Клацнули зубы, Билли зашипел, улетев в кучу мусора, и попытался вскочить, будто и не было моего лучшего удара, а так всего лишь обидная пощечина на скользком полу.

Я опять поймал его в движении, и теперь с ноги, футбольным ударом пыром, вломил под ребра. Мутанта отбросило на стену, что-то хрустнуло, отвалился кусок штукатурки.

Я не контролировал себя. Видел цель, ненавидел ее, как Пашку из одиннадцатого «Б», который увел у меня подружку. Этого смазливого пижона, который пьяным заливал мне, что раз она ушла к кому-то другому, значит, он чем-то лучше. Я тогда промолчал. Втыкал, пытался осознать, чувствовал едва различимый аромат ее духов, таявший, как все мои тогдашние надежды.

Пашку я сломал позже, когда узнал, что он ее обидел. И как он ее обидел. Нашел его и, не обращая внимания на его дружков, отработал все то же самое, что и сейчас на Билли. Вот только я кино тогда пересмотрел, типа депрессия у меня была — неделю сидел в трениках перед компом и впитывал. Правду иска, силу искал, только, видимо, не в тех фильмах.

Но спасибо, оттащили меня, когда я такой же безумный, как сейчас, тащил и орал: «Зубы на бордюр! Ложись, сука, зубами на бордюр…»

Сделал бы я тогда такое? Скорее всего нет. И сейчас не сделаю — нет здесь бордюров.

Я не дал полукровке подняться, еще дважды отфутболив его о стену. Точно сломал несколько ребер и, скорее всего, выбил выпученный глаз. Потом схватил его за горло и, игнорируя его попытки схватить меня и царапины на руках, с размаху стал бить его головой об угол коридора.

Не знаю, сколько времени прошло, когда я очнулся. Я сидел на полу, обхватив колени и забившись в угол клетки. Свет еще горел, но стал заметно тусклее и периодически гас на доли секунды. Лампочка, как назло, болталась ровно над местом расправы над мутантом. Я вытянул шею, глядя на то, что я учинил, и меня вырвало.

Но легче не стало. Голова, как с бодуна, руки в крови, сантиметров пять не хватает, чтобы по локоть. Татуировка покраснела, будто раскаленный металл остывает.

Я подполз к решетке и, цепляясь за прутья, встал. Огляделся и заметил блеснувшие хромом наручники в мусоре, из которого Билли соорудил себе гнездо.

Вышел из клетки, без сил рухнул на колени и пополз на четвереньках за наручниками. Откопал их и упал. Несколько минут лежал и до рези в глазах всматривался в горящую лампочку, выжигаю всю тьму, зелень и красноту. И когда уже не увидел ничего, кроме белых мерцающих кругов перед глазами, на ощупь пополз обратно.

Ввалился в камеру. Закрыл за собой дверь и защелкнул наручники на прутьях. Можно было на себя, но кусаться-то я все равно смогу. Так надежней. Еще бы табличку повесить: «Не выпускайте Космоса из клетки» и будет совсем хорошо. Я отполз в не заблеванный угол и опять отрубился.

Разбудил меня солнечный свет. Я живой и судя по ощущениям, целый. Лежу на матрасе в кабинете с фотографиями на стене.

Царапины обработали зеленкой, кто-то постарался, даже цветочек нарисовали, шутники.

Рука болит, будто татуировка свежая. Остальное в норме, только слабость в теле. Зато в голове вьется пурга из воспоминаний, снов и галлюцинаций.

Возня с мутантом — жесткое, безбашенное избиение. Возня с Фламинго. Тоже жесткое, безбашенное, но точно не избиение. Хм.

С жаром пронеслись образы — капелька пота бежит по шее, огибая татушку, и прячется в ложбинке ключицы, крепкая молодая грудь с небольшими темными сосками взлетает и падает в быстром ритме, замирая через равные промежутки. Я тянусь к ним зубами, пытаюсь укусить, но крепкие руки отталкивают меня на жесткий пол камеры.

Голая девушка нависает надо мной, придавливает плечи и шепчет какую-то совсем не сексуальную абракадабру. При этом на лице загадочная улыбка, а взгляд плывет. Она замолкает и прикусывает губу. Со стоном открывает рот, след от зубов оставшийся на губе разглаживается и тает, как и все лицо.

Зато появляется окровавленный Билли, раздавленная в мясо скула, проломленный висок. Я смотрю на исцарапанные костяшки, на изгвазданные в крови штаны, но продолжаю методично лупить кулаком.

Я чувствую новый приступ тошноты, не в воспоминаниях, а вполне реальный. По желудку проскакивает спазм, будто проглотил пульт от телевизора, который хаотично щелкает каналы перед лицом: Билли, Фламинго, Лу, опять Фламинго. А где-то на заднем фоне какая-то тварь в образе мерзкой старухи, беззубо жамкающей и гудящей: «Убеееей…»

— Космос, не отключайся, — в ярком свете, льющимся из бойницы, появилось озабоченное лицо Дедушки Лу.

— Я не хочу включаться… — я отмахнулся от деда, но все-таки попытался подняться и сесть повыше.

Футболки на мне не было, а ниже все закрывала обычная, к счастью, довольно чистая полосатая простыня, пахнущая стиральным порошком.

— Что со мной было?

— Ты сопротивлялся зову, — Дедушка Лу протянул мне бутылку минералки, — Попей, полегче станет.

— А что с Фламинго?

— С кем? — Дедушка Лу протянул шершавую руку и потрогал меня за лоб, — А-аа! Понял. Ты про Эфуа?

— Не знаю, как зовут, мы не успели познакомиться, — я вздохнул, ага, не повод для знакомства, — Про девушку с татуировкой на шее.

— Понял. Не обращай внимания, у Макуто свои представления, как нужно злых духов выгонять, — усмехнулся Дедушка Лу, — я же говорил, странненькие они. Но дело молодое…

— Изыди, старче, — я со вздохом опустился на матрас. — Жениться, я надеюсь, не надо?

— Нет. Они и так тебе обязаны, ты же им жизнь спас, когда из плена вытащил. Они теперь с тобой надолго, — вполне серьезно ответил Дедушка Лу. — Поднимайся, тебе поесть нужно.

Он бросил в меня охапку одежды. Все мое, родное — трусы, футболка, штаны, слегка протертые на пятках носки — свежевыстиранное, еще влажное и пахнет, как простыня. Ботинки вместе с «ремингтоном», «кольтом» и карманной мелочевкой нашлись в углу, а вот щит со штыком отсутствовали.

Прикрываясь простыней от изучающего взгляда Дедушки Лу, оделся. Кряхтел, тянул мышцы, чтобы хоть чуть-чуть размять колени, спину, шею. Тяжко. Когда надел первый носок, подвис и повалился набок обратно на матрас. Силы закончились, пришлось сначала отдышаться, потом задуматься.

— Лу, а Фламинго… ну, то есть Эфуа что-нибудь говорила? — отношения я развивать не собирался, но было бы неплохо понять, а то вдруг там в глаза должно быть стыдно смотреть.

— Сказала, что сильное зло в тебе сидело, долго изгнать не могла, — дедушка Лу нахмурился и почесал бороду, делая вид, что усердно вспоминает, а не сдерживает улыбку, — Еще обещала зубы тебе выбить, чтобы не кусался, если еще раз тебя спасать придется.

— Ясно, что ничего не ясно, — я вернулся в сидячее положение и рывком надел второй носок, и уже шепотом пробурчал себе под нос, — фиг с ними, с зубами, зато не скорострел…

Обуться я не смог. Никак не мог впихнуть ногу в жесткий задник, а от мысли, что еще шнурки придется завязывать, пальцы только сильнее дрожать начали. Плюнул, снял носки и пошлепал босиком.

Пока я был в отключке, ребята неплохо обустроились — разгребли часть мебели в общем зале, сформировав нечто похожее на привычную им лесную поляну. В центре бочки-очаги, по кругу матрасы.

Под потолком сушилась одежда после стирки. Рядом два стола, на которых разложили наше пополнившееся снаряжение. Явно вскрыли склад с оставленными припасами. Я заметил еще два «ремингтона», большую медицинскую сумку и несколько коробок с консервными банками. На краю стояла потертая мобильная радиостанция с отдельной тангентой на проводе-пружинке, как у старых домашних телефонов. Экран светился какими-то цифрами, которые скакали в режиме поиска сигнала.

Нас встретила Метеорка с половником в руках. Стояла между кастрюлей на очаге и веревками с постиранной одеждой. Может, у меня воображение разыгралось, но смотрела строго. Руки в боки и как в анекдоте: «пофиг с какой стороны у тебя тюбетейка». От тяжелого взгляда ощущение свинца в ногах сменилось на тазик с бетоном.