Если военные победы работали на повышение «рейтинга» повстанческого вождя и способствовали росту всего повстанческого движения, то поражения незамедлительно приводили, выражаясь по-современному, к снижению «котировок» пугачевских «акций». Из множества типовых примеров сошлюсь на рассуждения заводского крестьянина Харитона Евсевьева: «а как Волгу переехали, то он стал помышлять, что то есть не государь, да и что везде он войсками разбиваем». Получается, что пока «Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием», все было в порядке. Бунтовщики убеждались, что предводитель сохраняет сакральную силу. Когда же магическое могущество, как казалось, покинуло «царя», когда его армия и отряды многочисленных «пугачей» стали терпеть одну неудачу за другой, настроения полярно переменились.

Немалую роль в разоблачении самозванства Пугачева/Петра III играла официальная пропаганда, цель которой заключалась в том, чтобы «в каждом селении высочайшими ее и. в. печатными манифестами о том воре и злодее Пугачеве з доволным истолкованием простому народу сверх прежнего еще публиковать». Активная PR-компания в целом имела успех, отваживая часть простолюдинов от поддержки «сатанинского изверга». В руках дворянской России развенчивание с использованием символического языка традиционной культуры оказалось действенной мерой. Из показаний яицкого казака Козьмы Кочурова известно: «Во все время его бытия в злодейской толпе, самозванца щитал он, по словам других, за истинного царя, но то только некоторое сумнение ему наводило, что он ходил в бороде и в казачьем платье, ибо он слыхал, что государи бороду бреют и носят платье немецкое <…> Теперь же, видя, что войско против его вооружается и не признает за царя, щитает его так, как в указах об нем публиковано, – за вора и обманщика, донского казака Пугачева».

Вооруженные казаки. Художник Йозеф Брандт (1841–1915)

Трагедия Пугачева заключалась в том, что явленный претендент должен был ежедневно, ежеминутно доказывать «царское» величие. Эмоциональное напряжение и невозможность постоянной убедительной аргументации порождали сомнения в том, во имя кого еще вчера народные низы готовы были идти на смерть. Помимо военно-технического превосходства царских войск, психологическое опустошение пугачевцев, пожалуй, стало главным фактором поражения. Самозванческая интрига исчерпала мобилизующий потенциал и больше не могла питать боевой дух бунтовщиков. На попытки Пугачева по-прежнему играть роль «третьего императора» казаки теперь ответили решительным отказом: «Нет, нет! полно! Уже не хотим больше проливать крови! <…> Полно уж тебе разорять Россию и проливать безвинную кровь!». Однако прежде, чем стать жертвой предательства, «царю-батюшке» представилась удобная возможность бежать, доказать, что удача все еще на его стороне, как не раз бывало в его беспокойной биографии. Он «огленулся, между тем, и видя, што казаки немного поотстали <…> чухнув лошадь и съворотя с дороги, поскакал в степь мелким камышом».

Дальнейшая судьба недавнего кумира оказалась в зависимости только от его собственной ловкости. Я, вскричав ехавшим позади меня казакам: «Ушол! Ушол! – вспоминал участник поимки Творогов, – чухнув и свою лошадь за ним». Но прежде неизменно благосклонная фортуна, ныне, как видно, решила отвернуться от Пугачева, догнав его, «связали злодею руки назад». И все-таки это был еще не конец развязки. Незаметно сумев вооружиться, он попытался прорваться на свободу и решительно кинулся на одного из заговорщиков – Василия Федулева, «уставя в грудь пистолет, у которого и курок спустил, но кремень осекся». После такого недвусмысленного «знака свыше» заговорщикам, да и самому «императору казаков», вряд ли требовались еще более весомые доказательства тому, что сакральные силы самозваного Петра III раз и навсегда иссякли. В донельзя наэлектризованной атмосфере ему оставалось лишь безропотно принять неизбежность последствий.

8 сентября 1774 г. арестованный группой бывших соратников, он вскоре был передан в руки властей. После изнурительных допросов в Яицком городке и Симбирске, в ноябре месяце его доставили в Москву и поместили в тюремной камере в здании Монетного двора. 10 января 1775 г. Емельян Иванович Пугачев, проделавший непростой путь от донского казака до народного «царя-батюшки», на Болотной площади древней столицы был казнен по приговору суда. И только в благодарной памяти устных преданий уральского казачества сохранилась неизбывная вера в очередное чудесное спасение «истинного государя» Петра Федоровича.

Восстание декабристов в историографии и публицистике традиционно рассматривается как первое революционное выступление в истории России. Но так было не всегда. Первоначально после следствия и судебного процесса по делу декабристов суть и значение их движения всячески замалчивались по вполне понятным причинам. Пришедшему к власти при драматических событиях Николаю I было выгодно представить декабристов в глазах общественного мнения некоей кучкой отщепенцев, нахватавшихся западных либеральных идей, оторванных и от дворянства, и от народа, «исторической случайностью», не имевшей никаких шансов на успех. Себя самого Николай I позиционировал как выразителя вековых государственных устоев, на которые покусились декабристы. Поэтому его победа в событиях 14 декабря 1825 г. объявлялась закономерной и предопределённой всем ходом российской истории. Именно эта позиция была выражена в первом серьёзном труде о движении декабристов, претендовавшем на научность, вышедшим в 1857 году из-под пера чиновника II Отделения собственной его императорского величества Канцелярии Модеста Корфа, одноклассника А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею. В нём выражалась официальная позиция властей по отношению к декабристам, отличавшаяся ярко выраженной консервативно-охранительной направленностью. Примечательно, что до этого момента о декабристах вообще было запрещено упоминать на страницах печати.

Так будет же республика. Выступление Павла Пестеля на собрании Северного общества в Петербурге

Правительственная концепция вызвала возмущение остававшихся в живых на тот момент декабристов. М. А. Фонвизин, А. Е. Розен, А. Ф. Бригген и другие занялись написанием мемуаров, в которых доказывалась закономерность появления оппозиционного движения после Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов русской армии 1813–1814 гг. в ответ на отказ правительства Александра I от проведения реформ и переход к консервативной политике, олицетворением которой стал реакционный режим «аракчеевщины». При этом тот же М.А. Фонвизин доказывал, что одно из главных программных требований декабристов – установление конституционной формы правления – не является слепым заимствованием западных либеральных идей в чистом виде, а восходит к традициям «народоправства», начиная с республиканского Новгорода и Пскова и заканчивая проектами ограничения самодержавия в XVIII века (проекты «верховников» 1730 г., графа Н. И. Панина 1760-70-х гг. и др.). В их трудах декабристы предстают прежде всего реформаторами, которые пытались всячески поддерживать реформаторские замыслы Александра I, и вынужденно перешли к деятельности революционного характера из-за перехода правительства к ярко выраженной реакционной политике. Такую трактовку появления и развития декабристского движения поддержали либерально настроенные историки, например А. Н. Пыпин и В. И. Семевский, разработавшие либеральную концепцию декабризма (декабристы были мирными реформаторами, пытавшимися помочь правительству в проведении реформ, вынужденно перешедшие к революционным способам политической борьбы). Одновременно появилась и третья трактовка сущности декабристского движения, восходящая к трудам А. С. Герцена, согласно которой оно объявлялось первым революционным движением в истории России. Затем она нашла продолжение в трудах В. И. Ленина, который рассматривал движение декабристов как первый этап революционного движения в России, продолжением которого стал разночинский этап (деятельность народников), а затем пролетарский (деятельность РСДРП на основе марксистской идеологии). По вполне понятным причинам именно «революционная концепция» полностью преобладала в советской историографии. Декабристы как предшественники народников и большевиков оказались в центре внимания советских историков. Декабристское движение было изучено максимально подробно со всех возможных сторон, выявлены причины его появления, этапы развития, подробно проанализированы программные документы, биографии наиболее ярких представителей этого движения, планы захвата власти и причины поражения. В этой связи стоит отметить исследования М. В. Нечкиной, Н. М. Дружинина, Н. Я. Эйдельмана, В. А. Фёдорова, Я. А. Гордина, Л. М. Ляшенко, действительно внёсших огромный вклад в изучение декабристского движения. Само оно рассматривалось как исключительно прогрессивный этап в развитии русской общественно-политической мысли.