— Вот подам выше и докажу, что ее осчастливили и теперь она довольна, что стала женщиной. Еще медали ему добьемся…
Все адвокаты весело рассмеялись шутке.
Вышел, наконец, Ария. Он добился в приговоре снятия фразы об особой опасности преступления и фразы об искажении выступления Аганбегяна. Но срок оставили тот же…
24 февраля 1970 настал суд над Бахтияровым. Я уже знал, кто какие давал показания.
Один — соученик Олега по школе. Имеет склонность к авантюрам. Милиция поймала его на чем-то и предложила стать осведомителем. Согласился. Стал агентом среди педерастов. Но молодой парень не может все вечера вертеться среди педерастов, чтобы самому им не стать. А потом завербовало ГБ (на суд его не пригласили). Был потом свидетелем у меня на суде, хотя я последний раз видел-то его лет за десять до этого.
Второй — тоже соученик. Спутанный психологически толстовец (на суде хотели доказать, что религиозным его сделал Олег). У него нашли множество фотопленок самиздата. Основное — две работы Джиласа, отрывок из Авторханова, «Истоки и смысл русской революции» Бердяева и «Дальневосточный заговор» Светланина.
Светланин описывает «заговор» героя гражданской войны Блюхера, свое участие в нем. Не надо даже знать материалов XX и XXII съездов, чтобы понять, что это фальшивка. Блюхер у Светланина говорит языком белого офицера.
Я Олегу советовал даже не прятать эту книгу. КГБ побоится говорить вслух о собственной фальшивке. Олег все же спрятал на всякий случай. Каково же было мое изумление, когда в журнале «Грани» я прочел вскоре хвастливую статью о том, как широко литература НТС распространяется в СССР! Дескать, в Киеве книгу нашего бывшего редактора Светланина «Дальневостойный заговор» обнаружили у Бахтиярова! Глупая фальшивка — на руку КГБ — выдается за заслугу НТС. Человека судят за их фальшивку, а им приятно: как мы активны, не даром тратим деньги! Читал я и программу, рассчитанную на розовых дурачков. Дал ее мне Красин, смеявшийся над нею. Однако сам стал НТСовцем, а затем предателем своих друзей.
Мне было удалось прорваться в зал, но подошел кагебист и вывел:
— Мест нет.
Девушка, знакомая Олега, указала на пустое место.
— Тебе не положено!..
Олег занял чисто оборонительную позицию, но провел ее безукоризненно.
О книгах сказал, что считал необходимым знать все из первоисточников, — нельзя отстаивать официальную идеологию, не зная противника.
Олег проводил политинформации на курсе. Комсорг рассказал, как блестящи были его выступления о текущих событиях. И никогда в них не было отклонений от официальной линии.
Прокурор ехидно, зло бросил:
— По-вашему, вы не сможете без Бахтирова проводить политинформации!?
— Не так хорошо, — простодушно ответил комсорг.
Все свидетели в один голос расхваливали Олега. Даже те, кто на следствии дал плохие показания, на суде, лицом к лицу с Олегом, постеснялись повторить их. Один из них, наговоривший множество ерунды на следствии, на суде сказал только, что Олег ругал бюрократизм.
— Отдельных бюрократов или строй как бюрократический?
Свидетель сказал, что «отдельных».
Только отец Н. говорил о толстовской пропаганде. Тогда сын не выдержал и сказал, что Олег, наоборот, критиковал Толстого.
Самым трудным для Олега был вопрос о программе, написанной его рукой (свидетель М. из Сибири передал ее в КГБ, сказал, что это написал Олег). Там был параграф о запрещении КПСС в будущем государстве.
Олег объяснил, что он переписал ее из какой-то книги и хотел послушать обоснованную критику программы умным членом партии М.
Адвокат попался удачный. От требовал переквалификации статьи «антисоветской пропаганды» на «клеветническую» и добился своего.
И Олегу дали 3 года по этой статье.
Мне передали, что на меня свидетели по делу Бахтирова тоже дали много показаний, а Олегу во время следствия было сказано:
— Твой шеф Плющ — шизофреник и сейчас в больнице.
Поэтому Олег был удивлен, увидав меня на суде.
Одного из свидетелей, сына генерала, я встречал ка-то раньше. Авантюрист. Уговаривал меня заняться созданием подпольной террористической организации. Я высмеял его тогда, а на следствии свои планы он приписал Олегу и мне. Странно, что эти его показания так и не появились на суде…
Мать Олега предупредили, чтоб она не встречалась со мной, иначе Олегу будет хуже.
Я слетал за самиздатом в Москву.
Прочел, наконец, книгу Роя Медведева о Сталине. Много фактического материала по истории сталинизма, но желание нетендециозности, объективизма изложения и принципиальная аконцептуальность привели Роя к необъективности в трактовке сталинизма, близкой к хрущевской.
В отличие от Хрущева это честная, но не смелая мысль. Чувствуется желание не видеть причин более глубоких, чем изоляция страны, подрыв производительных сил войной и т. д. Я пришел к выводу, что это еще один вид немарксиста, считающего себя марксистом. Ведь марксист должен быть беспощадно смелым в своем анализе. Бели бы Медведев смягчал свой анализ из страха перед КГБ, тогда другое дело. Но он смел в действиях и недодумывает, видимо, искренне.
Москвичи получили тюремные записи П. Г. Григоренко. Избиения, циничные заявления тюремщиков о том, чт<* смерть его им желательна.
Цинизм как метод воздействия на психику политзаключенных проанализирован был в переведенной А. Фельдманом из «Литерарных листов» статье Иво Понделичека «Как убить человеческую личность».
От имени группы коммунистов я написал письмо в газету «Унита» (копии «Юманите», «Морнинг Стар», кардиналу Кенигу, Луи Арагону, Бертрану Расселу, Ж. П. Сартру, Генриху Бёлю, д-ру Споку и госпоже Кинг). Краткое изложение его было помещено в «Хронике» № 12. В нем были упреки западным коммунистам, которые слишком мягко критикуют действия КПСС. Я попытался также в целом обрисовать положение в стране и призывал коммунистов разработать научную теорию современного общества.
Попало ли оно западным коммунистам — не знаю. Но, если б и попало, мы бы не получили ответа — уже был печальный опыт. И это подрывало всякую веру в то, что коммунисты изменились.
В Киеве нарастала кампания против Дзюбы. В «Литературной Украине» появилась, наконец, ответная статья Дзюбы, в которой клеймился украинский буржуазный национализм эмигрантов.
Начались споры среди друзей Дзюбы, даже среди не знавших его лично.
Я пошел с женой к нему домой. Иван объяснил, что ему показали много статей из эмигрантской прессы, где Дзюбу превозносили, а его марксизм рассматривали как хорошую маску для украинского национализма и даже фашизма (я читал уже здесь, на Западе, некоторые столь же идиотские статьи, помогающие КГБ судить и травмировать людей, которых они, эмигранты, «поддерживают»)
Заговорили о слове «националист», которое Дзюба клеймил. Ведь это слово употребляется КГБ против всех, кто любит свою Родину — не Россию. Лингвистическая неточность Дзюбы поэтому стала политической ошибкой. Дзюба согласился с такой трактовкой. Я советовал ему уточнить свою позицию, выступив‘ против хонхретных украинских фашистов, а не абстрактных врагов. И написать это для самиздата, а не для «Литературной Украины», которая переврет. И подчеркнуть свою позитивную позицию по национальному вопросу, т. е. повторить основное из «Интернационализма…» (против русификации). Дзюба соглашался с этим. Договорились мы с ним также издавать сборник «Бабий Яр» о современном партийном антисемитизме, привлекая материалы из истории дореволюционного антисемитизма. В первой статье мы хотели дать информацию об исторических событиях, связанных с Яром, — человеческие жертвоприношения языческих времен (именно у Яра они происходили), бои Киева с Черниговом, бои сказочного Кожемяки со Змием (рядом — Змеиный Яр), а потом дело Бейлиса (у Яра было найдено тело Ющинского, в ритуальном убийстве которого обвиняли еврея Бейлиса).
Я обратился к друзьям, борющимся за выезд в Израиль. Они ответили: антисемитизм — «ваша болезнь, и ваше дело ее лечить». Помогать в сборе материала отказались. Мы решили издавать сборник силами славянскими. Но, увы, так и не удалось это по разным причинам.
