— Партия большевиков состояла не только из Лениных. Вообще странно получается. В школе меня учили быть смелым, принципиальным, честным, последовательным. А теперь в попытке следовать этому видят признак психического расстройства.

Она цитирует из дневника о том, что у меня болит голова и что я вынужден буду обратиться к врачу.

— Там такой записи нет. Покажите.

— Нельзя.

— Тогда пусть расскажет об этом периоде моя мать. Болела ли у меня голова после того, как я попал под трамвай?

— Мы проверяли. Врачи написали, что психических последствий падения не наблюдали. Но в дневнике люди пишут честнее, чем говорят другим.

— Покажите мою запись.

Однако хватит о беседах. Глупые дискуссии. Она перескакивала с предмета на предмет, не соблюдала логики, не считалась даже с официальными догматами, беседу превращала в бичевание моего алогизма, моих странностей.

Феликс Лифшиц — психиатр. Он пытался понять ее метод. Я, опасаясь, что он «наседка», больше слушал его, чем рассказывал о тактике моих ответов.

Однако за все время он не дал мне ни одного неправильного психиатрического совета.

У него было две собственные книги: «Психиатрия» и «Актуальные проблемы сексопатологии». «Психиатрия» под редакцией Морозова. Я прочел раздел о шизофрении. Жёваный, тарабарский язык, нечетко сформулированная симптоматика. Консультировался с Лифшицем, но и он не мог объяснить морозовских методов диагностирования.

Наличие таких книг у Лифшица «доказывало», что он «наседка». Но чего они хотят добиться с его помощью?

«Психиатрия» попала в мои руки… Странно. Странно также, что в тюрьму пропустили сборник статей по сексопатологии.

Ведь начальство хорошо знает о так называемых «сеансах».

Почти из всех художественных произведений классиков зэки вырывают страницы с любовными сценами. «Воскресенье» Толстого испорчено частично, Мопассан почти весь изорван. Чтение таких вырванных страниц и называется «принятием сеансов».

Беседы с надзирательницами или врачихами — тоже «сеансы». Некоторые симулируют «болезнь», чтобы посидеть с врачихой и — вершина счастья — дотронуться до нее ногой, рукой. Рассказы друг другу о своих сексуальных похождениях — сеансы.

На стенках камеры вешают фотографии, портреты женщин — это тоже сеансы.

Одна камера в Лефортово повесила на стене портрет Анджелы Дэвис и коллективно занималась онанизмом, созерцая Дэвис. Это своеобразный политический «сеанс».

Вот в камеру заглядывает надзирательница Зоя:

— Как вам не стыдно матюкаться на весь изолятор?

С ней начинают заигрывать, т. е. принимать сеанс.

Как же в этих условиях пропустили «Актуалные проблемы…»?

Просмотрел этот сборник. Наконец у нас серьезно занялись этим, решили, что и при социализме есть сесксуальные проблемы. Есть несколько очень толковых статей.

*

У Михайловича кончилось следствие. Ему удалось опровергнуть обвинение в валютных операциях и вернуться в Бутырку.

Остались с Лифшицем вдвоем. Я обучил его многим играм. Мы делали их из бумаги, картона и играли. Игрок он первоклассный. Кроме шахмат, обыгрывал меня во всем. Я отметил одну интересную деталь. Чем более «вероятностной», зависящей от удачи была игра, тем чаще проигрывал я. С этим было связано и другое. Чем нахальнее, самоувереннее он играл, тем чаще побеждал. Я попытался сознательно применить подмеченное в игре и немного улучшил свои результаты.

Его игровое нахальство тесно связано с его удачливостью в бизнесе.

В институте он был отличником. Психологически он тип удачника. Мой первый сокамерник, Кузьма — «неудачник». Когда я играл с Кузьмой в домино, он проигрывал, даже имея преимущество. Он был уверен, что проиграет, и проигрывал.

Благодаря обоим я подошел к роли установки в игре.

Из картона я сделал свою любимую игру — маджонг. Лифшиц также увлекся ею. Однажды во время игры в маджонг в камеру вскочил корпусной надзиратель.

— Вы почему в карты играете?

— Это не карты, а китайские шахматы.

— Вам что, русских игр мало? (Выдают домино, шашки, шахматы.)

Он схватил часть «костей» маджонга и ушел.

Мы сели писать жалобу, чтобы развлечься.

Я описал сцену и прокомментировал. Так как я — украинец, а Лифшиц — еврей, заявление о русских играх мы рассматриваем как проявление великодержавного шовинизма. Нам китайские игры ничем не дальше, чем русские. Игра менее азартна, чем домино. Если надзиратель опасается, что игра антисоветская, маоистская, то спешу опровергнуть это. Игра насчитывает около пяти тысяч лет и пожалуй, скорее феодальная, чем социалистическая, потому ничего враждебного советскому строю в ней нет.

Лифшиц написал юмористическую жалобу, пародируя дискуссию с надзирателем. Я опасался, что за резкость пародии его посадят в карцер. Но обошлось. Нам не ответили на жалобы, но и не мешали больше играть. Наоборот, надзиратели стали учиться у меня разным играм. Консультировались при решении кроссвордов, играли в «слова». Скучно ведь сидеть на посту!

Пока мы развлекались таким образом, психиатры-кагебисты изучали мои ответы. Наконец меня вызвали в кабинет врача. Там сидел старик с хищным и хитрым выражением лица.

— Вы профессор Лунц?

— Почему вы так думаете?

— Да рассказывали мне о вас много.

— Кто?

— Бурмистрович, Буковский, многие.

Лунц стал задавать вопросы. Задавал быстро, по какой-то системе. Алогизма в вопросах не было. Систему уловить я не мог, поэтому отвечал кратко, четко, понимая, что любая неточная фраза будет извращена. Правда, точную он тоже извратит. Но зачем помогать им в фальсификациях?

— Какие статьи вы написали?

Я начал с «Бабьего Яра» («Неужели, — думал я, — у тебя не осталось ничего еврейского, неужели мое выступление против антисемитизма хоть немного не затронет в тебе что-то?». Правда, знал я об этом человеке многое. Человек патологический, с большим запасом человеконенавистничества, ненавидимый родственниками, внущающий страх сотрудникам. Если нет ничего человеческого, то почему должно остаться национальное?)

«Бабий Яр» его не заинтересовал. Ведь это только фактографический материал. Говорить с ним было труднее, чем с предыдущим психиатром: Лунц довольно быстро замечал нечеткие, расплывчатые ответы, противоречия (я не хотел открыто говорить о всех своих взглядах, и потому были неясности в ответах).

Лунц окончил беседу минут через 15.

— Почему не стационарная экспертиза?

— А она не нужна. Ваш случай очень прост.

— Я требую своего эксперта.

— Это дело вашей жены и следователя.

— Но следователь сказал, что право требовать своего психиатра у меня, а не у родственников.

— Я не слышал вашей беседы со следователем.

Лифшиц, выслушав мой рассказ, решил, что я отвечал правильно.

— Главнее — быть в ответах посредине. Нельзя быть веселым, нельзя быть печальным. Нельзя быть логичным, нельзя быть нелогичным.

Я рассмеялся:

— Но ведь слишком большая «серединность» тоже ненормальна?

— Возможно.

Проходили месяцы, а меня больше не трогали…

Мы играли, хохмили. Лифшицу я читал лекции по психоанализу, по йоге, по веданте, он мне — по психиатрии.

Наконец начался процесс над группой валютчиков, в которую входил Лифшиц. Когда Михайлович просмотрел их дело, он, основываясь на своем опыте, обещал Лифшицу «шестерку» как максимум, и мы были уверены в этом. Лифшиц, правда, мечтал о четырех годах. О пятерке говорил Лифшицу его адвокат Ария. Но приговор поразил всех. Лифшицу дали 10 лет, «паровозу» — 15, еще одному — 12.

Через некоторое время Лифшицу дали свидание с женой. Оказалось, о процессе раструбили во многих газетах. Всё: и шум вокруг процесса, и большие сроки — объяснялось тем, что «паровоз» хотел уехать в Израиль.

Лифшиц около недели не мог прийти в себя от неожиданного приговора, но потом наша камера опять стала оглашаться хохотом. Прибегали надзиратели, удивляясь смеху жертв.