Я в разговоре с секретарем комсомольского бюро курса упомянул об этом. Он встревожился и предложил поговорить с партийным организатором факультета, чтобы подумать, как принять чеха. Парторг растерялся — все-таки иностранец — и позвонил в райком партии. Те, видимо, тоже не знали, что сказать, и позвонили в КГБ. Ну, а эти уж точно все знали. Меня вызвали в ректорат университета, где через полчаса я встретился с кагебистом Юрием Павловичем Никифоровым. Тот расспросил меня о переписке с Ризлом, а затем объяснил, что хотя Чехословакия — социалистическая страна, но все же Ризл — иностранец, а значит, может оказаться темной личностью. Он предложил все три дня звонить ему, Никифорову, по телефону и сообщать, где мы находимся, а также рассказывать о разговорах, которые ведет Ризл.
Сообщать о разговорах я, конечно, не собирался, но звонить, увы, согласился (моральные мои принципы тогда были все еще «социалистическими»). Никифоров!опросил также, чтоб я не отходил от Ризла ни на шаг.
Первой фразой Милана Ризла было: «Я здесь только три дня и хотел бы, чтоб мы были все время вместе». Я про себя рассмеялся — желания КГБ, мое и Ризла совпали. Ризл оказался очень симпатичным человеком, бесконечно влюбленным в парапсихологию. Его не интересовала ни политика, ни литература. Не он, а я заводил разговоры на политические темы, но он к ним оказался глух. Беседы с ним были так интересны, что три дня пролетели очень быстро.
Мы бродили по Киеву, говорили о парапсихологии, смотрели архитектуру города. Совершенно случайно я заметил, что мы постоянно наталкиваемся на одно и то же лицо. Я догадался. Это был первый в моей жизни шпик.
Я позванивал Никифорову регулярно.
На вокзале, когда я провожал Ризла, я опять увидел все то же лицо шпика. Это немного будоражило нервы, было интересно (как в детективах!).
На следующий день я встретился с Никифоровым. Он выслушал мой рассказ о Ризле (парапсихолог, говорит только о парапсихологии и т. д.) и спросил, не заметил я что-либо подозрительное у Ризла. И тут мне захотелось поиздеваться над этим болваном. Я сказал, что какой-то человек все время следовал за нами, и высказал подозрение, что это английский либо американский шпион. Никифоров сказал, что это мне, видимо, показалось. Он предложил мне написать докладную записку о парапсихологии для КГБ. Я согласился. В конце беседы он спросил, не знаю ли я такого-то студента. Я догадался, что он хочет меня завербовать в секретные сотрудники, и подчеркнуто твердо заявил, что не знаю. Он спросил о другом студенте. Я ответил то же. Он догадался, и разговор окончился.
Докладную записку я написал. В ней я пытался объективно описать положение дел в парапсихологии, отрицательно отозвался о ясновидении, телекинезе и т. д. Особый упор сделал на возможном военном применении телепатии. К этому времени я понимал, что мы живем в плохом обществе, но считал, что существует опасность войны со стороны империалистических государств и что поэтому нужно делать все для укрепления военной мощи государства. Сейчас я с радостью думаю, что все мои идеи в плане военного применения телепатии нереальны. В «Заповеднике имени Берия» Валентина Мороза рассказано, как капитан Круть высказал мечту о том, чтобы научиться читать мысли политзаключенных. Слава Богу, телепатия им в этом не поможет.
Несколько лет после нашей встречи мы с Ризлом переписывались. Он присылал свои статьи. За разработку метода тренажа телепатических способностей он был награжден международной премией по парапсихологии.
Кажется, в 1966 г. московские парапсихологи мне сообщили, что Ризл бежал в США. К тому времени он заведовал лабораторией парапсихологии в Праге. Но, конечно, ему не давали средств для работы, вмешивались в дела лаборатории. А он настолько влюблен в парапсихологию, что не обращает внимания на существующий строй, идеологию и т. д. Он хотел только с полной отдачей работать в парапсихологии. На рождество я получил от него поздравительную открытку из Дюкского университета. Я тогда уже занялся распространением художественного и политического самиздата и не хотел привлекать внимание органов госбезопасности к себе. Поэтому я не ответил ему, так же как не отвечал на письма американских и индусских парапсихологов. Если бы эти письма пришли после 1968 года, я бы ответил на них, т. к. уже выступал в самиздате открыто.
На 5-м курсе мы изучали политэкономию социализма и исторический материализм.
Политэкономия социализма поразила меня своей ненаучностью — слова, слова, слова. Ни статистики, ни каких-либо глубоких постулатов, ни принципиальных, обоснованных логически законов. На семинарах мы фрондировали еще больше.
В это время мы изучали (в который раз уже!) «Государство и революцию». Обычно дают задание законспектировать ту или иную главу. И какой же студент прочитает больше заданного? На младших курсах я читал Ленина без удовольствия. Меня раздражали постоянные повторы, отступления, обилие партийных дрязг, внимание к мелочам и т. д. Но на 4–5 курсе я полюбил стиль Ленина. Настойчивое повторение одной и той же мысли является способом всестороннего ее рассмотрения и диалектического развития. Известный украинский критик, ныне политзаключенный, Евгений Сверстюк уподоблял этот способ изложения мысли Ленина спирали, которая ввинчивается в мозг слушателя или читателя. Ленину удавалось таким способом доносить до массового читателя очень сложные идеи. У Сталина и еще более у Мао Цзе-дуна этот метод изложения сменился простейшими силлогизмами, которые за счет бесчисленных повторов вдалбливаются в головы людей, как формулы гипнотизера. Ленин, а еще более Маркс, показывают, какая глубокая связь существует между мыслью и формой ее изложения. Когда я впоследствии познакомился с «Философско-экономическими рукописями 1844 г.» Маркса, то был поражен художественной глубиной формул Маркса. Красота стиля Маркса принципиально отлична от притчевого стиля Христа и Ницше. У Маркса — диалектический стиль, в котором тонкая игра слов, подвижность слова, его многозначность отражает диалектическую подвижность мысли, ее многогранность, что в свою очередь отражает диалектику природы и общества. Например, формула «религия — опиум для народа» в советской атеистической пропаганде расшифровывается только как наркотическая, одурманивающая функция религии. И этот смысл действительно есть в этой формуле. Поразительно, что Лев Толстой также пришел к этому выводу в применении к церковной религии (Толстой говорил о хлороформе). Но ведь опиум является также и обезболивающим средством. И в самом деле Маркс, развивая свою мысль, говорит о том, что религия есть «сердце бессердечного мира». Последняя мысль не находит никакого развития в советской официальной идеологии.
Когда я прочитал «Государство и революцию» несколько раз, то более всего меня поразило требование платить любому чиновнику не выше средней заработной платы рабочего. Тогда я не оценил всей важности этого требования для социалистического государства, но само требование настолько резко расходилось с практикой советского государства, что на семинарах по политэкономии я постоянно ставил этот вопрос. Преподаватель постоянно уклонялся от дискуссии на эту тему. Единственным аргументом с его стороны был совет не считать все мысли Ленина абсолютной истиной (Ленин-де тоже мог ошибаться).
Такой аргумент был совершенно верным, но я настаивал на требовании Ленина как требовании справедливом (тогда я не понял политического значения этого требования, хотя у Ленина это изложено достаточно ясно и просто).
Изложение исторического материализма было на еще более низком уровне, чем политэкономия социализма. Я посетил несколько лекций и семинаров и перестал ходить на них. Преподаватель как-то поймал меня в коридоре и спросил, почему я не посещаю его лекций. Я ответил, что исторический материализм для меня настолько важный предмет, что я не могу мириться с профанацией его. На экзаменах он поставил мне и еще одному студенту «неудовлетворительно». Я ответил ему на все вопросы билета и на дополнительные вопросы. Споткнулся на вопросе о государствах «национальной демократии». Тезисы Совещания рабочих и коммунистических партий по этому вопросу я читал, но определение пропустил. Отвечал я, исходя из названия и, как потом убедился, в целом правильно. Когда он поставил 2, я спросил его: «За что?» — «Надо было посещать лекции и семинары».
