Ал-Ворди направился с Клаппертоном к Хат Салаху. Тот их дружески приветствовал и тотчас же предоставил в распоряжение европейского гостя специально снятый для него дом. Попав наконец-то в спокойную обстановку, уставший и больной путешественник почувствовал огромное облегчение.
Фульбский эмир Кано Ибрахим Дабо находился в загородной резиденции, где он и принял лейтенанта на следующий день. Ознакомившись с рекомендательным письмом шейха ал-Канеми и получив приличествовавшие случаю подарки (особый восторг вызвали карманные часы), Дабо обещал, возвратившись через пятнадцать дней в Кано, отправить Клаппертона к повелителю правоверных — султану Белло.
В ожидании этого важного события путешественник знакомился с Кано. Сам город, однако, его разочаровал. Дома оказались почти все одноэтажные, глиняные; лишь в резиденции эмира, занимавшей большую территорию («город в городе» по определению Клаппертона), имелось несколько трех- и четырехэтажных сторожевых башен, в которых были даже окна, правда без стекол и рам.
Город окружала глиняная стена, толщина которой была 15 футов, а высота — 30; по обе стороны от стены— глубокий ров. В город вели пятнадцать ворот, которые с заходом солнца закрывались и открывались только на рассвете. Территория города напоминает овал неправильной формы; большое стоячее озеро Джакара как бы рассекает его с востока на запад на две части. Через озеро тянется узкая полоса земли, на которой расположен рынок. В период дождей она затопляется, и в связи с этим вся торговля приурочивается к сухому газону.
Кано. Общий вид
Рынок Кано (сук) даже в наши дни привлекает продавцов и особенно покупателей не только из соседних, но и из весьма удаленных стран. «В Африке нет другого так хорошо организованного рынка, — записывает Клаппертон в дневнике. — Шейх сука раз в месяц распределяет места на рыночной площади и взимает за них плату (которая поступает в городскую казну). Он же назначает цену на все товары, за что также полагаются комиссионные в размере пятидесяти каури с продажи вещи стоимостью восемь тысяч каури». Каждый квартал рынка предназначен для продажи только определенного товара: зерно — в одном, овцы и бараны — в другом, крупный рогатый скот, лошади, верблюды — по краям рыночной площади.
Центральная часть рынка вымощена бамбуком. Здесь продаются самые ценные товары. Нанятые музыканты своей игрой стараются привлечь внимание покупателей к палаткам, где красуются красные шелковые и тончайшие белые и синие хлопчатобумажные ткани, различные серебряные и медные украшения, шерстяная одежда, холодное оружие и т. д.
В специально отведенном месте продают рабов Они сидят под двумя длинными навесами (под одним — мужчины, под другим — женщины), выставленные для всеобщего обозрения. Их владелец обычно находится неподалеку. Покупатель же, замечает Клаппертон, тщательно «рассматривает язык, зубы, глаза, конечности, стремясь обнаружить повреждения и дефекты».
В свой дневник Клаппертон довольно часто заносит впечатления о положении рабов в странах хауса, о невольничьих караванах и рынках, которые он встречал нс только в Кано. Домашнее рабство издавна существует на Нижнем Нигере, как, впрочем, и в других районах Западного Судана, которые ему пришлось посетить, отмечает лейтенант. Потребность в рабах удовлетворяется за счет военнопленных, причем это признается здесь гуманной системой, ибо обращение в рабство предпочтительнее смерти — второй альтернативы для пленников. С домашними рабами обращаются довольно мягко, они считаются чуть ли не членами семьи хозяина. Когда же возникла потребность в рабах для вывоза за океан, то войн оказалось, по-видимому, недостаточно и перешли к организации специальных рейдов с целью захвата рабов в соседних, более слабых странах. Рабство превратилось в настоящий бич для Африки.
Как видим, оценка работорговли Клаппертоном была недалека от той, которую двумя годами раньше дал Лэнг, путешествуя по внутренним районам Сьерра-Леоне. Несомненно, сведения о работорговле, относящиеся ко времени, когда она была запрещена, а Англия провозгласила себя основным борцом против контрабанды «живого товара», представляли особый интерес, хотя и не всегда гармонировали с точкой зрения высокого лондонского начальства британских путешественников 20-х годов прошлого века.
А ведь помимо трансатлантической торговли, начатой европейцами в XVI веке и продолжавшейся три с половиной столетия, существовали и транссахарские пути. По ним невольники из Западного Судана издавна доставлялись в страны Северной Африки. Работорговля была настолько выгодной, что могущественные мусульманские государства, лежавшие к югу от Сахары, совершали ежегодные рейды за рабами в соседние страны, населенные неисламизированными народами, иногда под лозунгами «священной войны», но чаще — без всяких оправданий.
«Миссия в Борну» как раз пересекала Сахарскую пустыню по одному из караванных путей (протянувшемуся от оазиса к оазису на 700 миль), который еще использовался работорговцами. Путешественники были буквально в ужасе от встречавшихся на каждом шагу признаков человеческих страданий и смертей. Бывало, что в течение двух дней пути им попадалось вдоль дороги по шестьдесят-восемьдесят человеческих скелетов, скованных попарно.
Впрочем, времена менялись, а с ними — и представления о выгоде. Как сообщал Клаппертон позднее, и письме от 6 января 1825 года, султан Мухаммед Белло дал согласие запретить торговлю людьми в своих владениях в обмен на обещанные ему торговые контакты и политические связи с Великобританией[48]. Об этом же упоминалось и в письме султана к Георгу IV.
Здесь нам придется сказать, что, несмотря на шумное участие официальной Британии в кампании за пресечение работорговли, практики в министерстве колоний занимали по данному вопросу более чем осторожную позицию. В инструкциях «миссии в Борну» вообще нс содержалось никаких упоминаний об отношении к Рыботорговле. Правда, эта проблема сразу же возникает и письмах путешественников, которые с ней непрестанно сталкиваются. Однако за три с половиной года пребывания экспедиции в Западном и Центральном Судане министерство колоний всего лишь дважды (в письмах от 22 апреля 1822 года и 9 октября 1823 года) находит нужным затронуть этот вопрос. И в обоих случаях Аудни получает всего-навсего осторожное указание воздерживаться «от любого шага, который мог бы дать малейшее основание для предположения, что Вы одобряете эту практику, возмущающую все человечество». В ведомстве лорда Батерста явно не хотели ни в какой мере связывать исследование Африки с кампанией за запрещение работорговли.
В то же время сами путешественники не остались равнодушными к этой проблеме. Во всяком случае они не желали обходить ее молчанием. И в письмах, и в дневниках все они — и Аудни, и Клаппертон, и даже Денэм, сам участвовавший в походах за невольниками, — утверждают, что развитие торговых связей с Западным Суданом невозможно, до тех пор пока не прекратится работорговля. Причем члены миссии не только описывали способы торговли людьми, которые они наблюдали, но и предлагали средства для ее подавления. Единственно действенным средством они единодушно считали развитие торговых контактов с африканскими народами и обеспечение их товарами, которые они хотели бы получать за индиго, слоновую кость и ткани местного производства.
Наконец 22 февраля 1824 года в Кано прибыл гонец от султана Сокото с повелением направить Клаппертона в столицу государства, снабдив его всем необходимым для этого путешествия. 16 марта лейтенант Клаппертон без особых приключений прибыл в Сокото. Большая толпа народа собралась посмотреть на европейца— первого, которого видели в этих краях. «Все — и молодежь, и старики — сердечно приветствовали меня», — отмечает лейтенант. Путешественник был препровожден в дом «везира» (так он передал местный титул гададо), а на следующее утро шотландца принял сам Мухаммед Белло, сын и преемник Османа дан Фодио, вступивший на престол вновь созданной державы Сокото еще при жизни отца, в 1809 году.
