вода стекала и не задерживалась, иначе сырость появится в вашем жилище и будет плохо. К тому же крышу хорошенько прикройте землей, глиной и досками, если найдете. И приготовьте непременно топливо на осень и зиму. Если погреб наш завален, откопайте его и там найдете мой инструмент — пилу, топор и другие причиндалы, которые вам пригодятся на хозяйстве. Одним словом, я надеюсь, что как-нибудь сами все уладите. Вам к мукам не привыкать. Время идет уже быстрее. Мы продвигаемся с боями все вперед. Немцы поджали хвосты. Хотя они еще отчаянно сопротивляются, зная, что придется отвечать за все свои подлости. А у нас есть чем их бить и кому бить. Нет ни одного солдата, у которого не кровоточило бы сердце. У того фашисты сожгли жену, детей, стариков, у другого вырезали всю родню. И вы себе не представляете, как наши ребята воюют!