Петен признавал (в строго приватной беседе), что, хотя ему и удалось, как он полагал, улучшить моральное состояние армии, оно «может снова быстро измениться»{179}.
Теперь, когда были «преподаны устрашающие примеры», Петен охотно множил либеральные мероприятия и охотно выступал в роли «доброго отца» своих подчиненных. Он чуть ли не ежедневно посещал ту или иную воинскую часть, беседовал с офицерами, а иногда и с солдатами, награждал орденами одних, одаривал табачком других.
Во второй половине июня, когда волна солдатских выступлений спала, в армии было восстановлено во всей полноте право апелляции, президент республики вернул себе право помилования солдат, приговоренных к смертной казни. Однако даже и поздней осенью 1917 г. система французского военного «правосудия» не была еще свободна от «исключительных мер» весны и лета.
«Это недопустимо, чтобы защитник солдата, представшего перед судом военного трибунала, назначался прокурором. Это беззаконие и это недопустимо, чтобы этому защитнику не давали времени даже на то, чтобы посмотреть досье, и чтобы он не имел возможности общаться с обвиняемым, но таков режим в настоящее время», — говорил в палате депутатов республиканец-социалист Поль-Меньо{180}.
Вопрос о России занимал в петеновской схеме «успокоения» армии особое место. Генерал-аншеф утверждал, что едва ли не главной причиной солдатских волнений явилось то, что французская пресса слишком много писала о русской революции. Она должна была освещать русские события «avec discretion» — «с умеренностью», и ей вовсе не следовало доводить до сведения французских солдат, что в Петрограде создан Совет рабочих и солдатских депутатов, что в частях русской армии работают солдатские комитеты и что русские солдаты не должны более отдавать честь офицерам{181}. Петен хотел, чтобы военная цензура — и без того чрезвычайно суровая во Франции — действовала еще строже и печать прекратила «разговоры о России».
В политических кругах не все (даже сторонники Петена) с этим соглашались. Эрве, например, предпочитал спекулировать на симпатии французских солдат к русской революции. От наших пуалю (солдатиков) «можно еще многого добиться, несмотря на их усталость, — заявлял он. — Надо только сказать им, что судьба русской свободы зависит частично от них»{182} (ибо нельзя позволить немцам разгромить Россию).
Однако Пенлеве, в чьих руках находилась цензура, отступал перед натиском Петена. В июне 1917 г. цензоры получили приказ запретить газетам писать, пусть даже не одобряя, о братаниях на русско-германском фронте{183}.
В августе русский военный атташе в Париже А. А. Игнатьев констатировал, что за последнее время «военная цензура часто не решается пропускать наши официальные сообщения, боясь неблагоприятного впечатления, которое они производят на страну, и в частности на армию… Военные критики, политические деятели стали избегать упоминания о России»{184}.
Полностью прекратить в печати «разговоры о России» Петену, однако, не удалось, и он был этим весьма недоволен.
Известно, что французскому правительству (и французскому командованию) долгое время удавалось держать восстания в армии в тайне. Весной и ранним летом 1917 г. о них не знали ни немцы, ни союзники французов — англичане. Русский поверенный в делах в Париже М. М. Севастопуло в разгар солдатских выступлений сообщал в Петроград, что «под влиянием событий в России в последнее время наблюдаются отдельные случаи брожения и мятежей в некоторых французских воинских частях (курсив наш. — К. К.)»{185}.
От французского общественного мнения полностью скрыть солдатские выступления все же не удалось. Политические и журналистские круги Парижа о том, что происходит на фронте и какими методами Петен восстанавливает там «порядок», в той или иной мере знали. Часть их пыталась против этих методов протестовать. Либеральная струя пробивала себе путь даже и в таком болезненном для правящих классов вопросе, как восстания в армии.
Немолодой уже парижский адвокат Поль-Менье, которому суждено было вскоре стать жертвой развязанных Ж. Клемансо[12] репрессий, в течение всей войны выступал защитником рядовых солдат французской армии. Он вел их дела в апелляционном суде, боролся в палате депутатов, как ее член, за демократизацию военного судопроизводства и за то, чтобы «дать равные гарантии (правосудия. — К. К.) всем обвиняемым, каков бы ни был их чин и ранг в военной иерархии»{186}. Он неустанно протестовал также в палате депутатов и эзоповским языком в печати против «незаконных, несправедливых и опасных репрессий», посредством которых военные власти усмиряли солдатские восстания{187}.
Поль-Менье не был одинок в своей борьбе за правосудие. В палате депутатов его выступления проходили под одобрительные возгласы и аплодисменты на скамьях левой[13]. Вернуться к «режиму законности» в работе военной юстиции здесь звали, выступая, некоторые радикал-социалисты и социалисты. Военная цензура не пропускала в печать протесты против творившихся при подавлении солдатских мятежей жестокостей и беззаконий, но такие протесты имели место. Так, 15 июня цензор вычеркнул из макета очередного номера «Журналь дю пепль» слова о том, что при проведении репрессий «снисходительность должна взять верх над понятной нервозностью». 3 июля цензура запретила газетам публиковать сообщение буржуазной Лиги прав человека, просившей военного министра восстановить во всей его полноте право осужденного на апелляцию{188}, и т. п.
Когда спад солдатских восстаний стал явным, предложения, имевшие целью «смягчить войну для солдат» (и таким путем избежать повторения солдатских волнений), посыпались как из рога изобилия. Авторами их теперь бывали подчас и консерваторы и ярые реакционеры.
Газеты всех направлений из номера в номер пропагандировали мероприятия, составлявшие основу петеновских «реформ». В «Аксьон Франсе» Ш. Моррас требовал для французских солдат их «доли» добычи, которая будет захвачена у побежденного врага. В «Виктуар» Эрве распространялся о том, что солдат надо вкусно кормить, предоставлять им вовремя отпуска и т. п.
Любопытная статья об армии появилась 31 июля и в такой сугубо шовинистической и милитаристской газете, как «Журналь». Она была озаглавлена «Книги солдату». Автор ее утверждал, что солдатам надо давать читать «веселые книжки», а также книги по истории. Из последних он узнает, что люди воюют друг с другом испокон веков, и часто в условиях более тяжелых, чем нынешние. В библиотеках воинских частей должны быть также книги по естественной истории и много популярных книг по астрономии, ибо звезды «учат спокойствию», а естественная история — скромности (так как звери даже не подозревают о наших страданиях).
В палате депутатов представители самых различных партий и групп наперебой выступали теперь с предложениями об облегчении солдатского быта. Они предлагали увеличить отпуск, полагающийся солдату каждые четыре месяца, с 7 до 12, нет, лучше до 15, до 30 дней, предлагали выплачивать отпускникам по два франка в каждый день отпуска, предлагали награждать орденами всех, кто провел три, даже два года в окопах, награждать ими всех раненых солдат, всех убитых солдат (посмертно). Выдвигались и различные проекты помощи демобилизованным солдатам после войны.
Был внесен в палату проект закона об уголовных санкциях за попытку оказать давление на членов военных трибуналов, целых два проекта о введении в состав военных трибуналов, кроме офицеров, также и солдат, дабы бунтовщиков впредь судили не только офицеры, но и лица, равные им по рангу.
Авторы некоторых из этих проектов откровенно говорили о руководивших ими побуждениях. «Если вы не дадите солдаткам то, на что они имеют право, — берегитесь! Завтра они возьмут это сами!» — предупреждал своих коллег депутат, внесший предложение об увеличении пособия семьям мобилизованных.
