— Но не мог же я ослушаться царя? — возразил Гекатей. — И потом, все было сделано так быстро, что никто ничего не успел понять…

— Иногда, Гекатей, важно сохранить в секрете не подробности устройства, а сам принцип. Пусть никто ничего не понял. Но пойдет слух. Мол, где-то в Сиракузах с помощью солнца сожгли колесницу на расстоянии полета стрелы. Кто-то поверит, кто-то удивится, кто-то задумается… Поэтому поступим так, — Архимед стукнул кулаком по колену, — что было, того не вернуть. Но ты, Гекатей, завтра же разберешь зеркало!

— Уничтожить зеркало? — изумился Гекатей. — Любимую машину Гиерона?

— Любимую или нелюбимую, — сердито остановил его Архимед, — но ты сделаешь так, как я тебе сказал.

— Подожди, учитель, — не удержался Гераклид, — ведь это зеркало самое достойное из всего, что мы видели сегодня?

Архимед обернулся к ученику:

— А ты знаешь, что будет, если его направить на человека?

— Ожог, наверно, — ответил Гераклид, — но кому такое придет в голову?

— Не понимаешь? — Архимед поднялся со ступеньки. — Да ведь это оружие! Может быть, самое сильное и бесчеловечное, какое когда-либо изобреталось. Оно способно выжечь глаза, опалить кожу, заживо изжарить! Оно действует как орудие пытки, и я не допущу, чтобы им воспользовались.

— Зачем же тогда ты его построил? — спросил Гераклид.

— Хотел узнать, на что способна катоптрика, — ответил Архимед, — только, видно, этого делать не следовало.

МЕХАНИЧЕСКОЕ ОТКРЫТИЕ

ень обещал быть жарким, и Архимед предложил Гераклиду провести его за городом. По дороге он хотел посетить верфь, чтобы подобрать подходящий объект для обещанной Гиерону демонстрации передвижения груза.

Вдоль мощной старинной стены, отделявшей Ахрадину от Тихи, учитель и ученик спустились к Пентапиле и влились в поток людей и повозок, несмотря на ранний час, двигавшихся к гавани. Пройдя башню, они сошли с забитой дороги, перешли Анап и через Полихну двинулись в обход гавани.

Пыльная кривая улочка между глухими стенами домов, по которой они шли, была хорошо знакома Гераклиду. Он ждал, что сейчас за поворотом увидит старый дуб, перекинувший ветви через улицу, торцевую стену дома, выкрашенную в розовый цвет, и двустворчатую темную дверь с медным львом, сжимающим в пасти кольцо. И он все это увидел и даже услышал за стеной негромкий милый голос Ксении, которая напевала свою любимую песню о прощании с моряком.

«Завтра же к ней зайду», — решил Гераклид и вслед за учителем пошел дальше.

— Да, задал мне Гиерон задачу, — вдруг сказал молчавший до этого Архимед. — А тут еще диспут…

— О чем и с кем? — заинтересовался Гераклид.

— Видишь ли, незадолго до твоего приезда я заспорил в присутствии царя с его астрологом Бел-Шарру-Уцаром о возможности предсказания судьбы по заездам. И вот Гиерон пожелал, чтобы продолжение спора состоялось при нем в специально намеченный день.

— Как тебе, должно быть, обидно тратить время на все эти развлечения!

— Вовсе нет. Особенно это касается перемещения груза. Должен же я показать людям, на что способна математика! И если теоретики не желают снисходить до практики, то, может быть, практики поднимутся до теории? Но знаешь, перед этой новой задачей я чувствую себя так, словно мне нужно перейти через пропасть. Ведь тут у меня, Гераклид, все должно получиться с первого раза, иначе я не докажу силы своей теории. А провал превратит меня в посмешище для всего города и, уж конечно, не оставит равнодушными друзей-геометров.

Они снова вышли к воде. Верфь тянулась вдоль гавани, занимая изрядный участок берега. За штабелями бревен полуголые, коричневые от загара пильщики распускали на доски огромные кедровые стволы, уложенные на высоких козлах. Они работали парами: один, стоя на бревне, тащил к себе пилу, натянутую на обнимавшую бревно раму, другой поддерживал ее снизу. Пилы врезались в дерево, издавая звуки, похожие на хриплое дыхание каких-то чудовищ. Рядом другие плотники в ворохах щепок стучали топорами, заготовляя балки и брусья. Дальше стояли каркасы кораблей, тянулись навесы кузниц, где ковались скобы, гвозди, якоря и цепи. В небо поднимался дым костров, на которых в открытых котлах варили смолу.

Архимед осмотрел множество недостроенных и почти готовых судов и остановился перед грузовой триремой, у которой чистили и смолили борта.

— Как ты смотришь на то, чтобы сдвинуть силою одного человека вот эту штуку?

Гераклид смерил глазами высокий корабль с тремя ярусами весельных люков и с сомнением покачал головой:

— Не представляю, учитель, где ты собираешься найти такого человека.

— Давно нашел, — ответил Архимед. — Этот человек — я сам.

— Невозможно! — воскликнул Гераклид.

Архимед улыбался, довольный впечатлением, которое произвел на ученика.

К ним подошел старший над работниками, немолодой, плотный, с широким морщинистым лицом, почтительно поздоровался и спросил, что интересует главного строителя машин.

— Скажи-ка, сколько потребовалось тебе людей, чтобы вытащить этот корабль? — спросил Архимед.

— Я привязывал к нему шесть канатов, и каждый из них тянули 300 человек.

— Канат вот этот? — Архимед указал на петлю толстенного каната, которая свешивалась из нижнего весельного люка.

— Этот самый.

— Благодарю. Больше ничего не надо. Хотя… Пришли мне кусок такого каната длиной локтей в десять. Отдашь Гекатею.

_____

— Теперь условия задачи ясны, и скоро, Гераклид, я покажу тебе, на что способна математика в приложении к механике, — говорил Архимед.

Они уже обошли священную рощу храма Зевса и вошли в лес по знакомой, полого поднимавшейся тропинке. Среди низкорослых дубов и земляничных деревьев с розовой шелушащейся корой было прохладно, из-под ног прыскали кузнечики, в траве горели алые ягоды иглицы. Архимед шел легко, постукивая палкой по выступающим из утоптанной глины корням.

— И все-таки я не могу заставить себя поверить, что ты один сдвинешь такой корабль, — сказал Гераклид.

Потому-то я и хочу доказать вам всем, насколько математика сильнее здравого смысла, — ответил Архимед. — Математика, Гераклид, возникла из потребностей в подсчетах. Пифагор, первый из философов, увидел в ней отражение гармонии мира. Пифагорейцы, Демокрит, Платон очень много потрудились, чтобы внести в нее строгость рассуждений. Их последователи сложили стройное и прекрасное здание геометрии как какого-то самостоятельного мира…

— На воротах платоновской Академии написано: «Не геометр — да не войдет!» — вставил Гераклид.

— Так вот, не пора ли математике, повзрослевшей и выросшей, вернуться в круг практических задач, но уже не в виде служанки, а в качестве законодательницы?

— Боюсь, это будет гибелью для нее.

— Наоборот, это должно оживить ее, расширить круг задач. Ты, Гераклид, получил математику из рук философов, но я-то пришел к ней совсем другим путем. Я с детства любил машины, рано начал изобретать и пробовать силы в строительстве. И наверно, так же, как Пифагор увидел гармонию чисел в музыке, а Платон в небесных движениях, я увидел ее в механике. Стараясь глубже разобраться в законах машин, я узнал, что без математики нельзя по-настоящему понять их суть. В сорок лет я отправился к Конону за тайнами математики. Я многому научился у него, немало сделал сам. Но все-таки я прекрасно вижу глубоко забитые в землю сваи, на которые опирается ее воображаемое здание и которых ты не замечаешь, как не замечал и Конон.

— Я согласен, учитель, что математика выросла из потребностей практики. Но она возвысилась над ней, а ты хочешь ее снова принизить. Неужели можно сравнить священную красоту геометрической теории с грубым сооружением из дерева и железа?

— Конечно, — спокойно ответил Архимед, — поверь, чтобы сделать иную машину, нужно не меньше вдохновения и труда, чем на открытие и доказательство теоремы. И я люблю машины не меньше теорем.