С первого же дня судебного следствия все дело предстало для меня, да, смею сказать, и для других членов Особого присутствия, в совершенно другом свете, нежели оно изображалось в печати. Для меня стало ясно, что Вы явились жертвой оппозиционной общественности, всячески старавшейся в ту пору очернить правительство и составлявших его отдельных лиц. По отношению к Вам эта общественность питала, по-видимому, особую злобу и проявляла необыкновенное ожесточение.

По мере хода процесса полученное у меня в его начале впечатление все усиливалось и сложилось, наконец, в определенное убеждение в Вашей полной невиновности.

Такое же мнение сложилось, очевидно, и у других членов присутствия — представителей общественности, а именно у петербургского губернского предводителя гр. Гудовича и волостного старшины одной из волостей Петербургской губернии (фамилии его не помню), так как при постановке приговора мы все трое высказались за Вашу невиновность и, следовательно, оправдание. Иного мнения оказались сенаторы, коих было пять. Невзирая на все наши доводы, они остались непреклонны.

Необыкновенная, по моему мнению, настойчивость сенаторов, а в особенности то обстоятельство, что уже при обсуждении проекта пунктов обвинения сенаторы возражали и отвергли внесенные мною некоторые поправки, облегчавшие возможность оправдательного приговора, навели меня на тяжелую мысль, что они связаны с полученными сверху директивами.

На другой же день после состоявшегося приговора я, смущенный и взволнованный, поехал к председателю Совета министров П.А.Столыпину, которому счел долгом точно изложить мое мнение о полной необоснованности состоявшегося приговора и о том, что для самого привлечения Вас к ответственности у Министерства внутренних дел не было никаких оснований.

По-видимому, хотели, сказал я, бросить Гурко как некую кость для успокоения оппозиционной части общественности и тем привлечь ее симпатии к правительству; но справедливо ли это и отвечает ли истинным интересам государства и олицетворяющей его власти?

П.А.Столыпин на мои слова ничего определенного не ответил. Примите уверения в глубоком моем уважении.

Н.Гучков

(Прим. автора)

618*

Гурко излагает дело односторонне. Суть уголовного обвинения против Гурко состояла в том, что он заключил контракт с Э.Лидвалем, нарушив обязательные требования о предоставлении поставщиком залога в обеспечение своих обязательств, а также полностью оплатив конракт авансом. В результате этого казна, при последующем отказе Лидваля исполнить поставку, не смогла возместить свои убытки за счет залога. Разумеется, заключение контракта без залога улучшило условия для поставщика, что позволило ему выставить более низкую цену; но, в то же время, это было сделано ценой увеличения риска получения казной убытка, который в действительности и случился.

619

Государственный переворот (фр.).

620*

Гурко цитирует окончание речи П.А.Столыпина в Государственной думе 10 мая 1907 г. по аграрному вопросу, где премьер-министр отвергал радикальные программы «трудовиков» и кадетов, настаивая на постепенности преобразований и неприкосновенности частной земельной собственности. «Пробыв 10 лет у дела земельного устройства, — говорил Столыпин, — я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!» (Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв II. Сессия II. СПб., 1907. Т. 2. Стб. 445).

621

Между П.А.Столыпиным и А.И.Гучковым, возглавлявшим в Третьей Государственной думе фракцию октябристов, существовали довольно близкие личные отношения. Они познакомились 27 апреля 1906 г. в доме петербургского журналиста А.А.Столыпина (брата премьера), и между ними сразу возникла «дружеская приязнь», они часто встречались в неофициальной обстановке, обсуждали политические вопросы и совместную тактику действий, обменивались письмами. Однако на приглашение Столыпина войти в правительство Гучков ответил отказом, так как не были приняты его условия (объявление программы действий кабинета). Позже, когда Столыпин под давлением консервативных сил из императорского окружения брал «правый крен», Гучков уговаривал его дать «открытый бой» камарилье. Однако премьер фактически капитулировал и, по выражению Гучкова, «умер политически задолго до своей физической смерти». В апреле 1911 г. Гучков в знак протеста против проведения Столыпиным закона о земстве в западных губерниях в обход Думы (законодательные палаты были распущены на три дня 12–15 марта, и закон принят в чрезвычайном порядке, предусмотренном статьей 87 Основных законов) оставил пост председателя, с этого момента политические отношения были испорчены, хотя добрые воспоминания о Столыпине Гучков сохранял до конца дней (см.: Баженов А.Н. Александр Иванович Гучков // Исторические силуэты. М., 1991. С. 84, 89).

622

Имеется в виду объединенная «русская национальная фракция», которая была образована в Государственной думе 25 октября 1909 г. в результате слияния фракции умеренно-правых (председатель которой П.Н.Балашев стал главой объединения) и национальной группы (лидер А.П.Урусов) по настоянию П.А.Столыпина, стремившегося к созданию устойчивого правого большинства в парламенте. Однако в это время Столыпин, несмотря на смещение вправо, еще не собирался отказываться от союза с октябристами. Окончательно союз Столыпина с октябристами был разорван в апреле 1911 г., когда лидер октябристов А.И.Гучков демонстративно покинул пост председателя Думы в знак протеста против утверждения в чрезвычайном порядке закона о введении земских учреждений в шести западных губерниях.

623*

Гурко излагает историю неверно. Внесенный правительством законопроект о штатах Морского генерального штаба был принят Думой 19.12.1908 без прений и перешел в Госсовет, где рассматривался с большими прениями (посвященности исключительно уместности применения к штатам законодательного порядка утверждения) и одобрен незначительным большинством голосов 19.03.1909. Император, однако, 25.04.1909 не утвердил закон, и вслед за тем те же самые штаты 24.08.1909 были приняты как Высочайше утвержденное Положение Совета министров, то есть не в законодательном порядке. Данный случай представлял собой характерный пример рассогласованности государственного управления, так как император считал необходимым никогда не отказывать в утверждении законопроектов, прошедших через Думу и Государственный совет (этот случай был одним из двух исключений из данного негласного правила); особенно нелепым было то, что утвержедн-ный законопроект был внесен правительством и принят без изменений.

624*

Гурко излагает дело неверно. Парадоксальность данной ситуации состояло в том, что правое крыло Государственного совета, традиционно стоявшее на националистических позициях, в видах выражения неодобрения правительству внезапно отказалось от этих позиций, столкнувшись с таким законопроектом, который, казалось бы, точно соответствовал их собственной позиции. Смысл правительственного законопроекта состоял в том, чтобы разделить земских избирателей-землевладельцев на две курии, польскую и непольскую (де-факто русскую), что лишило бы польских помещиков, составлявших большинство помещиков-избирателей, большинства в земских собраниях. Так как в неземских губерниях члены Государственного совета выбирались от землевладельцев, все они де-факто оказывались поляками; после введения земств их должны были сменить члены от земств, которые бы уже оказались русскими, благодаря искусственно созданному русско-дворянскому большинству в земских собраниях. Государственный совет с полной внезапностью, в последгий момент вычеркнул из закона положение о создании сепаратных русской и польской курий, лишив его всего националистического смысла, вложенного в него правительством. Это было очевидным проявлением политической беспринципности и интриганства со стороны правых членов Государственного совета. После этого и произошли описанные Гурко события с трехдневным роспуском законодательных учреждений.