Московские этюды. 2013, сентябрь

 Серая ворона

В каком страшном сне приснилось дизайнерам идея раскрасить московский телецентр во все цвета радуги? Как надо не любить этот чудесный уголок Москвы, чтобы воплотить это идею?

Останкинский пруд с его ивами, кленами, березами, желтым песком, асфальтовой дорожкой, по которой гуляют усталые знаменитости. Троицкая церковь 17-го века, дворец графа Шереметьева. Когда-то тут были охотничьи угодья. Здесь усталые трамваи делают круг, чтобы потом разбежаться в Сокольники, Медведково и на далекие Парковые улицы. На берегу пруда сидит серая ворона и смотрит на мой фотоаппарат. Решив, что это не опасно, она начинает что-то искать среди упавших листьев. Ворона, пруд, листья и ствол старого дерева очень гармоничны.

А телецентр… впрочем, он не хуже, чем другие дома, увешенные рекламой. Со временем глаз перестает замечать эти яркие краски, как перестаешь слышать шум самолетных двигателей, после третьего часа полета.

А вот ворона и спокойная вода пруда так приятны глазам, уставшим от никчемной суеты.

 На скамейке

Холодно, моросит дождь, на асфальте первые желтые листья. На неуютной скамейке около трамвайной линии сидит мужчина и читает бумажную книгу.

Да-да! Настоящую бумажную книгу! У него в руках нет смартфона, планшета или букридера. Он слюнявит пальцы и перелистывает страницы. Мне кажется, что я даже слышу, как шелестят перелистываемые страницы.

Или это шелестят падающие листья?

 Уходящий трамвай

Такое чувство, что мы живем, когда бежим за уходящим трамваем. Нам кажется, что в трамвае будет тепло и сухо. Что именно там – жизнь, а не бег сквозь дождь и холод. Сначала много сил и веры, что ты догонишь свой трамвай. Потом желание догонять пропадает. Ты стоишь около мокрых рельсов, а потом садишься в первый подошедший вагон. Тебе повезло, если этот трамвай похож на тот, который ты догонял. И вдвойне повезло, если он идет по нужному маршруту.

Вот только осталась за стеклом твоя дорожка. Трамвай поворачивает, она скрывается за кустами, с которых капает вода. Да, в трамвае сухо и тепло. И тебя куда-то везут. Куда?

 Издалека

Издалека все красиво. Не видно морщин, облупленной штукатурки, пожухлых листьев. Издалека тебя не волнуют его привычки и его усталость. Любая мысль кажется глубокой, если она промелькнет и растает. Издалека все красиво.

 Падают листья, мадам

Внезапно кончился дождь. От асфальта, согретого солнечными лучами, поднимался пар. Усидеть дома было невозможно. Под ногами лежали желтые мокрые листья. Пожилая, аккуратно одетая женщина, не спеша шла по тротуару. Она шла туда, где не было ни продовольственного магазина, ни сбербанка. Шла медленно, опираясь не светлую деревянную палку. Иногда она оборачивалась, как бы не веря, что уже прошла так много. Ветер кружил вокруг нее листья, ее обгоняли спешащие студенты. Но женщина не торопилась. У нее был план: пережить осень и зиму. А после зимы придет весна, когда случаются чудеса, в которые надо обязательно верить!

 Время замедляется

Пруд на ВДНХ маленький, но на удивление чистый: без ряски, тины и элодеи. На берегу около удочек сидели мужчины и смотрели на поплавки. Они ушли из маленьких квартир, где надо было постоянно что-то делать. А тут можно сидеть среди запахов воды, прелых листьев и теплой мокрой земли. И ни о чем не думать. И ничего не делать. И не страдать от этого.

А время… оно так и так пройдет. На берегу время тянется по-другому. Медленно-медленно падает на воду желтый лист. От него не спеша начинают расходиться круги. Рыбак трет ладонями лицо и видит, как с ветки срывается второй лист, начиная кружение в своем последнем танце падения.

Долог день на берегу пруда.

 Память о теплом дне

Они вышли на маленький причал с перилами, покрашенными белой краской. Сначала они долго смотрели на мутную осеннюю воду, на яркие пустые лодки, на прибрежные кусты. Потом они поцеловались и стали фотографировать друг друга на телефон. Я смотрел и понимал, что на фото у них из голов будут расти кусты и деревья. Но им было все равно.

Они надеялись, что телефон запомнит теплое дерево причала, солнечные блики на воде, шелест листьев и запах грибов. Или хотя бы напомнит о теплом солнечном дне, посреди бесконечных дождей начала осени.

 Уставший от морозов 2014 года

 В самолете

Январь. Самолет из Москвы улетал ночью. Где-то над Польшей заалел восток. День догонял, заливая окна ярким светом, от которого хотелось отвернуться, опустить шторки, закрыть глаза и ждать, когда бортпроводница принесет пиво. До Парижа – три с половиной часа, потом – еще восемь над океаном и канадской тундрой. Блокнот отложен, на планшете – карточный пасьянс. Две недели морозов, две недели попыток привести мысли в порядок, выполнить тщательно составленный план. Кому-то обещал позвонить, куда-то хотел поехать, что-то написать, что-то сделать. В голове сумбур, который никак не хочет раскладываться по полочкам, разбиваться на этюды, мысли или просто описания новых картинок.

Еще чувство, что улетаю из города, которого уже нет. Ведь я прилетал в город моей молодости, и знал, что остались только контуры моего города, голые схемы, наполненные другой жизнью, другой молодостью. Город стал жестче, локти в толпе острее, взгляды безразличнее, скорости выше, забот больше. Но появилась сытость, исчезли очереди, и катастрофично стало не хватать денег. Эта проблема для всех. И для беззубого бездомного, зашедшего погреться в вестибюль метро, и для господина с отсутствующим взглядом, проезжающего мимо тебя на большой черной машине.

Строчки на экране компьютера грустные, под стать настроению в морозы, когда каждая прогулка – подвиг. Позже хотел переписать, но передумал. Пусть эти воспоминания останутся такими, с легкой примесью ощущения ненужности в чудном городе.

 Большой театр

В городе, которого нет, стоял Большой театр со строгим бело-розовым фасадом. В новом городе тоже есть Большой театр, но он песочно-желтый, а колонны ослепительные, похожие на деревянные столбы, покрашенные белой краской. Знаю, что так было задумано архитектором Кавосом двести лет назад, но в моем городе были другие краски.

 Кузнецкий мост

Кузнецкий мост в новом городе пешеходный, но что-то ушло и отсюда. Впрочем, это нормально! Ведь не может Большой театр быть бело-розовым вечно. Так и тут. Хватит уже по-русски писать. Тем более в центре Москвы. Новые времена, все знают английский: «Costa Coffee», «Togas»… Неужели непонятно?