– Письмо его высокопревосходительству, – он согнулся в глубоком поклоне.
Дутов взял конверт, сел за стол…
Предоставим, впрочем, дальнейшее повествование самому убийце – Махмуду Хаджамиарову:
«При входе к Дутову я передал ему записку, тот стал ее читать, сидя на стуле за столом. Во время чтения я незаметно выхватил револьвер и выстрелил в грудь Дутову. Дутов упал со стула.
Бывший тут адъютант Дутова бросился ко мне, я выстрелил в упор ему в лоб. Тот упал, уронив со стула горевшую свечу. В темноте я нащупал Дутова ногой и выстрелил в него еще раз».
Прокатившиеся залпы послужили сигналом остальным боевикам. Тут же в упор был убит часовой. Несколькими выстрелами из нагана Чанышев загнал обратно в караулку кинувшихся было на подмогу солдат.
Отстреливаясь, разведчики вскочили на лошадей и поскакали из крепости прочь. Охранявшие ворота китайские солдаты не пытались даже им помешать: пара предупредительных выстрелов – и китайцев, как ветром сдуло…
8 февраля в Кульдже тело Дутова было предано земле. Чанышев и его люди убедились в этом лично: до такой степени были заинструктированы они, что не осмеливались вернуться назад, прежде чем окончательно не уверятся в том, что дело сделано.
Через три дня, 11 февраля, на имя председателя Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК Сокольникова[25], из Ташкента ушла радостная телеграмма: «посланными через джаркентскую группу коммунистов шестого февраля убит генерал Дутов и его адъютант и два казака личной свиты атамана точка наши сегодня благополучно вернулись Джаркент точка».
Рукописная пометка на бланке телеграммы свидетельствует о том, что ее копия была направлена самому высокому адресату – Центральному комитету партии.
Вскоре все члены боевой группы были представлены председателем Джаркентской Чека к орденам Красного Знамени…
Убийство Дутова послужило толчком к окончательному разгрому осевшей в Китае контрреволюции.
В мае 1921 года с разрешения китайских властей красные отряды перешли границу и ворвались в дутовский лагерь. Уже через несколько часов от лагеря осталось одно пепелище.
Командование над осколками некогда могучей дутовской армии принял заместитель атамана – полковник Гербов. Он увел людей в Монголию, но и там настигли их чоновские клинки.
К осени 1921-го с дутовцами, унгерновцами, кайгородовцами, оренбуржцами – всеми, кто ушел за азиатский кордон – было покончено.
Время сантиментов кончилось. Наступала новая – безраздельно жестокая и очень кровавая эпоха, вожди которой взяли на вооружение старый лозунг монаховиезуитов: цель оправдывает средства…
Пройдет совсем немного времени и за советской разведкой надолго закрепится слава самой жестокой спецслужбы планеты. Череда похищений, ликвидаций, терактов, спецопераций захлестнет мир.
Отступников, предателей, врагов народа будут похищать, убивать, травить, рубить альпенштоками во всех уголках земли.
Вождей белогвардейского общевоинского союза генералов Миллера и Кутепова[26] выкрадут прямо из центра Парижа. Подарит в Роттердаме будущий генерал Судоплатов заминированную коробку конфет главарю ОУН Коновальцу[27]. Найдут бездыханным в вашингтонском отеле невозвращенца орденоносца Кривицкого.
Десятки (а может и сотни – кто знает?) жизней будут принесены во славу великой имперской идее, ибо любая империя в первую очередь зиждется на страхе, и страх этот надлежит поддерживать постоянно: не дай Бог – погаснет.
И именно выстрелы в суйдунской крепости были прологом, прелюдией к этому великому жертвоприношению. Даже у бесконечности есть свое начало…
Александр Дутов был фаталистом – он свято верил в судьбу. А как иначе: коли не судьба, не гремело бы имя атамана по всей России.
«Если суждено быть убитым, то никакие караулы не помогут», – говорил Дутов.
Так и вышло…
БЕГ ГЕНЕРАЛА СЛАЩОВА
Хлудов: Но ведь нельзя же забывать, что ты не один возле меня. Есть и живые, повисли на моих ногах и тоже требуют. А? Судьба завязала их в один узел со мной, и их теперь не отлепить от меня. Я с этим примирился. Одно мне непонятно. Ты. Как отделился ты один от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя?
М. А. Булгаков, «Бег»
Москва. Январь 1929 г.
Генерал спать ложился поздно: привычка, выработанная годами, еще с фронта. Обязательное чтение. Разбор документов.
Бумаги он всегда просматривал вдумчиво, подчеркивая аккуратно подстриженным ногтем ключевые фразы, чтобы потом вернуться к ним снова: еще в Павловском училище слыл среди юнкеров тугодумом.
Генерал любил эти вечерние неспешные часы, когда время замедляет свой неумолимо-жестокий бег. Только вечерами он мог побыть наедине с самим собой, точно змеиную кожу сбросить с себя груз условностей и правил, и снова – пусть хотя бы мысленно – стать тем генералом Слащовым, чье одно только имя поднимало солдат в атаку и вселяло во врагов дикий, мистическо-необъяснимый ужас: сотнями бросали оружие и бежали без оглядки прочь.
Мерно тикают старинные с боем часы. Под кошачье мурлыканье вяжет что-то жена: верная его соратница, прошедшая вместе с ним сестрой милосердия весь Крым.
Может, это и есть настоящее, истинное, пусть и тихое счастье? Может, о нем и мечтал он всю свою жизнь – умереть не на поле боя или в лазарете, а отойти в собственной мягкой постели?…
Даже самому себе не мог он ответить на этот вопрос: есть вещи, не подвластные человеческому разумению.
Трель звонка вывела генерала из забытья. Он недовольно встал, одернул гимнастерку – за годы службы форма точно приросла к нему, даже дома не расставался с ней, (военный человек, считал он, должен быть военным неизменно, 24 часа в сутки, ибо военная служба – не работа, а образ жизни).
– Вы Слащов? Яков Александрович? – на пороге стоял молодой еще мужчина, лет двадцати шести, в волчьей дохе, меховая шапка надвинута на самые брови.
– Слушаю, – генерал смотрел прямо, не мигая, тем знаменитым взглядом, выдержать который еще недавно мало кто мог.
– Вам телеграмма.
Мужчина полез за обшлаг, но вместо телеграммы вытащил вдруг револьвер. Зябко блеснула вороненая сталь. Истошно закричала жена…
Нет, не удастся уже генералу умереть в собственной постели…
Эти выстрелы, прозвучавшие вечером 11 января, оборвали не только его жизнь, но и долгую, хитроумную операцию советской разведки.
Финал хоть и трагический, но очень эффектный. Столь же эффектный, какой была вся судьба генераллейтенанта Слащова – человека легендарного, человека вне рамок, еще при жизни возведенного Булгаковым на пьедестал литературы, и потому оставшегося в памяти людской дважды: под собственным, дарованным от рождения именем, и под именем Романа Хлудова – генерала из булгаковского «Бега»…
Слащов. Ретроспектива-I
Не человек творит свою судьбу. Судьба творит человека.
Именно в огне войн и катаклизмов и являются стране настоящие личности, только рождение их неизменно обходится слишком дорогой ценой.
Сотни тысяч жизней положила Россия на алтарь великой войны, принесла в жертву кровавому молоху, дабы выковать взамен имена новых, неведомых прежде героев. Одним из таких явившихся России имен и был молодой штабс-капитан Яков Слащов.
Кабы не громыхнувшая на Балканах война, так и читал бы он, наверное, военную тактику юнцам в Пажеском корпусе, чтобы снять потом навсегда мундир и, подобно своему отцу – отставному подполковнику – удалиться на покой и жить на проценты.
Мало кто понимал тогда истинные размеры начавшейся войны. Несмотря даже на уроки Цусимы и ПортАртура общество свято верило, что война продлится недолго – год-другой – и молодые офицеры, просясь на фронт – особенно после первых побед в Галиции – искренне досадовали, что не поспеют они к концу битвы, что не хватит на их век подвигов и славы.
