Через год они тоже сбежали от «идиотизма деревенской жизни».
Киев
Покончив со своей педагогической карьерой, я переехал в Киев, так как к этому времени женился.
В Киеве я поступил на 4-й курс университета. В Киевском университете преподавание математики велось на более высоком уровне, и потому было интереснее.
На 4-м курсе преподавали диалектический материализм. Преподаватель оказался умным, вел преподавание не по книгам, с акцентом на диалектике. Увлечение философией стало более серьезным. На семинарах по философии вспыхивали споры, в которых активно участвовали 34 студента. Проходили мы также политэкономию капитализма. Первые главы «Капитала» Маркса оказались очень интересными, но затем стало скучно, так как преподаватель оказался неумным, а самостоятельно изучать «Капитал» не хотелось. На семинарах по политэкономии мы постоянно фрондировали: задавали преподавателю каверзные вопросы, проводя параллель между капитализмом и тем социализмом, в котором все мы жили.
Хотелось лучше познакомиться с философией йогов и близкими ей философско-религиозными течениями, а также телепатией. Для этого я поехал на месяц в Москву. Там достал у знакомых билет в библиотеку имени Ленина. Оказалось, что в библиотеке этой — огромные книжные богатства и, в частности, по интересующим меня вопросам. Но именно по этим вопросам книг почти не выдавали. Мне посоветовали выписывать книги по специальному каталогу, по которому эти книги почему-то выдавали. Мистикой я быстро пресытился, стало скучно: фантазия человеческая довольно ограничена, а отсутствие каких-либо критериев истины в мистических писаниях делает эти фантазии беспочвенными. С этих времен у меня остался интерес лишь к художественной стороне мистических произведений (большинство из них бездарны и в этом отношении, но отдельные книги великолепны, например, произведения Шюре). Психология йогов объясняла кое-что из психологии обыденной жизни. Очень важной показалась мысль о том, что психику нужно развивать, что психикой надо управлять. Сразу же напрашивалась связь с идеей марксизма о необходимости создания общества, в котором прогресс определяется сознанием людей, а не механическими законами политэкономии.
По раджа-йоге начал было заниматься сосредоточением. Но после двух недель занятий как-то на лекции вдруг оказалось, что я настолько сосредоточивался на одной мысли, что терял всякую связь с действительностью. Я испугался, так как понял, что без опытного руководителя я могу испортить свою психику.
Очень большое влияние оказала этика йогов. Впервые я столкнулся с тонким анализом отношения человека к себе, к другим людям, к Богу и т. д. Тезис йогов: «тело — храм духа, и потому нужно бережно относиться к телу» противоположен традиционно-христианскому пренебрежению и даже презрению к телу. Хотя по характеру своему я ближе к христианству в этом плане, йоговское отношение к телу казалось и кажется мне более близким науке.
Первый самиздат, с которым я столкнулся, был самиздат по йоге, теософии и антропософии, хиромантии. Лишь после окончания университета попались первые произведения художественного самиздата — стихи Волошина, Цветаевой, Мандельштама, выступление Паустовского в защиту Дудинцева.
На почве увлечения йогой я познакомился с одним инженером. Сблизил нас также интерес к научной фантастике.
Мой новый друг увлекался абстрактной живописью. Мне она была непонятна, но к тому времени я научился уже с уважением относиться ко взглядам и интересам других людей. Он мне пытался объяснить смысл абстрактной живописи, но я так ничего и не понял. Зато пришло увлечение Врубелем, Рерихом, Чюрлёнисом и поздним Ван-Гогом. Я, наконец, осознал, что попытка постичь прекрасное с помощью одной только мысли обречена на провал (мысль приходит вслед за интуитивным постижением).
По мере погружения в литературу о телепатии интерес к паранормальным явлениям возрастал. Мы с труппой товарищей пошли на кафедру психологии и предложили организовать кружок телепатии. Один из преподавателей психологии заявил: «Ну, что ж, увлечение телепатией лучше, чем некоторые другие увлечения студентов». И согласился помочь нам в организации экспериментов.
Я сделал доклады по телепатии в нескольких институтах, чтобы привлечь специалистов разных профилей в наш кружок.
К этому времени в советской печати появились первые статьи о телепатии. Из них я узнал о том, что в Москве живет сотрудник академика Бехтерева — Б. Б. Кажинский, который вместе с Дуровым и Бехтеревым проводил эксперименты по телепатии в 20—30-х годах. Я списался с Кажинским и приехал к нему. Кажинский встретил меня очень радушно, так как видел во мне одного из молодых людей, которые продолжат то, что было сделано в телепатии до войны. За столом сидело нас четверо — Кажинский, его жена, молодой медик Э. Наумов и я. Наумов, улучив минуту, предложил помочь ему в псевдотелепатическом эксперименте — подталкивать его в нужные моменты ногой. Я согласился. Во время демонстрации фокуса Кажинский пытался обнаружить обман, но нам удалось надуть его. Он серьезно поверил в то, что это телепатия. Мне было очень стыдно перед ним, но выхода из создавшегося ложного положения я не нашел.
Интерес к Кажинскому сразу пропал. Я пришел к принципу, которого всегда придерживался впоследствии в парапсихологии: «парапсихолог обязан в экспериментах заранее предполагать обман либо самообман и ставить эксперимент так, чтобы обман стал невозможен. Парапсихолог не имеет права верить на честное слово».
В эту же поездку я познакомился с одним из лучших фантастов Советского Союза — палеонтологом Ефремовым. Художественно его произведения очень слабы, зато фантазия казалась действительно научной. Как и Циолковский, Ефремов в своей фантастике пытается рассматривать те или иные научные гипотезы, развивая их за пределы научно установленного, оставаясь всегда на почве основных научных принципов сегодняшнего дня. В «Туманности Андромеды» Ефремов изобразил коммунистическое общество, изобразил столь ярко, как никто другой до него. Я расспросил его о некоторых идеях, которые затронуты в романе вскользь. Особенно меня интересовала «третья сигнальная система». Как я понял его, этим термином он обозначил сближение чувственного и разумного начала в психике человека будущего (телепатия входит в это понятие как особый элемент).
Затем мы обсудили проблему достижения физического бессмертия научным путем. Ефремов отрицал такую возможность, я пытался доказать обратное. Сошлись мы только на бессмертии человечества и на том, что утверждение Энгельса о неизбежности смерти человечества недиалектично.
Ефремов рассказал, что интересы в фантастике у него сместились. В центре его внимания — ближайшие перспективы развития общества, в частности, высокоразвитые антигуманные общества (он написал впоследствии роман «Час быка» на эту тему), и психология человека, ее неизученные области — психология прекрасного, парапсихология и т. д. (на эту тему он написал роман «Лезвие бритвы» — самый плохой художественно и лишь в отдельных местах интересный научно).
Ездил я также в Ленинград к парапсихологу профессору Васильеву. Васильев рассказал об очень интересных опытах, которые он проводил до войны. Рассказывал и о разгроме советских парапсихологов при Сталине. Я задал ему вопрос о телепатических экспериментах на американской подводной лодке «Наутилус», о которых писала советская пресса. Васильев сказал, что у него есть достоверные сведения о том, что сообщения об этих экспериментах выдумали западные журналисты, но он считает целесообразным ссылаться на эти сообщения, чтобы заинтересовать государство телепатией (если советские власти узнают о том, что американские военные занялись телепатией, то обязательно организуют телепатические лаборатории. И в самом деле впоследствии было создано несколько засекреченных и полузасекреченных лабораторий).
В конце 1961 года я получил письмо от чехословацкого парапсихолога Милана Ризла. Ризл сообщал, что приедет в Киев на 3 дня и хотел бы сделать доклад о парапсихологии, а также обменяться мнениями о различных ее аспектах.
