«Сейчас! Сейчас!» И стал быстро открывать одну за другой все задвижки на двойных дверях, удивляясь, зачем людям, которые теперь живут в апельсиновом саду, когда- то понадобилось так много замков!

— Ой! — сказала стоящая за дверью молодая женщина, которую Лавров вчера называл странным именем «Иванна». — Извините, мальчик, я, кажется этажом ошиблась!

— Нет! Нет! — закричал Лавров, почти прыгающий на одной ноге по длинному коридору. — Это мой мальчик, Иванна! Мой! Ну, что ты стоишь, Горка! Приглашай!

Теперь, когда Горка оказался рядом с гостьей, она показалась ему просто очень высокой девочкой с веснушками у прямого чуть длинноватого носа и целой копной волос, о каких не скажешь, что они прямые, но и курчавыми их не назовёшь.

— А я вдруг на миг чуть сознания не лишилась, подумала, вдруг всё это мне просто привиделось. И поездка наша ночная, и утренняя встреча. Я же всё время твердила номер квартиры …41! На два больше, чем тебе!

Лавров протянул руки, Горка отстранился, и они обнялись.

— Послушайте, мальчики, — через секунду вырываясь из объятий Лаврова, просительно сказала Иванна, — а воду вам не отключили? Мы в гостинице едва успели умыться, как краны зашипели и всё! Какая- то авария! На мне столько пыли, что я чувствую себя чем- то вроде огородной грядки, на которой можно выращивать спаржевую фасоль!

— Не отключили! — в один голос сказали Горка и Константин.

— Тогда я в ванную! Костя, дай мне какую- нибудь свою рубашку. Я кофточку освежу.

— Ну, дам, конечно. И… там полотенце зелёное, оно это…чистое.

Когда из ванной раздалось пение, Горка, как стоял посередине коридора, так и застыл.

— Горка, — принялся тормошить его Лавров, — на балконе футболка сохла. Куда она делась?

— А? Футболка? Я её Рыже. Доктору отдал. У него мокрая была. Он звонил Вам?

— Звонил. Кругом я, парень, перед ним виноват. А тут ещё стиральную машину бельём набил, а порошка не купил! Ладно, пойду в шкафу пороюсь.

— Дядя Костя, дядя Костя, а она певица?

— Иванка? В общем да, у них областной музыкально- драматический театр. Маленький, но известный. Он во многих странах гастролировал. Даже в Италии. Она сейчас, можно сказать, «шепчет». А если во весь голос?! Но что же с рубашкой делать? А, сынок? Пойду форменку что ли достану.

Обращение «сынок», Горка пропустил мимо ушей. Мало ли кто обращается так к пацанам. Но дорогого стоило то, что Костя даже при таких обстоятельствах ничуть им, Игорем, не тяготился. Горке ведь не было уже давно тех восьми глупых лет, когда он не понимал, почему мама и отец иногда явно были озадачены, куда бы его сплавить из однокомнатной квартиры хотя бы ненадолго. Это несмотря на то, что он, Горка, был их собственным ребёнком. А зачем, скажите, ради него чем- то жертвовать полковнику Лаврову с подругой? И внутри Игоря от этого вопроса всё время сталкивались разные чувства. Он и по щенячьи радовался и готов был всё сделать для Кости. Во всём помочь за такое его отношение. А потом его, как холодной водой окатывало. Начинал думать: «Она из ванной выйдет, они переглянутся и поймут, кто здесь третий- лишний. Кто я им!»

Горка пошёл в кухню, опустился на стул и замер, положив руки на колени.

Он слышал, как Костя спешил по коридору, делая сильный упор на здоровую ногу, как открыла дверь Иванна, и они вдруг громко рассмеялись, вместе и как- то в тон. А потом оба показались на пороге, и стало ясно, отчего они веселились. Плечи форменной белой рубашки Лаврова обвисали на руках гостьи чуть ли не до локтей, такая она была узенькая. Иванна, не останавливаясь на пороге, сказала:

– Костик, я пойду повешу блузку на балконе. Я её твоим шампунем постирала.

— Да, да. Там и вешалка на верёвке.

А Константин, встретился глазами с Горкой и застыл на месте. Как будто сработала машина времени, и перед ним сидел не шустрый мальчуган, который только что готовился к «званому вечеру» с предвкушением чего- то необыкновенно радостного, а тот, маленький равнодушный робот с ничего не выражающим лицом, каким он был неделю назад. Вот только не стало «заедов» на детски пухлых губах, и короткий ёршик густых русых волос покрыл круглую высоколобую голову.

— Ты что, Горка?! — Лавров схватил мальчика за плечи. — Что с тобой?!

Горка поднял на Константина полные слёз глаза.

— Я ничего. Я так. Я в комнате подожду.

— Чего?! — изумился Лавров.

— Чтоб не мешать. А в интернат меня можно на такси отправить. Я уже ездил так к майору.

— Когда это тебе в голову пришло?

Горка опустил глаза:

— Когда Она запела.

— Не понравилось?

Горка отвернулся.

— Да нет, — вдруг, сильно краснея, сказал Игорь. — У мамы моей тоже сопрано было. Папа любил, когда она дома напевала. Только он редко приезжал. Я не маленький. Понимаю теперь, как им хотелось друг с другом наедине побыть. А раньше обижался. Ну, и не хочу вам мешать.

— Волк козу задери! — в сердцах сказал Лавров, опускаясь на стул. — И этот за меня решает!

Вид у него был такой по- детски обиженный, что Горка неожиданно для себя фыркнул.

— Давай хлеб нарезай, и будем борщ по тарелкам разливать, — продолжил Константин устало. — Мы с тобой тут что- то перехватывали, а девчонка целый день на одном кофе.

Иванна вошла — они и не услыхали. Босые узкие ступни, почти прикрытые длинной юбкой, легко касались пола. Попала в солнечную дорожку и вся засветилась. Влажные волосы точно намокшие под дождём головки ромашек, собранные в пучок. А большие глаза — зелёные с тёплым желто- коричневым ободком вокруг зрачка.

Горка так и замер, раскрыв рот. И Лавров застыл с тарелкой в руках.

Первый раз за последние три года, Горка увидел то, чего ему не хватало в окружающих людях и чего было так много рядом с мамой — красоты, которая бывает только у женщин.

Какое- то он время сидел, как оглушенный. Слышал, что Костя и Иванна говорили о чем- то, но слов не разбирал. Налили вино в бокалы, чокались, смеялись. Горке достался большой бокал не- то Пепси, не то Колы, но он даже вкуса не почувствовал. Всё это было как- то отдельно от него. Сердце просто- таки толкалось в груди.

Наконец Солнце зашло за дом напротив, и в комнате стало прохладней. Горка почувствовал, что ему свободней и спокойней дышится. Он поднял глаза на Иванну. Она в это время положила ложку, встряхнула головой, улыбнулась:

— Спасибо вам, хлопчики. Только, похоже, я одна такая прожорливая, а у вас в тарелках ещё дна не видать. Коська, мне даже неловко!

— Мы же кусочничали весь день, пока готовили. Нашему аппетиту разбег нужен. Сейчас тебя догоним. А не много мы перцу добавили? Тебе- то мы может и угодили, а голосу как?

— Вот- вот, — засмеялась Иванна, — он отдельно от меня, как Нос у Гоголя! Только и слышу: то для голоса нельзя, это. Будьте людьми. Хоть вы меня не мучайте!

— А…у Вас…сопрано лирическое…да? — неожиданно спросил Горка осипшим баском.

— О…у тебя такое ухо?! Или тебе Костя сказал?

— Вы немного из Нормы пели. Значит сопрано, колоратура.

— Да. Тебе интересно?

— Очень. Вы соль диез третьей берёте или фа?

— Фа.

– И мама тоже…

— Ребята, — с напускной обидчивостью отозвался Лавров, — я что здесь — третий лишний? Что ещё за «фасоль»?

— Костик, разве мало я тебя просвещала в прошлом году?! Так что нечего ёрничать.

Она передразнила:

— «Фасоль»!

И Горке:

— А ты поёшь?

— Не- ет. У меня голоса нет. Я маме подыгрывал на пианино, когда она «Соловейко» пела.

— Алябьева?! — удивилась Иванка.

— Нет, это народная песня, там простой мотив. Но мама и на музыку Алябьева «Соловья» пела, и на Сен- Санса.

Тут Лавров не выдержал:

— Простите, господа артисты, но рояля в кустах у меня нет!

Иванна бросилась ему на шею:

— Даруй!

Горка ужасно покраснел, и стал суетливо убирать со стола пустые тарелки.

Лавров остановил его и громко рассмеялся.

— Если бы вы знали ребята, как бы мне хотелось всю жизнь вот так сидеть между вами и слушать! Но вы же меня бросите, бездарного такого! Так давайте хоть один вечер проведём, как мне о том мечтается.