Но справиться со всеми делами за неделю не удалось. Главное же — на дороге к Томбукту было очень неспокойно. Арабы племени улед-делим разграбили несколько караванов, и купцы просто боялись оставлять гостеприимный и безопасный Айн-Салах. Приходилось ждать, как ни противно это было деятельной натуре Лэнга. Теперь долго не предвиделось оказий в Триполи, и майор по нескольку дней писал одно письмо, так что получался своего рода дневник. 13 декабря он писал Уоррингтону, что человеку, который не обладает первой и важнейшей из добродетелей — терпением, нечего делать в Туате.
Но как ни терпелив был путешественник, а размышления над дальнейшей судьбой экспедиции начинали понемногу приводить его в отчаяние. Лэнгу в Айн-Салахе постепенно становилось ясно, что Бабани его обманул и полагаться на купца нельзя. Денег у майора оставалось совсем мало, будущее было полно опасностей, и, как признался Лэнг в одном из писем, впервые в жизни ему захотелось иметь рядом с собой надежного и близкого человека. Впрочем, веры в успех он не терял и, как и раньше, был убежден, что именно ему, Александру Гордону Лэнгу, суждено судьбой быть первым европейцем, увидевшим Томбукту. Но теперь в письмах-дневниках путешественника враждебность к Клаппертону сменяется надеждой на успех соперника: пусть тот придет к ноли первым, лишь бы цель была достигнута. «Если Клаппертон попадет в Томбукту раньше меня, то есть за те тридцать или пятьдесят дней, которые мне могут для этого потребоваться, — рассуждает Лэнг, — я смогу вернуться в Триполи через Гат. Однако, если с Клаппертоном что-нибудь случится, я, конечно же, продолжу свой путь дальше на юг вдоль Нигера».
Вдобавок Лэнгу пришлось именно в Айн-Салахе неожиданно столкнуться с малоприятными последствиями путешествия своего земляка Парка в 1805–1806 годах. На Лэнга это произвело гнетущее впечатление. Выходя из Айн-Салаха, он писал в Лондон: «Здесь распространился смешной слух, будто я — не кто иной, как Мунго Парк, христианин, принесший войну людям, обитающим по берегам Нигера, убивший некоторых из туарегов и многих ранивший. И хотя с первого взгляда Вы склонны будете отнестись к этой новости с тем же легкомыслием, с каким отнесся и я, и посмеетесь над тем, сколь абсурдна возможность даже на миг поверить такому известию, но когда я Вам сообщу, что здесь есть туарег, получивший мушкетную пулю в щеку при встрече с судном Парка и готовый поклясться, что я — тот самый, кто отдал приказ об этом… Вы так же, как и я, будете об этом сожалеть, каким бы абсурдным и смешным ни казалось это известие в первом приближении. Ибо я не могу без некоторой тревоги не предвидеть тех затруднений, которые могут у меня возникнуть при моих попытках исследований на великой артерии этого неизученного континента».
Теперь становилось более или менее ясно, что спускаться по Нигеру едва ли придется. Практически экспедиция должна была завершиться в Томбукту. Однако до него еще нужно дойти, а выход из Айн-Салаха все откладывался и откладывался: сначала купцы решили было выйти 30 декабря, но в это время стало известно, что на дороге снова рыщут отряды улед-делим. Многие стали задумываться, не лучше ли вообще отказаться от мысли продолжить движение на юг.
И тогда Лэнг принял решение, в котором Ябыло столько же граничащей с безрассудством отваги, сколько отчаяния: отправить обратно в Гадамес Роджерса и Харриса с тяжелым экспедиционным багажом, а самому двинуться к Томбукту в сопровождении только Джека ле Бора и Бабани на беговых верблюдах-мехри. С собой он собирался захватить лишь самое необходимое: научные инструменты и бумаги и тот минимум багажа, который можно будет погрузить на мехри без ущерба для скорости движения. Отъезд был назначен на 8 января 1826 года, а незадолго до этого Лэнг писал своему другу в Лондон: «День или два я не знал, что делать, но в конце концов принял решение выйти один… Будь что будет!»
Видя непреклонность европейца, купцы все же решили продолжить путь. 9 января караван вышел из Айн-Салаха. В нем было триста вьючных верблюдов, которых сопровождали полторы сотни прекрасно вооруженных людей. Впрочем, сознание собственной силы не прибавляло купцам храбрости. Дорога оставалась очень неспокойной, и распространились слухи, что страшные улед-делим охотятся за караваном. Снова купцы собрались было возвращаться в Туат — и снова Лэнг, заявив о своем непреклонном решении двинуться дальше хотя бы в одиночку, заставил их устыдиться и продолжить путь.
27 января 1826 года к каравану присоединились несколько десятков туарегов кель-ахаггар, пообещав купцам свое покровительство. И в этот же день на стоянку прискакали еще два туарега-гонца с известием о разгроме улед-делим туарегскими воинами в нескольких десятках километров отсюда. Платить кель-ахаггар за защиту было все-таки лучше, чем подвергать караван риску полного разграбления, так что, казалось, дела пошли на лад…
А через два месяца, в конце марта, Хатита аг Худен сообщил Уоррингтону из Гадамеса тревожную новость: на караван, с которым двигался Лэнг, было совершено нападение. Но ни Хатита, ни те, кто сообщил о нападении паше Юсуфу Караманлы, не знали подробностей события. Только через полгода — в течение этого времени приходили самые противоречивые сообщения из пустыни, и страхи не раз сменялись надеждами, и наоборот — Эмма Лэнг получила письмо от мужа. Обычное ласковое письмо любящего человека, и, лишь извиняясь за неразборчивый почерк, Лэнг как бы вскользь намечает: «Пишу только большим и средним пальцами— указательный серьезно ранен».
Но более полного сообщения пришлось ждать до начала ноября, когда в Триполи доставили письма Лэнга, написанные 10 мая, 1 и 10 июля, — к этому времени майор уже немного пришел в себя после ранений. Из писем и рассказов курьера (этот человек служил у Лэнга погонщиком верблюдов) выяснилось, что, во-первых, нападение произошло в Вади-Ахнете, примерно в полутора тысячах километров северо-восточнее Томбукту; во-вторых, напали на путешественника те самые кель-ахаггар, которые присоединились к каравану и объявили себя его защитниками; и в-третьих, Лэнга предали гадамесские купцы, точнее — шейх Бабани, на которого майор когда-то возлагал столько надежд и который ему казался «чудным парнем». Купцы решили откупиться от опасных покровителей жизнями членов экспедиции и их имуществом и, видимо, довольно легко сговорились с туарегами, которые и пальцем не тронули остальную часть каравана.
Во время ночного нападения спавший Лэнг даже не успел схватиться за оружие. Его посчитали мертвым и только поэтому, израненного, не добили. Из спутников майора остался невредимым один Джек ле Бор, Харрис был тяжело ранен, а Роджерс погиб. Собственно, верный ле Бор и выходил Лэнга в последующие месяцы Особенно нелегко было ему с ранеными в течение труднейших трех недель пути от места нападения до кочевий арабов-кунта, могущественный шейх которых Сиди Мухаммед ал-Мухтар принял путешественников поп свое покровительство. Сейчас можно только удивляться мужеству и выносливости Лэнга: ведь, как сам он писал, ему нанесли двадцать четыре ранения, из них во семнадцать очень серьезных.
Лэнгу пришлось надолго задержаться в ставке гостеприимного шейха. Караван давно ушел дальше, к Аравану, а майор и его уцелевшие спутники нуждались и длительном отдыхе и лечении. Впрочем, поначалу все, казалось, шло как нельзя лучше. Старый шейх, который очень сочувственно отнесся к своему гостю, не только обещал доставить его в Томбукту, но и собирался помочь Лэнгу переправиться через Нигер, в страну народа моси (теперь это Республика Верхняя Вольта) У Сиди Мухаммеда хватило бы для этого и силы и авторитета, под его покровительством экспедиция были бы в полной безопасности. Лэнг очень рассчитывал на шейха. Свое письмо от 10 мая 1826 года, написанное в ставке Сиди Мухаммеда и содержавшее отчет о нападении в Вади-Ахнете и подробный перечень полученных им ран, совершенно его искалечивших, этот удивительный человек заканчивал словами: «Чувствую себя хорошо и надеюсь еще возвратиться в Англию с большим количеством географических сведений».
