Командиру подводной лодки К 371

Гордову Борису Григорьевичу

посвящается

СЕВЕРНАЯ АТЛАНТИКА Ноябрь 1979 года

Вот уже минут пятнадцать как лодка болтается на перископной глубине. Сеанс связи закончился, можно погружаться. Но командир медлил. Его давно беспокоили помехи на гидроакустическом комплексе. При погрузке боезапаса были плохо закручены накидные болты торпедопогрузочного люка, крышка которого стучала по корпусу, создавая тем самым помехи. Если по этому пеленгу будет цель, то акустики ее не услышат. Докладывать в штаб флота о разгильдяйстве не хотелось. Но и всплывать без разрешения тоже нельзя. А всплывать надо — другого такого случая не будет. Сейчас наверху очень плотный снежный заряд, не видать ни зги. Очень удобный момент: поблизости никаких судов и нет этих назойливых «орионов» (американский противолодочный самолет).

— Всплываем! — оторвавшись от окуляра перископа, скомандовал командир. — Продуть балласт, скорость шесть узлов. Курс — носом на волну. Боцман и Кулешов, приготовить снаряжение для выхода наверх. Вахтенный, запись в журнал о всплытии не производить.

Пронизывающий штормовой ветер все кружит и кружит в воздухе крупные хлопья снежинок, то опускающихся вниз, то вновь взмывающих вверх, как будто не желающих падать на вздымающиеся холодные волны Северной Атлантики. Не видать ни звезд, ни луны, ни неба. Видимость не более тридцати метров. И кажется, весь мир умещен в этом пространстве, а дальше на десятки миль сплошная каша, за которой ничего и никого нет: ни одного суденышка, ни одной живой души — только темно-белая мгла, в которой бесстрашный альбатрос умудряется вести свою привычную ночную охоту за жирной североатлантической сельдью. Вот он, сложив крылья, стремительно падает за очередной добычей, но в последний момент, увидев разрезающий полутораметровые волны бурун, расправив крылья, резко уходит ввысь. Да, эта сельдь ему не по зубам, вернее, не по клюву.

Темные волны вспенились, и из глубины холодных вод всплыл черный остов подводной лодки. Альбатрос, дважды облетев эту чудо-юдо рыбу и поняв, что здесь ему ничего не обломится, взмыл ввысь и растворился в этом суровом, но приветливом только для него мире.

Тем временем на мостике включили прожектор, и луч света, сделав полный оборот, остановился на носовой части корабля. Дверь рубки открылась, и на верхнюю палубу вышел человек. Он зацепился карабином за леер, очевидно, для того, чтобы не свалиться за борт, и быстро, почти бегом, устремился в носовую часть лодки. Затем вышел второй и побежал за первым. С мостика в микрофон раздался голос третьего:

— Кулешов! Немедленно пристегнись страховочным фалом за леер. Или ты на дно собрался, «Титаник» проведать? Так он здесь недалеко лежит!

Нос лодки стал вздыматься вверх, и я, поскользнувшись на мокрой от воды и снега палубе, упал на колени, заскользив обратно к рубке, но в последний момент успел все же набросить карабин на леер. Первый, то есть боцман, открыл лючок в палубе легкого корпуса и нырнул в него прежде, чем его накрыла накатившая на нос волна.

— Кулешов! Давай быстрее!

Но волна, которая накрыла боцмана, докатилась и до меня, и я опять свалился на палубу. С большим трудом, где бегом, а где на четвереньках, я все же добрался до люка и спустился вниз.

— Ты почему скользишь? В тапочках, что ли?

— Ну да, не успел надеть, у меня обувка в первом отсеке. Кто же знал, что мы всплывать будем? В чем был, в том и вышел.

— Я тоже не знал, но ботинки успел надеть, хорошо, они у меня рядом были, — и добавил: — давай свети.

Я включил фонарь и осветил им пространство между прочным и легким корпусом. Одна за другой накатывали волны, и, хотя мы были под корпусом, вода обильно проходила через всевозможные лючки, обливая нас ледяным душем, на что мы старались не обращать внимания. Нужно было во что бы то ни стало закрепить этот, будь он не ладен, люк, который создавал уйму проблем гидроакустикам, да и всему кораблю в целом. Лишний шум, издаваемый кораблем, делал лодку более уязвимой для чужих гидролокационных станций. Чем больше шумит, тем быстрее ее обнаружат. Накидные болты «барашки» были на местах, только слабо закручены. Боцман, быстро орудуя специально предназначенным для такого случая ключом, от души затянул их.

— Ну все, «ГЛУХАРИ», — так за глаза на подводной лодке называли гидроакустиков, — больше у вас помех не будет.

— Да у нас их и раньше не было, я всегда сам закрывал этот люк и сам закручивал все болты. А в этот раз доверился молодому пополнению и не проверил за ними, хотя подробно объяснял, что и как надо делать.

— Ладно, не оправдывайся, пошли обратно.

Боцман, выскочив из люка и зацепившись страховочным фалом за леер, побежал в ходовую рубку. Обратная дорога для меня была намного удачнее, и я следом за боцманом шмыгнул в дверь рубки, плотно закрыл ее на кремальеру. В рубке, уже спустившись с мостика и с наслаждением покуривая, нас поджидал командир. Никогда не курящий боцман, доложив командиру о выполненной работе, юркнул в люк и был таков. Я же, напротив, остолбенел, увидев, как командир издевательски смачно затягивался сигаретой. Внутри подводной лодки курить строжайше запрещено! Никаких токсинов! Никакого открытого огня: это смертельно опасно! Самое страшное для подводников — это пожар. Курить разрешалось только в рубке легкого корпуса, когда она находится в надводном положении, что на атомных подводных лодках случается крайне редко или только в нештатных ситуациях, например как в нашей.

Я, сглотнув слюну, продолжал смотреть, всем своим видом показывая, что не сойду с места, пока не покурю. Своих сигарет у меня с собой не было, а спросить напрямую у командира как-то не решался. Командир понял, что лодка не погрузится до тех пор, пока не покурит Кулешов, либо придется погружаться без него, оставив его в рубке. И рука командира медленно поползла в карман. Достав пачку сигарет и встряхнув ее, предложил мне. Мои руки были мокрые, и не только руки: вода с меня просто стекала. Я аккуратно двумя пальчиками подцепил сигарету за фильтр. Командир щелкнул зажигалкой.

— Спасибо! — сказал я, прикурив, и с удовольствием затянулся пахучим дымком.

Но мое наслаждение было недолгим: после второй затяжки сверху рубки прямо на сигарету свалилась вода, оставшаяся после всплытия в потаенных нишах ребер жесткости; не стекла, а именно свалилась! Сигарета расползлась, и в руках остался только фильтр. Посмотрев на меня с сочувствием и выбросив свой окурок, Борис Григорьевич как-то не по-командирски запросто произнес:

— Ну что, еще по одной?

И, достав сигареты, мы вновь закурили. После каждой затяжки я все больше и больше пьянел, мой мозг затуманился, ноги сделались ватными. Командир же, напротив, курил с неохотой, видимо, уже накурился, и специально тянул время, давая мне возможность выкурить сигарету полностью. И когда уже в моих руках оставался один фильтр, сказал:

— Ну, все, теперь вниз, — и отошел в сторону, пропуская меня вперед к люку.

Я, взвалив себе на плечи страховочный фал с карабином, привычно заскользил вниз по трапу. Следом за мной, задраив верхний рубочный люк, спустился командир.

— Вахтенный! Погружаемся, — сказал командир.

Раздался сигнал о погружении, открывались кингстоны, заполняя цистерны.

— Рулевой! Рули на погружение, погружаться на глубину пятьдесят метров, — отдал команду вахтенный офицер…

Нос лодки нырнул под накатившуюся волну, затем исчезла рубка, на поверхности океана еще какое-то время оставался вспененный след, затем следующая набежавшая волна все скрыла. И никого в округе на десятки миль, только темно-белая мгла, из которой, паря над волнами, выплыл наш альбатрос, ведя свою привычную ночную охоту за жирной североатлантической сельдью…