«Нужно ли бастовать, когда имеешь хорошую профессию? Можно добиться удовлетворения своих требований, и не отправляясь петь на улицах», — уговаривал назавтра забастовщиц Клемансо[15]. «Разве нужно переворачивать фиакры, чтобы добиться прибавки?» — вторила ему 1 июня «Эвр».
Но движение продолжало, нарастать, и «примирительные методы» Мальви начинали казаться все большему числу политических деятелей, журналистов недостаточно эффективными и энергичными. Они заявляли теперь, что наступил «час санкций», и выражали недовольство тем, что у «лидеров не хватает храбрости их применить». Некоторые органы правой прессы писали, что «уличные шествия в Париже пора запретить», а другие резко критиковали «политику инерции», проводимую, как они утверждали, правительством, и в частности Мальви.
В программу «решительных действий» — ее поддерживали теперь все консервативные и реакционные группы французского общества — входили запрет левых газет, арест левых лидеров, запрет рабочих демонстраций, а если у полиции для этого не хватит сил, то посылка на борьбу с забастовщицами воинских частей. «Ни ропот, ни выкрики, ни рабочие выступления не могут быть терпимы перед лицом врага — Франция не нуждается ни в стачках, ни в шествиях», — заявлял Моррас{197}.
26 мая к Мальви явилась группа парламентариев — депутатов департамента Сена. Они требовали от министра «действовать быстро и энергично». Однако Мальви, чуть ли не ежедневно совещавшийся с профсоюзными лидерами, в частности с секретарем Всеобщей конфедерации труда Жуо, рассчитывал, что они помогут ему сдержать движение, не прибегая к резким мерам. Профсоюзные боссы, захватывая контроль над стихийно возникавшими забастовками, действительно прилагали всяческие усилия к тому, чтобы сдержать движение. Поэтому депутатам Сены Мальви ответил, что его метод и без «разрыва с рабочим классом» приведет к прекращению стачек и демонстраций, в то время как репрессии «могут привести лишь к катастрофе»{198}.
Вечером того же дня Мальви выступил на созванном Рибо правительственном совещании. Он сказал, что берет на себя ответственность за дальнейшее развитие событий, и пригрозил подать в отставку, если призыв к репрессиям будет правительством одобрен{199}. «Сейчас возможны две политики, — говорил он неделю спустя на собрании парламентской группы радикал-социалистов, — политика репрессий и политика доверия рабочим и их представителям». Он, Мальви, решительно за вторую, ибо это «наиболее верный способ поддержать порядок… и достичь соглашения между рабочими и хозяевами»{200}.
Группа единодушно приняла резолюцию, одобрявшую действия Мальви, а Рибо на совещании 27 мая решительно встал на его сторону.
Все же некоторый сдвиг вправо в политике Мальви в конце мая произошел. В «сообщении», разосланном им 27 мая редакциям газет, Мальви писал, что намерен сохранить нетронутыми профсоюзные свободы, но что, «оказавшись перед лицом манифестаций, чуждых чисто корпоративному движению (т. е. антивоенных. — К. К.), он примет меры, необходимые для сохранения порядка». После этого полиция начала с удвоенным пылом разгонять манифестации. На улицах Парижа стали происходить многочисленные инциденты, подчас кровавые, множились аресты.
Вот, например, что пишет консервативная «Фигаро» о действиях парижской полиции 30 мая 1917 г. В тот день демонстрантки прикололи к своим платьям красные ленты, что придало их манифестациям «вид, которого они еще не имели». Несмотря на «рекомендованную ей снисходительность», полиции пришлось «вмешаться». Она рассеяла колонну из 300 забастовщиц, «чье поведение и возгласы не могли быть терпимы», на одной улице, колонну из 200 забастовщиц, которые шли с красным знаменем, — на другой, колонну тоже из 200 забастовщиц, которые отправились снимать с работы своих товарок, еще работавших, — на третьей, и колонну из 300 забастовщиц неизвестно за что — на четвертой улице Парижа. Кроме этого, полиция рассеивала группы забастовщиц на бульварах и производила аресты. Сколько человек оказалось арестованными 30 мая, мы не знаем, но на следующий день, ничем особым не выделявшийся, в Париже было арестовано более 40 демонстранток и демонстрантов.
Суды, военные и гражданские, ежедневно рассматривали их дела. Они присуждали к нескольким неделям, а то и к месяцам тюрьмы. Солдаты, примкнувшие к забастовщицам, получали за аналогичные «преступления» несколько лет тюремного заключения.
Такова была, например, участь канонира А. Бриссона. 30 мая, проездом попав в Париж и узнав, что в городе манифестации, он оставил свой отряд и, явившись на Бульвары, встал во главе группы манифестанток, а затем ворвался вместе с ними во двор фабрики, где они работали, и кричал, что надо убить патрона. Это стоило ему трех лет тюрьмы.
К трем и пяти годам тюрьмы были приговорены солдаты Розе и Тесье. Они участвовали 29 мая в манифестации забастовщиц перед биржей труда и, как сказано в газетном отчете, «подстрекали работниц к стачке, непослушанию и насилию».
Солдатам-отпускникам, жившим до войны в провинции, был затруднен въезд в столицу. По всему Парижу были расклеены афиши военного командования, сообщавшие, что отпускники «в своих собственных интересах» не должны участвовать в демонстрациях женщин.
В провинцию стачки перекинулись в конце мая. В начале июня они шли уже в Лионе, Марселе, Бордо, Гренобле, Лиможе, Амьене, Руане, Нанси, Монбризоне, Авиньоне и других больших и малых городах Франции. Здесь многое происходило «по парижскому образцу». Забастовочное движение охватило сначала женщин, затем мужчин. Забастовки сопровождались демонстрациями, нередко бурными. Бастующие, Как и в Париже, громили продуктовые лавки, кидали камни в витрины магазинов* переворачивали фиакры, кричали: «Да здравствует мир! Долой войну!» Так было, в частности, в Марселе, где бастовали докеры морского порта и где полиция, «усмиряя», арестовала 200 человек. Город патрулировали, охраняя «порядок», отряды жандармов.
В Тьере народ разгромил помещение субпрефектуры, в Орийаке — помещение жандармерии. В Бийянкуре забастовщицы, восклицая «Долой войну!», бросали в жандармов кирпичи. Жандармы стреляли в безоружную толпу.
Подобные вспышки кровавых волнений не носили во Франции массового характера и не были для нее типичны (хотя назревание революционного кризиса и зашло в это время во Франции дальше, чем в Англии). Они составляли, однако, по выражению современника, ««задний план» этого лета, мрачного, как зима»{201}.
Мальви, предоставляя полиции и жандармам бороться с «эксцессами», требовал от префектов по отношению к стачечному движению в целом той же политики «посредничества и примирения», какую он проводил в Париже.
Большинство префектов следовало его указаниям. Они, как и их шеф, собирали в своих кабинетах представителей хозяев и рабочих, упрашивали, примиряли. Некоторые, боясь революции (а ее тогда боялись во Франции многие чиновники, как и многие буржуа), бомбардировали Париж просьбами о присылке войска. Но в Париже не решались «рвать с рабочими» да и не имели достаточно воинских частей для рассылки их по провинциям. Поэтому префекту Луары прислали из Парижа вместо просимых им солдат двух… «умелых» чиновников. Они связались с руководителями местных профсоюзов и в короткий срок организовали в департаменте, в частности в Сент-Этьене, сеть рабочих общежитий и кооперативных столовых, что несколько разрядило царившее в городе напряжение. Это было вполне в стиле Мальви, и он с удовольствием вспоминает об этом эпизоде в своей книге{202}.
Однако стремление решать конфликты миром прекрасно уживалось в Париже с подготовкой к «военным действиям» на внутреннем фронте. В начале июня редактор «Юманите» социал-шовинист Ренодель огласил на заседании палаты депутатов инструкцию, датированную 30 мая и разосланную от имени Пенлеве военным губернаторам Парижа, Лиона, а также командующим военными. округами всей Северной Франции. Инструкция предписывала им разработать план мероприятий, которые они должны будут провести в жизнь «в некоторых случаях», т. е. в случаях особо серьезных забастовок, нарушений общественного порядка и т. п. Для этого требовалось взять на учет все воинские части в округе, а так как их было мало и не все они были надежны, то и солдат-отпускников, отставных военных и даже раненых, находившихся в госпиталях, а также заводы, шахты, порты и т. п., которые предстоит занять войскам в случае рабочих выступлений.
