Севрука вызвали к медсестре: он объявил голодовку протеста против лечения. Я советовал ему не протестовать — нет смысла делать это на экспертизе.
Подали роскошный обед. Вкусная каша, неплохой компот.
После обеда все сели играть в домино. Я перелистывал математические книги Севрука.
Вдруг вызвали. Одели и… повезли в Лефортово.
До сих пор не знаю, зачем возили в Институт Сербского. На 2 часа. Видимо, одна рука не знала, что делает другая. А может, пришло новое распоряжение сверху, отменившее направление следователя на стационарную экспертизу в Институт.
Несколько дней был один, без книг. Заниматься игрой не хотелось. Попросил тот же том Толстого. Дали какую-то соцреалистическую гадость — читал надзиратель.
Пришлось поскучать.
Наконец, однажды вечером занесли койку.
«Наседка или нет?»
Заводят. По глазам, по всем движениям видно, что бывалый зэк.
— Антик? — спрашивает.
— А что это такое?
— Антикоммунист.
— Да, статья 70-я. Но на самом деле не антикоммунист. А как вы догадались?
— Да ваших легко узнать. А я за валюту. Хотят приклеить. Перевели из Бутырки. Там сидел за хищение. Я — директор магазина. Михайлович Виктор. Меня только что перевели от вашего. От Ильи. Поэт.
— Илья? Москвич?
— Да.
— Габай?
— А ты что, знаешь Илью?
— Слышал (упоминание об Илье насторожило. «Наседка»?). Он приятель Якира и Кима?
— Да. Ким — певец.
Михайлович стал по памяти читать стихи Габая. Видимо было, что Габая он очень любил.
Поразило, что помнил даже большие поэмы. Кое-что я читал ранее в самиздате, например, поэму о Юдифи.
Уверенность, что передо мной «наседка», уменьшилась. Специально дрессировать «наседку» на поэзию? Вряд ли.
Он тоже присматривался ко мне и осторожничал. Когда узнал, что я из Инициативной группы, оживился.
Законы и все юридические тонкости знал на зубок. Объяснил, что мне проведут амбулаторную экспертизу, «пятиминутку». Врачи приедут в тюрьму.
— Не хотят, чтобы о тебе знали в лагерях и по психушкам.
Политика его не интересовала. Зато о литературе знал много.
Его отец — один из деятелей французской компартии. Специалист по политэкономии. Приехал в СССР помогать строить социализм. Вовремя сообразил, с чем имеет дело. Сам начал понижать себя в чине. Уехал в Среднюю Азию. Работал бухгалтером. Так удалось избежать ареста, обвинений в шпионаже и троцкизме.
Сына оставил у какого-то партийного босса. Виктор привык к роскошной жизни. Потом вернулся отец. Стали жить бедно. Вкус к сладкой жизни остался и привел Виктора в лагерь. После лагеря решил воровать законно. Окончив Торговый институт, стал директором магазина. Из Министерства торговли ему подбрасывали дефицитный товар, за который он брал двойную цену. Делился с благодетелями из Минисетрства, с продавцами (не дашь — донесут). Да и ОБХСС надо дать. И «народному контролю». Но на жизнь хватало.
Кампания из Министерства попалась. Возникло «дело Флиорента». Там и патологический секс, и хищения, и взятки. Попались из-за отказа дать начальству из Совета Министров «на лапу».
Группу Флиорента посадили. Так как Михайлович — умный человек, то никакой связи у него с Министерством не обнаружилось.
Жил очень богато, на всю катушку. Посещал закрытые магазины, отдыхал в «правительственных» санаториях, смотрел фильмы для «слуг народа».
Все его друзья — «торгаши», как он пренебрежительно их называет, — составляют особый слой москвичей (вместе с советской богемой, детьми советско-партийных босов). Почти все в их кругу решается телефонными звонками.
Все дни наши в тюрьме были заполнены рассказами о «сладкой жизни». Многое я знал ранее. Но техники связей, блата, хищений, мошенничества не знал. Оказывается, если бы Остап Бендер ожил, то быстро смог бы добыть свои миллионы.
Хочешь добыть билет на «Сладкую жизнь» Феллини или «8 с половиной» — звонишь администратору:
— Товарищ Иванов? Это из Министерства, Петров. Товарищ Сидоров хочет 10 билетиков в 15 ряд. Как нет в 15-м? Сорганизуйте! Мой секретарь зайдет.
Важно не указывать чина, важно сказать жаргонное партийное словечко «сорганизуйте», заменить билет «билетиком» и указать ряд.
Администратор даже не заикнется что-либо уточнять. В «Крокодиле» рассказывалось о мошеннике, который таким звонком по дешевке закупил на базе несколько партий досок и продал их колхозам.
Силу звонка не могут достаточно оценить в «прогнившем от коррупции» буржуазном обществе. А в нашем большом ГУЛаге без звонка трудно что-либо сделать.
Михайлович надувал начальство чаще бескорыстно. Когда я спросил его, зачем он рассказывает мне некоторые детали (ведь могут посадить за это), он засмеялся:
— ГБ это не интересует. А МВД знает, но не трогает. Я не наживался мошенничеством. Просто пользовался благами, дозволенными избранным. Пусть попробуют заговорить о них на суде — самих посадят.
По его мнению, купить нельзя только Политбюро и гебистов. Последних жестоко карают за взяточничество, а Политбюро в «нечистых» деньгах не нуждается.
Разговоры и песни мы перемежали чтением книг. Библиотека в Лефортово прекрасная. За шесть месяцев я прочел массу интересных книг, некоторые из них почти невозможно найти на воле.
Прочел все повести Гоголя, «Сентиментальное путешествие» Стерна, многие романы Диккенса.
В тюрьме эмоциональность восприятия красоты у меня резко возросла. Диккенс, например, который никогда мне не нравился, вдруг открыл для меня красоту старой Англии, мягкий, сентиментальный юмор доброты. В «Домби и сыне» я обнаружил, что́ послужило толчком к «Алым парусам» Александра Грина. Это любовь дочери Домби к моряку. Тут и зародыш сюжета, и ассоциативные связи имен героев.
В тюрьму Михайлович попал из-за предательства знакомого. У того была ревизия магазина, и он попросил Михайловича подкинуть ему на время товар. Ревизоры открыли наличие в магазине «левого» товара (из подпольных цехов на заводах). Знакомый «раскрутился» и рассказал о Михайловиче. На суде этот знакомый, поняв, что погубил показаниями не только Михайловича, но и себя, стал менять свои показания. Умный адвокат! Михайловича воспользовался противоречиями в показаниях, нарушениями закона в ходе следствия, и Михайлович получил 4 года. Через год поймался какой-то валютчик и показал на Михайловича. Теперь его привезли в Лефортово, тле. валютные дела ведет КГБ, не доверяя продажным милиции и прокуратуре (КГБ берет на себя также крупные экономические дела, особенно в Грузии и Армении, республиках, насквозь пронизанных подкупом, спекуляцией, хищениями и взяточничеством бюрократии).
Михайлович не сомневался, что им не удастся приклепать ему валюту:
— Основное правило бизнесмена — не смешивать разных видов дела. Нужно специализированно работать. К тому же я знаю, что среди валютчиков большое число агентов милиции и КГБ. Они спокойно наживаются, а милиции подкидывают сведения о разного рода преступниках.
Я рассказал ему о Викторе Луи, агенте КГБ, который продает за границу ценные иконы, самиздат и т. д. В частности, передал Солженицына, псевдовоспоминания Хрущева и т. д. Оказалось, что Михайлович с ним был когда-то знаком. Луи тогда занимался спекуляцией и валютой, был почти что миллионером. В уголовном мире он вынырнул как раз тогда, когда Хрущов начал широкую кампанию против крупных советских бизнесменов, когда специально для миллионера Рокотова издали закон о смертной казни для экономических преступников и применили его к Рокотову (хотя не имели права, т. к. преступления были совершены до введения закона; но Никита лично приказал расстрелять Рокотова).
Примерно через месяц занесли еще одну койку.
— Наседка, — решил Михайлович.
Ввели молодого парня с массой книг.
— Лифшиц Феликс, валюта.
Главный по их делу, «паровоз», отлетал в Израиль. У трапа самолета его задержали, провели в гостиницу и предложили рассказать об операциях нескольких егц друзей:
