Из интереса, он даже понаблюдал за тем, как Ба Тяньши постигает премудрости обращения с новым для него оружием — огненным копьём. Далиский министр плохо представлял себе возможности огненного зелья, и оружия, что использовало его, но искупал недостаток знаний упорством и увлеченностью.

Но теперь, все приготовления были завершены, все необходимые вещи — сделаны, и неутоленная жажда действия за малым не заставляла Инь Шэчи приплясывать от нетерпения. Он сдерживался от подобного детского поведения лишь давней привычкой наследника богатого семейства, крепко вбитой в него отцом — привычкой вести себя важно и невозмутимо при выходах в свет. За него, в отсутствие вельмож и чиновников, сошли армейские командиры, и сильнейшие из вольных странников.

— Не хотите ли сказать солдатам напутственное слово, господин генерал? — не удержался Шэчи от вопроса. — Жертвы знамени[1] уже принесены, но, видит небо, нашим соратникам не помешали бы несколько слов ободрения.

— Почему бы и нет, — пожал бронированными плечами Хань Гочжун, и, развернув коня мордой к войску, звучно обратился к солдатам:

— Братья! Вон там, — окованная сталью рука генерала указала за спины сунских воинов, — наша родная земля. Вот оттуда, — он махнул в сторону горного перевала, — идёт враг. Все, что нам нужно — не пропустить врага мимо нас. Продержитесь сегодняшний день, и победа будет за нами!

— Победа! Победа! Победа! — громко прокричали конники и пехотинцы, но в их дружном голосе не было слышно большого воодушевления. Шэчи, выслушав эти немудреные слова, недовольно сжал губы, и, подзуживаемый все той же предбоевой лихорадкой, плавным прыжком взлетел на самый наконечник огненного копья, что держал Ба Тяньши. Тот, верно поняв замысел юноши, приподнял оружие повыше.

— Все слышали генерала⁈ — вскричал Инь Шэчи, без труда удерживаясь на кончике оружия. — Он сказал всё как нельзя лучше! Позади — великая Сун! Позади — наши родные и близкие, друзья и семьи, дети и родители! Впереди же, нас ждёт коварный и многочисленный враг. Знаете, почему кидани явились к нам в гости столь большим числом? — спросил он почти спокойно, и тут же прокричал в ответ, громко и насмешливо:

— Да потому, что они боятся нас! Трусливые варвары страшатся всей мощи пламенной стихии на кончиках наших огненных копий и стрел! Глупых дикарей пугает мудрость наших командиров, способных без труда разгадывать их убогие замыслы! Ляоские ничтожества трясутся от страха, не осмеливаясь напасть равными силами на могучих воинов Сун! И сегодня!.. — он повысил голос ещё сильнее.

— … Сегодня, мы нагоним на них много больший страх! Сегодня, мы кровавыми знаками вырежем наши имена на сердце народа северных степей! Сегодня, корни хэншаньских гор покраснеют от пролитой на них крови киданей! — он оглядел солдат, взбудораженных его словами, и заорал на пределе сил глотки, вгоняя соратников в ещё большее исступление:

— Сегодня, мы будем вкушать от плоти сынов Ляо, и упиваться их кровью! Ваньсуй!

— Ваньсуй! — дружный вопль солдат, казалось, сотряс небо и землю. Инь Шэчи, опустошенный своими и чужими чувствами, выплеснутыми в этой краткой речи, удовлетворённо выдохнул, и соскользнул на землю с копейного наконечника.

— Не иначе, ты задумал отобрать всю славу у этого старого солдата, Шэчи, — с добродушным прищуром промолвил Хань Гочжун.

— Что вы, господин генерал, я всего лишь подхватил вашу мысль, — проказливо ухмыльнулся юноша. — Уверен, историки опишут эту речь, как мудрое и вдохновляющее напутствие доблестного генерала Ханя, дополненное неким невразумительным бормотанием его неизвестного соратника, — полководец, тихо рассмеявшись, махнул рукой.

— Осталось только одно — дождаться врага, — негромко проговорила Му Ваньцин, поправляя вуаль. — Вот смеху-то будет, если чуский злодей решит задержаться на денёк. Чью плоть ты будешь есть тогда, и чью кровь пить, мой героический муж?

Шэчи, весело рассмеявшись, хотел было ответить жене шуткой, ласковым словом, или же и тем, и другим, но его неначатая речь была прервана в зародыше. Кидани явились, не задержавшись надолго. Словно сама земля Срединной Равнины застонала под сапогами врага, и копытами его коней, что рокотали, словно близящийся гром, или отзвук землетрясения. Облако пыли показалось из глубины Яньмыньгуаня, предваряя появление войска Ляо.

— Вот они, ничтожества, храбрые числом! — вскричал Инь Шэчи, слыша бормотание и шепотки солдат, на мгновение вновь утративших уверенность. — То не земля трясется, а поджилки киданей! Смерть и позор трусливым варварам! Смерть!

Сунские воины, ободренные, подхватили его клич. Раздались командные окрики военачальников, и, повинуясь им, исполинская махина армии ханьцев зашевелилась, скаля стальные зубы мечей и копий в сторону врага, щетинясь чешуйками щитов, и готовясь выдохнуть смертоносный всполох огненных стрел.

С них и началась битва у перевала Яньмыньгуань. Сотни ярких звёзд, оставляя за собой пышные дымные хвосты, взвились в небо над рядами сунских войск, словно намеренные утвердиться на небосводе рядом с солнцем. Взвились, и, задержавшись на мгновение в безмятежной небесной синеве, пали вниз огненным дождем.

Почти каждый из рукотворных метеоров рушился на надвигающиеся ряды ляосцев — учёные люди, направляющие этот огненный звездопад, целились верно. Пламенные облачки взрывов вспухали среди скачущей по неровной земле предгорий киданьской конницы, и каждая огненная стрела забирала по нескольку жизней: тех, кому не посчастливилось попасть под удар, и тех, чьи кони ломали ноги о полусожженные трупы людей и лошадей. Пылающий обстрел затормозил и без того небыстрый наскок киданей до черепашьего шага, и в дело вступили лучники и арбалетчики Сун, поднимая в воздух тучи обычных стрел. Часть ханьских стрелков старательно передёргивала рычаги сычуаньских арбалетов чжугэ-ну, что без перерыва выплевывали короткие лёгкие стрелки одну за одной, другая — натягивала тетивы длинных луков, шлющих вдаль длинноперые стрелы с непревзойденными силой и точностью. Большая часть деревянно-железного града безвредно стучала по доспехам и щитам ляосцев, но были среди оперенных посланниц и те, что проскальзывали сквозь защиту врага, находя ее щели, и уязвляя прячущуюся за деревом и сталью плоть коней и людей.

Кидани, вязнущие в трупах своих соратников, истекающие кровью, и сгорающие в яростном жаре огненных стрел, не останавливались, упорно продвигаясь к строю ханьских войск. Когда уже начало казаться, что натиск сил Ляо выдохнется, так и не достигнув врага, первые ряды северной конницы, потрёпанной, опаленной, но все ещё злой и жаждущей битвы, приблизились к линии войск Сун на расстояние какой-то сотни шагов. Раздался дикий вой и рев киданей, и, словно отвечая ему, зазвучали отрывистые команды военачальников.

Генерал Хань давно уже забрал свою охрану и двинулся вглубь построения войск, где его ждал командный пост — высокая платформа с сигнальными флагами и барабанами, и несколькими щитоносцами для прикрытия от шальных стрел. Команды солдатам первой линии отдавали их непосредственные начальники, я-цзяны, которые, в свою очередь, передавали приказы ду-вэев. Инь Шэчи нашел взглядом командующего их полком, Фань Шаохуана. Сейчас, этот широколицый и чернобородый мужчина, неизменно говоривший со спокойным добродушием, выглядел яростным духом войны. Его лицо искривилось свирепой маской, а широко распахнутый рот изрыгал ругательства вперемешку с приказами. Мимоходом подивившись этому преображению, юноша обратил внимание на выступивших вперёд храбрецов, держащих наперевес смертоносное огневое оружие.

Огненное копьё отличалось от обычного, прежде всего, наконечником — толстой бамбуковой трубкой, закрытой с обеих сторон. Из ближнего к пятке конца трубки торчал длинный фитиль, и сейчас, солдаты дружно доставали из поясных сум и складок одежды зажигалки-трутовницы, которыми затепляли огнепроводные шнуры. К пехоте с огненными копьями присоединился Ба Тяньши, с довольной улыбкой возящийся со своим оружием.