— Жан, черт тебя побери!
Затуманенный взгляд:
— Да. Добрый вечер.
— Какой вечер?! Ты что устроил?
— А что?
— Спрайт вместо кофе варишь, вот что. Не пришла?
Махом вылил сливки в бокал с виски. Поставил кружку. Опустил руки.
— Нет.
— Понятно. Но прекрати издеваться над кофе. Моя племянница такой готовит. Когда пьяна.
— Прости.
— К чёрту прости. Не пришла и не пришла. Не плачь.
— Я не…
Отворачивается.
— Ладно. Мишель!
— Ау?
— Подмени его. Народ распугает с таким настроением.
— Хорошо.
— Идём. Надо поговорить.
— Иду.
Садимся на кухне. Пьём. Лучший бариста в округе, а не может справится с каким-то мимолётным увлечением. Чёрт бы побрал этих женщин. Не блондинки, а дуры круглые.
— Жан, да плюнь!
Кивает. Тонкая натура. Поэтому и лучший. Я хлопаю его по плечу и ухожу. Очень надеясь завтра вернуться и выпить кофе. Без горчинки.
РИМ 99-ГО
из Яшиных дневников
Таксист — здоровенный дядька, упёршись животом в баранку, неожиданно быстро согласился на предложение. А Яша тут же огорчился, решив, что переплатил. Но в дороге они разговорились, и печаль прошла. Обсудили погоду минувшего лета и виды на предстоящую неделю. Решили, что все будет «окей» и «санни».
Итальянец рассказал о концертах классической музыки в термах Каракаллы. Потом о семи холмах, на которых стоит Рим. На Яшины сомнения в количестве холмов (хроники упоминают двенадцать) мужик так твердо (почти грозно) заявил, что их именно семь и ни разу не больше, что возражений не последовало. Удивляясь его излишней серьезности, Яша предположил, что таксистов отдельно инструктируют по теме «ландшафт» на случай, если турист заартачится или «позволит себе».
Яша прижался попой к согретым полуденным ступеням. Вся улочка — лестница, похожая на волнистый ручеек, что течёт прочь от матушки Veneto . Здесь уютно. Тихо. Прищурился на солнце. Птицы кругом. Сады рядом.
Мимо Яши, который, сжимая в ладонях стакан утреннего латте, устроился за столиком кафе, шествуют итальянцы в костюмах, бешеных галстуках и кожаных туфлях на босу ногу. Они торжественны. В прозрачном воздухе растворяется бархатный колокольный звон. Спелые итальяночки прям на ходу что-то шепчут в телефончики, торопливо постукивая каблучками. Они очаровательны. Прохожим радуется лавочник, нахваливая фрукты, а «Bongiorno!» звучит в его исполнении по-особому приветливо.
Автомобильные клаксоны заставляют Яшу вздрагивать… После них, как пляжный песок, долго не отстают от кожи мурашки. Хозяйка, высунувшись по пояс из окна, ловко бросает на веревки сырые рубашки, официанты под навесами ресторанчиков Trastevere весело напевают игривые мелодии, мороженщики открывают разноцветные палатки на склоне Капитолия. Рим оживает…
В тени зелёного сада греют бока оранжевые мандарины и пожилые итальянцы. Последние устроились на скамейках с газетами в руках. Читают. Абсолютно не шевелясь. Можно заключить пари, ни одной очаровательной блондинке в короткой юбке и на высоких каблуках не удастся привлечь их внимание. Эти поднимут глаза только если мимо пробежит Мэрилин Монро. И неодобрительно покачают головами.
Штука в том, что газеты сообщают о погоде и здоровье Папы. Старики не пользуются иными средствами доставки новостей. Чтение в парке — это образ жизни. Точнее, наслаждение ею. А еще возможность побыть одному. Вдалеке. От жены.
Piazza Navona. В лучах вечернего солнца чайки на легком крыле разносят переливы гитарных мелодий, смешанные с детским криком и увесистым ритмом контрабаса…
Диоклетианова арена бежит потертым травертиновым кольцом вокруг трех фонтанов… Шпиль египетской стелы горит, словно удивленная вершина времен… возникшая из прошлого. Символы четырех рек стыдливо прячут взгляды от архитектурного совершенства Борромини. На картинах горе-художников в центре площади летит и мечется в обжигающе красном образ испанской страсти — Кармен. И скучают постные лица голливудских киногероев.
Голуби нагло топчутся в кудрях Посейдона, на спинах морских чудищ и испуганных лошадей, рвущихся к вечному из-под брызг фонтана.
Пантеон растерянно глядит колоннами чужого фасада на площадь, которая скрыла ступени величественной лестницы, ведущей к его подножию.
Два престарелых итальянца режутся в карты за столиком кафе, и у каждого по очереди на галстук сыплется пепел сигары в тот момент, как партия завершается резким щелчком по столу и возгласом: «Astalavista!»
Закат. Яркий до невозможности и медленно угасающий розовым теплом. День уползает по граниту к вершине Испанской лестницы. Странно, что когда-то ей и не снилось то величие, которое она теперь медленно опускает к пьедесталу изящной лодочки Бернини, утонувшей в лужице воды…
Краски меркнут, а небо, в ожидании первых звезд, благоволит прекрасной погоде. Таксисты не врут. Два ряда оранжевых огней вдоль Via Sistina понесли благую весть к Santa Maria Maggiore .
Теперь ночь.
ТИШИНА
Если относиться к ней серьёзно, то сразу можно отличить одну от другой. Да-да, она всегда разная. И не зависит от национальных особенностей, местных традиций, привычек и вкусов. Вот уж какой покажется именно тебе, такая на самом деле и есть. Только, порой, отыскать её не просто. Притаится, спрячется и молчит. Пуглива до ужаса. Чуть пошевелись не так — ищи-свищи. Но я, все же, пытаюсь.
Одну, совершенно очаровательную, встретил, помнится, на белоснежном Монмартре. Странно только, что она скрывалась не под сводами нефов, не в приделе или за алтарём, а прямо в книге.
Успел в церковь к утренней службе, устроился на лавке и слушал, как местный музыкант «разогревает» орган. Он исполнял отрывки мелодий, выгоняя из пустоты металлических труб одиночество ночной прохлады. Инструмент, поскрипывал, выдыхал букеты низких и высоких нот, и голос его просыпался с каждым новым звуком, крепчал и становился ярче.
Скоро зал наполнился людьми и рядом присела крохотная японка, с огромной фотокамерой и книгой. Первую она положила под ноги, а вторую открыла и стала читать. Книжка была размером не больше самой девушки и обёрнута в таинственную угольно-черную обложку. Я невольно покосился на страницы и с удивлением (!) обнаружил там ровные столбики иероглифов. Если честно, вообще никогда не мог осознать вереницу графических картинок. А девушка читала. Читала с увлечением.
И я почувствовал, как бы выразиться… недоумение. Вот тут-то мне и явилась впервые тишина особого рода — из другого, совершенно чужого мира. Я ещё раз поглядел в книгу, чтобы полюбоваться. Она. Тишина полного непонимания. О, чертовка была необычайно хороша. Ни малейшего проблеска, ни движения, ничего. И никакого испуга. Как будто переполнена уверенностью, что мне до неё не достать. Для человека, умеющего читать на японском, в книге жили образы, звуки, события. Для меня — абсолютная тишина. Размером с полное ничто. Во всяком случае, не больше, чем содержание цифры под именем «ноль».
Я был ошарашен. И мне понравилось это чувство. Различая оттенки в музыке, плавно лившейся меж колонн, зная особенности архитектурной пластики, чувствуя настрой пришедших на мессу людей и вспоминая, как бывал тут раньше, я ничего, абсолютно ничего не ощущал поглядывая на страницы этой маленькой, черной книги. Там притаилось полное безмолвие. А японка продолжала читать. Я повернулся и, кивнув, с извинением спросил:
— О чём это?
— Стихи, — улыбнулась она. — О любви.
НЕЛЕПИЦА
