608

Штунда — общее наименование ряда сект, появившихся в 1860е гг. в южных губерниях России под влиянием баптистов из немецких колоний. Особенностью ежедневного распорядка жизни было у штундистов выделение определенного времени для изучения Священного писания (название секты — от нем. Stunde — час). В начале XX в. секты слились с баптизмом.

609*

Гурко, с достаточной наивностью, именует льготами меры, частично смягчающие существовавшую дискриминацию евреев.

610

Коковцов в первую очередь имел в виду проживание множества евреев вне черты оседлости (при каких-либо нарушениях весьма сложных правил, определявших такую возможность), сопровождавшееся постоянными взятками полиции.

611*

Гурко использует типичные для эпохи антисемитские произвольные утверждения, традиционно выдаваемые за аргументы.

В частности, трудно понять, как может возникнуть и чем именно вредоносно в учебных заведениях «еврейское засилье», если правила поступление и плата за обучение одинаковы для всех, а оценки выставляются объективно. Соображение о «разлагающем действии» евреев вообще не может быть опровергнуто по причине абсолютной беспредметности.

612

10 декабря 1906 г. Николай II вернул П.А.Столыпину неутвержденным журнал Совета министров по еврейскому вопросу, ссылаясь в сопроводительной записке на «внутренний голос», который «все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя». Столыпин просил императора хотя бы поставить резолюцию: «Не встречая по существу возражений против разрешения поднятого Советом министров вопроса, нахожу необходимым провести его общим законодательным порядком, а не на основании 87-й статьи законов основных, так как 1) вопрос этот крайне сложен, 2) не представляется, особенно в подробностях, бесспорным и 3) не столь спешен, чтобы требовать немедленного разрешения за два месяца до созыва Государственной думы». Такая резолюция должна была, по мысли П.А.Столыпина, изменить ситуацию в глазах общественного мнения, в противном случае, писал он, «для общества еврейский вопрос будет стоять так: Совет единогласно высказался за отмену некоторых ограничений, но Государь пожелал сохранить их». 11 декабря 1906 г. Николай II ответил: «Из предложенных Вами способов я предпочитаю, чтобы резолютивная часть журнала была переделана в том смысле — внести ли вопрос в Думу или разрешить его в порядке ст. 87» (Красный архив. 1924. № 5. С. 105–107).

613*

Подоходный налог (как отдельный налог, а не часть промыслового налога) был введен с 1 января 1917 года; но так никогда и не был собран, так как подлежал уплате после завершения облагаемого года, то есть весной 1918 года.

614*

Лидваль недопоставил зерно (и не вернул полученные от казны средства) на сумму 600 тыс. рублей при общей стоимости контракта с ним около 1 млн рублей.

615*

Гурко сделался объектом нападок сатириков и карикатуристов бульварной прессы. Например, иллюстрированный листок «Вихрь» (1906. № 18) опубликовал сатирический вызов:

Родичеву от Гурко,

Едкий Родичев! Напрасно Говорильное ты жало Обнажил весьма ужасно На лихого «объедалу»! Храбрый Гурко по наследству, Я ведь отвагою владею И, обросши рожью с детства. Стрелять авансом я умею.

Черновик слидвалил Петрик.

616*

Надежды Гурко на суд оправдались отчасти. Гурко был признан судом Сената виновным в «нерадении по должности», выразившемся в заключении контракта на поставку зерна казне с нарушением установленных законом правил, но без корыстного мотива. Ни предварительное следствие (производившееся особым присутсвием Государственного совета), ни обвинение в суде даже не упоминали о возможности получения Гурко каких-либо незаконных доходов. Это привело к тому, что политическая репутация Гурко не пострадала, и он впоследствии был избран предводителем дворянства Тверского уезда, а затем и членом Государственного совета от Тверского земства.

617

Мысленно я упрекал Столыпина, упрекаю его и доселе, лишь за одно, а именно что он не пожелал лично появиться на суде и там публично дать свои свидетельские показания, а потребовал, чтобы суд в полном составе явился к нему в Каменноост-ровский дворец, в котором он в то время жил, и там, при закрытых дверях, дал свои показания, предпослав им пышный дифирамб моей деятельности. Самый вызов не свидетеля в суд, а суда к свидетелю, хотя закон на это давал право лицам, состоящим в определенном чине или классе должности, был фактом беспримерным и свидетельствовал о том, до какой бесцеремонности дошел Столыпин уже год спустя после своего назначения главой правительства, о чем я в дальнейшем скажу несколько слов. Мне казалось, что обязанность Столыпина, не по отношению ко мне, а в интересах защиты престижа власти, состояла в том, чтобы присутствовать на суде с самого начала и, таким образом, вполне выяснить для самого себя, виноват ли я в чем-либо или нет, и в зависимости от создавшегося у него убеждения либо призвать на меня все громы и кары правосудия, либо, наоборот, указать на то, что правительство не остановилось перед преданием суду одного из своих ставленников, коль скоро появилось у общественности подозрение в законности его действий, но оно же считает долгом, по выяснении истинных обстоятельств дела, защищать своих слуг от клеветы и грязи, которые, преследуя все ту же цель — развенчать в общественном мнении власть, столь недобросовестно нагромождала оппозиция.

Не могу я при этом не упомянуть про странное, чтобы не сказать более, вчинение мне в вину обер-прокурором Сената Кемпе моего стремления понизить цену на хлеб, приобретаемый казной для голодающего населения, что привело к тому, что цена на зерно вообще понизилась на рынке. Действительно, сделка с Лидвалем, равно как все остальные заключенные мною сделки, благополучно исполненные, были заключены по цене ниже биржевых. Вменение в вину представителю государственной власти, обязанному беречь интересы казны, его старания заключать торговые сделки на выгодных для казны условиях, равно как признание, что понижение цен на зерно на рынке в голодный год не отвечает интересам населения, до — стойны фигурировать в юмористическом журнале. Я должен, однако, сказать, что оно было лишь отражением того неудовольствия, которое я вызвал мерами, направленными к понижению цен на зерно, как в хлеботорговых, так и в землевладельческих кругах, вследствие чего я оказался под перекрестным огнем. Негодовала на меня оппозиция по вышеприведенным причинам. Недовольны были мною и критиковали мои действия и беспринципные хлеботорговцы и определенно правые земледельческие круги. Я не намерен приводить до-ка-зательств моей невиновности, но я надеюсь, что на меня не посетуют и признают за мною законное право привести по этому поводу чужое мнение, не лишенное интереса и в данном вопросе авторитетное. Уже во время бытности моей в эмиграции в Париже я познакомился с бывшим московским городским головою Н.И.Гучковым, входившим в состав того присутствия, которое меня судило. Вот сведения, полученные от него:

Париж, 20 июля 1924 г.

Глубокоуважаемый Владимир Иосифович,

Узнав, что Вы заняты составлением Ваших воспоминаний, в которых Вы, вероятно, коснетесь громкого в свое время дела по обвинению Вас в превышении власти, я считаю долгом довести до Вашего сведения один факт, касающийся этого дела, который не может Вас не интересовать.

Назначенный в ноябре 1907 г. по Высочайшему повелению в качестве московского городского головы членом Особого присутствия Сената, перед коим Вы должны были предстать в качестве обвиняемого в преступлении по должности, я должен сказать, что был настроен по отношению к Вам, которого до тех пор в глаза не видел, довольно отрицательно. Газетная травля, которой Вы подвергались в течение целого года, не могла не действовать на людей, не знакомых ближайшим образом с делом, по которому Вы обвинялись.