— Ты выглядишь, как оживший мертвец, муж мой, — недовольно промолвил один из них глубоким женским голосом. — А эти сапоги на высоком каблуке донельзя неудобны. Вздумай я бегать в них, то неминуемо брякнусь, и сломаю себе что-нибудь.

— Небольшие пошатывание и неуверенность в походке лишь помогут твоему образу, любимая жена, — весело ответил второй. Он, неожиданно для ляосца, говорил на чистейшем сунском «государственном языке», с едва заметным оттенком дэнчжоуского южного наречия. — Мертвец, говоришь? Значит, бледности достаточно. Эх, жаль, что здесь нет хороших зеркал, — раздражённо покривившись, кидань склонился над стоящей рядом кадкой, полной воды, и вгляделся в свое отражение.

— Все в порядке, — задумчиво промолвил он. — Осталась лишь одна малость. Будь любезна, сестрица А Чжу, сдвинь мой шлем набекрень, — попросил он также присутствующую здесь жену Цяо Фэна.

— Набекрень? — озадаченно моргнула та. — Зачем, братец Шэчи? И почему ты не сделаешь это сам?

— Именно набекрень, — обстоятельно ответил замаскированный Инь Шэчи. — Так, чтобы я выглядел нелепо и бестолково. Это, на самом деле, очень важная деталь, как и грязь, которую нами предстоит нанести на доспехи. Выгляди мы с Ваньцин безупречно, и неминуемо вызовем подозрения. Грязные и усталые, мы уже будем смотреться достовернее — пережив кровавую битву, и выбравшись из лап врага, мы обязательно испачкались бы, и неоднократно. Если же в моем облике будет присутствовать нечто, вызывающее смех и жалость, эта мелочь скроет собой возможные недочёты моей маски, отвлекая от них внимание. Люди обычно не присматриваются к другим, довольствуясь тем, что увидели мельком. Сам я не хочу тревожить мое одеяние потому, что боюсь повредить маску — все же, у меня маловато опыта с техникой перевоплощения. Точнее, его нет совсем.

— С техникой перевоплощения, может быть, и нет, а вот с искусством обмана — побольше моего, — задумчиво призналась А Чжу, осторожно сдвигая шлем Шэчи набок. — Я и не знала об этой… мелкой отвлекающей глупости. Может, мне и шлем сестрицы Вань перекосить?

— Всего должно быть в меру, — авторитетно заявил юноша под маской киданя. — Это тебе скажет любой ценитель оперы. Если в одежде актеров слишком много блеска, они попросту ослепят зрителя, и тот не увидит ничего, кроме невнятного мельтешения. Сделай их одеяния чрезмерно темными и мрачными, и постановка будет нагонять тоску. Присутствуй в облике актеров слишком много глупого и нелепого, и представление превратится в шутовской балаган. Мой несчастный братец, после ранения утративший речь, — Инь Шэчи с проказливой полуулыбкой кивнул в сторону прикидывающейся киданем жены, что с недовольным видом переминалась с ноги на ногу, — не должен вызывать смех. Только жалость.

— Тогда, добавлю ей в лицо бледности и синевы, и надену на горло окровавленную повязку, — рассудила А Чжу. — Стой спокойно, сестрица Вань, — под раздраженный вздох Му Ваньцин, она запустила руки в наплечную суму.

* * *

Домики небольшого села, даже, скорее, крупного хутора, невидяще пялились в никуда провалами выбитых окон. Зияющие проемы дверей, чьи створки валялись поодаль, сорванные с пазов, выглядели раскрытыми в крике о помощи ртами. На многих домах виднелись подпалины — селение пытались сжечь, но без особого усердия. Раздутый и смердящий труп коровы, над которым темным облачком вились мухи, валялся на одном из дворов, а на обочине утоптанной дороге, что вела из хутора, лежало уже человеческое тело. Вокруг разрубленной головы мертвеца темнела лужа засохшей крови.

— Я и не знала, что на перевале Яньмыньгуань остались ханьские селения, — пораженно пробормотала Му Ваньцин. Ее ладонь крепко сжимала руку мужа.

— Уже, наверное, не осталось, — с сожалением ответил юноша, глядя на мрачную картину уничтоженного хутора. — Кидани наверняка угнали в рабство всех, кого смогли. Ну, кроме несчастных, вроде него, — он указал на лежащий у дороги труп.

При жизни, тот был мужчиной средних лет, невысоким и тощим. Одеяние его — простые рубаха и штаны из некрашеной холстины, и стоптанные соломенные лапти, — было невзрачным до бедности, и на него не позарились ни находники, разграбившие хутор подчистую, ни угнанные в рабство односельчане убитого.

Спина лежащего лицом вниз мужчины была исполосована ударами плети. Глубокие кровавые раны исчерчивали тело мертвеца жутким подобием тигровых полос — избивавший крестьянина явно был не новичком с плетью, и даже не думал щадить свою жертву.

— Он не пытался сбежать, — сдавленно произнес Шэчи, приглядевшись. — Удар нанесен с седла, но не на скаку — голова расколота сверху, и точно посередине. Убийца подъехал к нему, остановился, и зарубил.

— Зачем? — с неверием в голосе спросила Ваньцин. — Зачем эта бессмысленная жестокость? Этот крестьянин должен был стать рабом, к чему киданям портить свою добычу?

— Не знаю, — медленно и напряженно ответил юноша. Его брови недобро хмурились, а глаза вцепились взглядом в распростертый на обочине труп. — Может, он был болен, или выказал неповиновение, и его решили сделать примером для остальных. Либо же и вовсе, кидани решили поразвлечься. Не думаю, что мы сможем узнать его судьбу, жена. Но мы можем другое, — повернувшись к любимой, он серьезно посмотрел в ее глаза, карие и ясные — единственную часть ее облика, не измененную искусством А Чжу.

— Мы можем запомнить эту смерть, — тяжело промолвил он. — Запомнить судьбу ни в чем не повинного человека, попавшего в лапы безжалостных захватчиков. Запомнить, и не допустить ее повторения. Прости нас, незнакомый крестьянин, — обратился он к телу, низко кланяясь ему. — Мы не можем похоронить тебя. Ради жизней многих, мы вынуждены оставить одного без положенных почестей. Надеюсь, твой дух поймет нас.

— Прости нас, незнакомец, — эхом повторила Ваньцин. — Не знаю, сможем ли мы отомстить за тебя — нам неизвестен твой обидчик. Но будь уверен, в грядущей битве мы покараем многих киданей за злодеяния их соотечественников. Пойдем, муж мой, — она вновь сжала ладонь юноши. — Время не ждет.

* * *

Около часа спустя, две неспешно плетущиеся фигуры показались неподалеку от лагеря армии Ляо. Вечернее солнце неярко бликовало на металле их доспехов, и старший ляоского караула, что охранял ворота, раздумал бить тревогу и отдавать приказ расстрелять нежданных гостей из луков — в очертаниях брони неизвестных угадывался традиционный киданьский орнамент в виде волчьих голов.

Стоило парочке добрести до ворот, как стала заметной бледность и изможденность двоих воинов. Их богатые доспехи были покрыты дорожной пылью и пятнами грязи, а мутные глаза глядели с тупым равнодушием. Один из мужчин поддерживал другого, то и дело спотыкающегося. Доковыляв до ворот, они замерли, чуть пошатываясь, напротив безмолвных часовых. Выступив вперёд, начальник караула с сомневающийся видом спросил что-то на лающем ляоском наречии.

— Поди прочь, грязный простолюдин, — невнятно прохрипел один из пришельцев. — Я не стану тратить свое время на мужичьё. Приведи кого-то выше тебя происхождением.

Кидань повторил свой вопрос, глядя все настороженнее. Его рука, словно невзначай, легла на рукоять сабли; ляоские солдаты, видя напряжение своего начальника, наставили на нежданных гостей копья. Воин в богатой броне, говоривший ранее, попытался что-то сказать, но, не успел он вымолвить и слова, как сухой, частый кашель одолел его. Справившись с взбунтовавшимся горлом, он сердито нахмурился, и, наставив на караульных трясущийся палец, снова вознамерился высказаться, как к беседе присоединился новый участник, подошедший из глубины лагеря — грузный низкорослый мужчина, чей доспех не уступал вычурностью броне новоприбывших, а чистотой и блеском — превосходил во много раз.

— Да это же славные братья Уголун и Угоху! — воскликнул он на приличном ханьском. Щекастое и бородатое лицо киданя просияло искренней радостью. — Вижу, Отец-Небо не оставил вас своей милостью, друзья — я сам видел, как под тобой убили коня, братец Уголун. Как тебе удалось выжить? — заинтересованно обратился он к замаскированной Му Ваньцин. Та промычала нечто невнятное.