— Ты создал прибор, воистину неоценимый для астрологов, — говорил оп, — владея таким глобусом, можно составлять гороскопы, вовсе не глядя на небо!

— А знаешь, — тихонько сказал Гераклид подошедшему Магону, — я ведь раскрыл тайну зеркала.

— Сам?

— Да. А потом как-то проверил, спросив у учителя.

— Так в чем же было дело? — спросил Магон.

— Ты слишком многого хочешь, — засмеялся Гераклид, — я не выдаю чужих тайн. Даже друзьям.

Гераклид был счастлив. Он прикоснулся к мыслям учителя, помог ему в работе, вместе с ним ощутил радость открытия. У него были друзья, увлеченные наукой, он жил в городе, живом, деятельном и мирном, где мудрый государь предпочитает философские чтения военным походам. Его обаяние чувствовалось во всем. Здесь не было места лести и интригам, которые так раздражали Гераклида в Александрии.

«Вот и прошел год с той поры, как я вернулся к учителю, — думал Гераклид. — Надо было сделать это раньше. Я люблю этого человека, стремления которого только сейчас начинаю постигать…»

Когда они, захмелевшие и усталые, вернулись домой, Гераклид, едва сдерживая слезы, обратился к Архимеду:

— Учитель, я много думал в последние дни. Прежде я не понимал твоего стремления исследовать математикой все, что есть вокруг: машины, жидкости, свет и звездное небо. Но теперь я убедился в твоей правоте.

Потом он сказал Архимеду, что решил до конца дней вместе с ним трудиться и помогать во всем, что потребуется, потому что только здесь он узнал настоящее счастье. И Гераклид высказал то, что передумал на пиру.

Архимед положил на плечи ученика невесомые руки, посмотрел в глаза и горестно покачал головой:

— Благодарю тебя, Гераклид, за твое решение, но ты даже не подозреваешь, насколько непрочно это благополучие. У Гиерона, после того как умер Гелон, не осталось достойных наследников, и сейчас толпа властолюбцев ждет только момента, когда государь оставит мир, чтобы вцепиться друг другу в глотки.

ГИЕРОНИМ

рохладным весенним утром Гераклид сидел в своей комнате на постели и писал добавление к жизнеописанию учителя, которое начал три года назад. В последний раз он дописывал его зимой, когда излагал новую работу Архимеда «Измерение круга». В ней учитель нашел пределы, между которыми находится отношение длины окружности к ее диаметру. После этого Архимед занялся многогранниками, и теперь учитель и ученик проводили немало времени, доказывая, что та или иная из открытых Архимедом фигур является правильной, то есть все точки пересечения ее ребер лежат на общей сфере. Но до завершения этой работы было далеко, Гераклид взялся за калам совсем по другому поводу.

«Здесь мне следует рассказать, — писал он, — о важных событиях, которые нарушили обычное течение городской жизни и весьма встревожили сиракузян. В конце зимы этого, второго года 140-й олимпиады^[14] скончался Гиерон. Его здоровье вдруг сразу ухудшилось, и старец, предчувствуя близкую кончину, как мне рассказывали, несколько раз собирал у себя советников, обсуждая с ними будущее Сиракуз. Гиерон хотел установить в городе демократическое правление, но члены совета, и прежде всего Полиен, отговаривали его, уверяя, что в совете нет единства и борьба мнений сделает его беспомощным как раз в тот момент, когда в Сицилии того и гляди начнется война. Случилось так, что как раз в это время к Сиракузам подошел римский флот. Корабли римлян стали у мыса Пахин, совсем недалеко от Сиракуз. И хотя римляне не делали попыток высадиться на землях сиракузского государства, само зрелище их флота так взбудоражило город, что Гиерон решил сохранить единовластие п поставил царем своего еще совсем юного внука Гиеронима, создав при нем совет опекунов из 15 человек. С этим решением Гиерон умер, и власть перешла к юноше, не обладающему опытом в государственных делах, но самонадеянному и честолюбивому. Многие поступки его вызвали осуждение граждан. Он, например, неоднократно разъезжал по городу в короне и пурпурном плаще на священной колеснице, запряженной четверкой белых коней, словно присваивая себе божеские почести. И опекуны никак не могли его убедить вести себя поскромнее.

Прошло немногим больше полутора месяцев правления Гиеронима, как вдруг некий человек покусился на его жизнь. Преступника, правда, вовремя схватил начальник царских телохранителей Дипомеп. На допросе выяснилось, что против царя составился заговор во главе с несколькими опекунами, которые туг же были казнены. Особенно ужасной казалась измена Трасона, человека почтенного, ведшего свой род от самого Архия — основателя Сиракуз. Некоторые полагают, однако, что Трасон не был причастен к заговору, а казнил его царь за то, что тот возражал ему и пытался отстаивать свое мнение».

Гераклид подклеил написанный листок к свитку и спустился в сад. Архимед сидел на скамейке, вертя в пальцах деревянную модель четырнадцатигранника, сложенного из треугольников, квадратов и шестиугольников. Когда-то Платон описал пять правильных многогранников, составленных из одинаковых правильных многоугольников. Архимед задался целью найти другие фигуры этого типа и придумал еще тринадцать. Каждый из его многогранников в отличие от Платоновых состоял из разных многоугольников.

— Ты не забыл, Гераклид, что мы сегодня приглашены во дворец? — спросил Архимед.

— А может быть, ты скажешься больным, и мы все-таки не пойдем?

Архимед нахмурился:

— Не следует проявлять неуважения к царю.

— Разве ты уважаешь его?

— Я уважаю идею преемственности власти, — сказал Архимед. — И потом, чего ты хочешь от юноши, которому едва исполнилось шестнадцать?

_____

Они снова были в парадном зале дворца, где два года назад Архимед читал гостям Гиерона книгу «Об устройстве небесного глобуса». Так же падал через проем в потолке пронизанный пылинками столб света. Два десятка тех же кресел стояли полукругом в два ряда напротив возвышения с царским троном. Но, казалось, изменился самый воздух дворца. По желанию Гиеронима зал украсили развешанным по стенам дорогим оружием. На торцевой стене, где раньше расстилался искусно написанный идиллический пейзаж, теперь лилась кровь, падали сраженные воины, и сталь пробивала доспехи. Роспись стены была еще не закончена, и ее правую половину скрывала занавеска. Вероятно, там художники предполагали изобразить победителей, потому что левая, готовая часть картины представляла бегущих в ужасе людей, которых поражали торчащие из-за занавески копья. Роспись производила неприятное впечатление и еще больше сковывала приглашенных.

Гераклид сел за креслом учителя около Магона, который устроился позади астролога. Ему хотелось получше разглядеть Фемиста, ставшего недавно мужем Гармонии, но тот откинулся на спинку кресла и скрылся за грузной фигурой своего отца Полиена.

Гиероним вошел через парадные двери в золотой короне и пурпурном плаще. Царя сопровождали Андронадор и Зоипп, следом двигался Диномен с четверкой телохранителей. Гиероним уселся на трон и разместил руки на подлокотниках, которые были ему высоки.

Апдронадор и Зоипп сели на возвышении справа и слева от него. Гости встали, приветствуя царя. Жестом он позволил им сесть.

— Ну вот мы и собрались! — с излишней непринужденностью начал Андронадор. — Сегодня Гиероним пригласил нас, самых близких себе людей, чтобы в дружеской беседе обсудить дела, важные для судьбы государства, а именно отношения Сиракуз с Римом и Карфагеном.

Андронадор начал с восхваления былой доблести сиракузян. Он говорил о стратеге Гермократе, отразившем нападение войск Афинского морского союза во главе с Никеем и Алкивпадом, о победах Диониссия Старшего над Карфагеном и об отчаянной храбрости Агафокла. Не забыл он и о победах Гиерона над мамертинцами. Закончив вступление, Андронадор повел речь о том, что часть Сицилии, которой владеют сейчас Сиракузы, мала и не соответствует могуществу города. Он говорил о том, что Рим, ослабленный после сражения при Каннах, уже не способен более удерживать Сицилию, что Сиракузы, вступив в союз с Карфагеном, могут потребовать у союзника после победы над Римом часть острова, по крайней мере, до долины Гимера. Изложив план военного союза с Карфагеном, Андронадор предложил желающим высказаться.