Со мной — специальный провожающий, надзиратель тюрьмы.
В дороге основная тема перебранок с конвоем — вода (всем дают есть селедку) и туалет.
— Пить!..
Через полчаса, час приносят попить.
— Сцать!..
Кричит весь вагон. Старушкасоседка, член партии («хищение государственного имущества в небольших размерах»), шамкает:
— Солдатик! Скажи начальнику, что у меня больной мочевой пузырь.
— Не надо было воду пить, бабуся!
И пошло, и пошло…
Наконец, в положенное время начинают водить в туалет. Женщины по дороге заглядывают в «камеры». Мужчины восторженно вопят, «распределяют» женщин между собой.
После туалета все, умиротворенные, ведут неторопливые разговоры: кто, за что, сколько получил, с кем встречался. Завязываются «романы». Солдатиков просят передать «бабам» пожрать, «мужикам» от «баб» — курево.
Моя старушка спрашивает:
— А вы за что сидите, сосед? Гомосексуалист?
(Мысль понятная — кого же еще могут посадить от
дельно от всех.)
— Да нет, политик.
— Как политик? Разве за политику продолжают сажать?
— Еще как!..
— Неужели как при Сталине?
— Да нет, помене.
Она начинает стесняться передо мной за свою статью. Все-таки член партии, а так безыдейно села. Объясняет, что работала на молочном заводе:
— Вы же знаете, все тянут продукты домой. И меня поймали с маслом. Разозлились на меня на проходной и подловили.
Зэки ей кричат:
— Врешь, старая! Воровала целой машиной. За пару килограмм не посадят.
Старушка обижается. Что она, хищница, спекулянтка? Для себя брала, а не на продажу. В последнее никто не верит. Она все подчеркивает «брала», не желая произносить «крала».
Ее «товарки» начинают рассказывать, где что крадут, как крадут и сколько получают за кражу.
Бабоньки пожаловались еще немного на жизнь и, заскучав, перешли к «романтике» этапной.
— Сереженька, ты в какой камере был?
— 342.
— А! Над тобой Галька Сука сидела с коблом!..
— Да! Она мне «ксивы» писала.
— Она толстая!
— Я знаю. Видел ее на дворике.
— Она, дура, подхватила у одного. Трам-там-там…
Моя старушка стыдит малолетку. Малолетка обзывает ее по матушке.
Что значит партейный человек… И здесь воспитывает подрастающее поколение, зараженное ветрами Запада.
Малолетка заводит похабную песню:
А он с нею на кровать,
И давай роман читать,
Читал, читал, не дочитал…
Дальше идет история а ля «Декамерон»…
— Машка! Перепиши мне. Хорошая песня.
— Давай бумагу, Васенька.
Я восхищенно делаю пометку в записной книжке: игра словами «роман читать».
Романтика лагерей…
Взвейтесь кострами, синие ночи, — поют пионеры.
Вы здесь из искры раздували пламя,
Спасибо Вам, я греюсь у костра…
Последнее — о Сталине из популярной песни лагерей.
«Лингвистические» размышления уводят меня из «купе», вырывают из непосредственно данного этапного «контекста» блатных «ксив» и романов… на широкие просторы моей страны — географические и исторические.
Вспоминаю рассказ старой зэчки о ее романе с афганским ханом. Хан у себя в Афганистане вдруг проникся коммунистической идеологией и приехал в страну победившего социализма. Но его не поняли, и он загремел в лагеря.
Из своей камеры он спускал ей «коня», т. е. ксиву на нитке. Она прочитывала его признания не без удовольствия. С каждой запиской хан смелел. Стал описывать свою страсть, свои мечты. Когда князь обнаглел настолько, что перешел к ханскому пути в любви, она отказала ему в переписке. Хан страдал, а они хохотали над его карнавальной трагедией: хан-коммунист живет еще любовными мечтами тысячелетней давности, но принужден его единомышленниками жить по законам гулагной романтики.
Мы живем на этапном этапе развития России. Недаром слово «этап» из учебников по историческому материализму, истории партии, политической экономии перекочевало в блатной жаргон и зажило новой жизнью, как и слово «лагерь», а теперь, благодаря Солженицыну, — «архипелаг ГУЛаг».
Но не стоит вырывать новый этап из истории. По этапу гнали славян татаро-монголы. По этапу пошли в рудники Сибири «хранить гордое терпение» декабристы. По этапу шагал Достоевский, ехал поэт Полежаев. Па новом этапе истории России при либеральном Александре П по этапам шли восставшие поляки, затем народовольцы.
Наконец Председатель Совета Министров Столыпин усовершенствовал, механизировал этапный путь. У Запада заимствовали поезда, паровоз, и зэки стали ехать в Сибирь в «Столыпине», в столыпинских вагонах. О Столыпине помнят теперь только интеллигенты, но «Столыпин» хорошо знают рабочие и крестьяне. Увековечить хотел он самодержавную Русь с помощью новоиспеченных «серых баронов» (как умолял он историю подарить ему 20 лет для создания опоры самодержавию), а увековечил себя в этапных вагонах.
Весь путь России — этап.
Наши газеты любят писать о «зеленой улице» прогрессу, новшествам, новаторству. А в тюрьме я узнал о происхождении выражения «зеленая аллея». Так называли проход между рядами солдат, через который проходил провинившийся солдатик, а его били поочередно зелеными прутьями или шпицрутенами. Он умирал под палками, а царь-батюшка гордо заявлял Западу, что нет у нас смертной казни.
Этап — путь в неизведанное, зеленая улица, аллея…
… Озеро милое, милая Родина…
И мчится по ухабистым этапам истории Русь-тройка, в страхе перед ее величием останавливаются или отшатываются народы… И тащит эта тройка-«столыпин» за собой Украину, Литву, Грузию, Молдавию, все братские и небратские народы.
Пока я занимался филологией и клеветами на историю, «Столыпин» остановился, и кто-то завопил:
«Станция Березай, кому надо вылезай!»
Харьков. Стоянка на вокзале, воронки, тюрьма на Холодной Горе.
Грязная камера — «тройник» (на троих). Окна выбиты. Слышны крики из камер на прогулочный дворик:
— Девки, разденьтесь, покажите.
— Пошел, козел вонючий. Вертухаиха стоит.
Звон выбитого стекла. Кто-то выражает свой протест. А я теперь мерзну из-за подобного протеста.
Стены исписаны. Ищу (хоть и понимаю глупость этого поиска) надписи Алтуняна, Недоборы, Левина и Пономарева. Есть одна 1871, но фамилии такой не слышал. Мало ли их по клевете. Я хотел бы увидеть знак от своих «клеветников».
За окном перепалка. Слышно: «Ковырялки. Козлы. Петухи!»
*
Ужин. Какая склизкая масса. В кормушку заглядывает раздатчик, зэк.
— Статья?
— Политик.
— А-а-а!
С уважением.
Утром зову надзирателя.
— Почитать.
— Не положено пересыльным.
— А что же мне делать?
— Е… стенки.
Все же принес какую-то тягомотину. От скуки читаю. Первая мировая война, революция, гражданская война в Харькове. Холодная гора. И вдруг… Затонский и его маленькая дочь. Я ведь знаком с дочерью. Она мать Иры Рапп, жены Володи Пономарева…
Итак, этапы развертываются и свертываются в кольца, идут «по спирали».
Затонский делает революцию, потом создает советскую власть на Украине, оказывается врагом народа, а потом реабилитируется. Его дочь страдает сначала за отца, потом за выгнанную с работы дочь и посаженного все на ту же Холодную Гору зятя. Дочь едет в лагерь и видит на стене в кабинете начальника лагеря портрет реабилитированного деда. Я ищу на стенках записи Володи и читаю книгу о Затонском.
Замечательный русско-украинский карнавал, поспиральный и поэтапный.
Я насмешливо затянул:
— Широка страна моя родная…
