– Мой муж подарил мне веточку слёз сердца и попросил моей руки. А вторую – когда родился наш первенец. В первый раз он сказал, что мой отказ заставит его сердце вечно страдать. А во второй, что теперь его сердце плачет от радости. Когда мы потеряли нашу дочь, он хотел посадить эти цветы на её могиле. Но растения, некогда росшие в каждом оазисе, исчезли полностью. Словно тхару разучились любить и плакать.

Критару прижала мешочек к груди. Она смотрела далеко-далеко в прошлое, и в уголках её глаз блестели слёзы светлой тоски и радости.

– Я никому не рассказывала об этом… Я благодарна тебе Вариол. Это больше, чем подарок, это… – цветочница запнулась. – Чем я могу отплатить тебе?

– Ты уже заплатила мне, госпожа Маритта, – Карш улыбнулся. – Подарила мне историю. А когда-то давно вернула веру в чудеса. Хотя…

Карш подмигнул:

– Ещё от одной тянучки я не откажусь!

Маритта рассмеялась, наполняя пиалу сиропом.

– Чудно́й ты бист, Карш. Но одной тянучкой ты от меня не отделаешься! Нельзя уйти из сокровищницы Тарипаску без её даров! Возьми букет, – цветочница хитро прищурилась, кивнула на мешок сладостей и лилейно пропела: – Цветы растопят сердце даже северянок!

– Не знал, что твои растения умеют сплетничать! – усмехнулся Карш. – Но от букета не откажусь.

– Есть пожелания? – изогнула бровь Критару и обвила рукой свою сокровищницу.

Карш скользнул взглядом по вазам и кадкам, поморщился и закинул в рот ещё одну тянучку:

– В этой науке я бессилен! Мне по плечу определить оазис по цвету песка, но не цветы, что порадуют женское сердце.

– Вариол, женщина радуется не цветам, а тому, кто их дарит. Однако, – цветочница постучала пальцем по подбородку, – белые силурийские лилии достойны богинь и избранниц Орму. Беспроигрышный вариант!

Критару любовно посмотрела на бутоны. Ослепительно чистые, идеальные в изгибах, нежные и величественные. Аккуратно перерезав стебель, она поместила цветок в тонкую прозрачную колбу, добавила несколько капель из пузырька и обернула в обрез тонкого льна.

– Удивительно, – покачала головой цветочница, протягивая свёрток Каршу. – На корню они цветут лишь день, а срезанные цепляются за жизнь несколько полнолуний. Словно сами решают, когда им умереть.

– Или как мы: начинаем ценить лишь то, что потеряли, – кивнул Карш.

Воцарилась пауза. Липкая, навязчивая, бередящая давно забытое и сводящее скулы от необретённого.

– Вэлла Критару, – раздался голос за спиной Карша. – Сиятельная шлёт вам своё благословение.

Карш отступил на шаг и повернулся. В дверях павильона стояла стройная аллати-мэйру в белых одеждах с золотой отделкой. За ней застыло два каменных биста.

Девушка шагнула внутрь, без интереса мазнув Карша взглядом:

– Надеюсь, всё готово? – журчащим как ручей голосом, спросила она. – Мы сегодня немного позднее обычного.

– Храни вас Интару, – Критару опустила голову, выражая почтение. – Цветы для Сиятельной ждут, да осветит радость Орму её дни.

Критару указала на приготовленные вазоны, и мэйру кивнула. Каменные бисты начали выносить цветы и грузить в крытый экипаж.

Карш наскоро поблагодарил Критару. Он уже развернулся уходить, как маленькая, но сильная рука цветочницы ухватила его за локоть.

– Бросай свои песчаные моря и держи вахту у северянки, а то упустишь, – тихо, чтоб слышал лишь он, сказала Критару. – Такая, как она, долго одна не останется.

– Я не теряю надежды увлечь её в пески! Только представь – и Север, и Юг, и две богини всегда рядом! – Карш развёл руки – в каждой по свёртку.

– Иди уже, пустобай! – махнула на него Критару, – а то цветы завянут, пока ты тут клыки скалишь.

Подумать только, белые силурийские лилии! Карш ускорил шаг, чтобы поскорее избавиться от этой прекрасной, но хрупкой ноши.

Цветы парящих островов в пустыне! Хотя чему удивляться. И пары оборотов не минуло, как Золоторогий Орму возвысил чужачку – из наложниц в супруги. Карш слышал о красоте заморской элвинг, слышал о её былых «заслугах», но видеть Илламиль Парме ему не доводилось. Хотя он и так знал – все элвинги излишне худы и взбалмошны. То ли дело рождённые в песках женщины! Или его аллати-северяночка. Да такая любого биста за рога оттаскает!

Приятное тепло расползлось внутри при мысли о ней. Предательское тепло, грозящее сжечь кишки и сердце. Карш встряхнул головой, словно прогоняя наваждение. Вот уж нет. Ни одна женщина не убьёт его любви к Мэй. Ни одна не нашепчет ему столько историй. Ни одна не удержит. Но, как ни крути, Каршу было приятно знать, что, устав от пути, он может вернуться в тихую гавань и рассказать о своих приключениях… Не всех, конечно, но многих.

День давно перевалил за половину, а город погрузился в душное марево предвечерних часов.

За размышлениями дорога и время прошли незаметно, и вот перед Каршом блеснул молоточек знакомой двери. Изогнутый в виде головы зверя с длинным языком, он всё время висел без дела. Ведь двери этого дома, даже скорее башни, закрывались разве что на ночь.

Карш выдохнул, зажал свёрток бумаги под мышкой, пригладил пятернёй волосы и взялся за ручку. Дверь поддалась и тут же на него выпал синий как сады Азура малыш. Замахав руками, бистеныш сохранил равновесие, а Карш – цветок. А вот свёрток шлёпнулся в пыль дороги.

Караванщик нахмурился, поднял бумагу и отступил на шаг, пропуская малыша, но синий не сдвинулся с места. Более того, ребёнок сложил руки на груди, выпятил нижнюю челюсть и уставился на незнакомца, буравя взглядом.

Карш всегда терялся перед детьми. Иногда ему казалось, что это пустынные духи приняли облик карликов, ведь не могут дети смотреть таким взглядом.

– Фто там, Зулли? – следом выглянула крохотная девчушка с волосами цвета бледного янтаря, а за ней толстяк с глазками столь маленькими, будто их проткнули иголкой.

– Мосжет, это взростлый? За нами? – толстяк вынул изо рта палец и засунул его в нос.

– Нет, – синий бистёныш ещё раз смерил взглядом Карша и повернулся к двери. – Пошли, он не к нам.

– Не к нам? А к кому? – спросила девчушка.

Дверь захлопнулась перед носом Карша, и ему опять пришлось изрядно исхитриться, чтоб подцепить ручку, потянуть и, исхитрившись, оказаться внутри. Давно он не чувствовал себя так гадко. Каждый раз эти дети смотрят на него с надеждой, а потом их глаза гаснут…

– Эй, постойте, – крикнул Карш.

Синий бистёныш остановился на лестнице.

– Зулли? Верно?

– Зурри, – поправил бистеныш. – Сиола ещё не все буквы освоила. Но для вас я Азуррит Тирруза Первый.

– Ясно, Зурри… Азуррит Тирруза Первый, будь добр избавь меня от ноши, – Карш поднял руки, в которых держал свёртки, и кивнул на прилаженный к поясу мешок. – Кажется, вы знаете, что с этим делать.

Зурри недоверчиво прищурился, втянул воздух широким носом и вздёрнул огромные уши:

– Конфеты? – не веря, спросил малыш.

– Конфеты! – радостно подхватили остальные дети и, толкаясь, побежали к Каршу.

И караванщик мог поклясться, что мелких крамкиннов стало в три раза больше, чем было!

– Никаких конфет перед обедом! – голос, строгий и властный, заполнил каждый уголок первого этажа. – Кто тут у нас?

Синий маленький бист, вздохнув, закрыл мешок, и вся детвора, не сговариваясь, эхом выпустила разочарованный вздох.

– Подержи-ка, – караванщик всучил Зурри перевязанную бумагу, и зашептал: – Брось где-нибудь.

Зурри покрутил головой и передал свёрток толстяку, тот – ещё кому-то. Но Каршу было некогда следить, куда уплыл подарок Стуриона. Он старался освободить цветок от ткани.

По коридору раздались шаги, и в холл вошла аллати, на ходу вытирая руки о полотенце и поправляя толстую косу. Оглядев тхару в окружении детей, женщина нахмурилась, но тут же на её лице заиграла улыбка, стоило ей узнать Карша.

Зурри быстро всунул в свободную руку караванщика мешок сладостей.

– Привет, Уна, – Карш пытался спрятать сдёрнутую с цветка тряпку, но отрез всё никак не хотел залезать в карман. Да ещё этот мешок со сладостями мешался. – Спаси меня от своего войска.