Вокруг стояла та самая тишина, которая может быть только в большом городе. Издалека доносился лёгкий равномерный фоновый шум Москвы, неподалеку ворковали голуби. С соседнего перрона слышен размеренный звук метлы. Поднятая ей пыль весело поблескивала в косых лучах утреннего солнца, пробивавшихся через остекление здания.

Данька, задрав голову, с интересом рассматривал огромный свод, лежащий на множестве ажурных металлических арок. Он отвлеченно неспешно размышлял, к какому же архитектурному стилю может принадлежать такая конструкция. То ли конструктивизм, то ли модернизм, а, может, что-то третье?

Отчетливо, но негромко донеслось знакомое вступление оркестра и слова песни:

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля,

Просыпается с рассветом

Вся Советская земля…

https://youtu.be/QkW8H6b6-EE?si=TsEO7Ayls9DwFeiS

Свод над перроном, отражая звук, создавал легкое эхо и объем, вызывая иллюзию звучания со всех сторон. Данька огляделся и определил, что песня слышится через проем выхода и из репродуктора с дальнего конца перрона. Еще один репродуктор висел на стальной арке рядом, но он молчал. Причина молчания была очевидна — на арку залез электромонтажник и ковырялся в проводах.

Данька оглянулся. В окно вагона выглядывала ошалелая физиономия впервые попавшего в большой город юноши и разглядывавшего интерьер вокзала. Впрочем, я слегка приврал, юноша уже побывал в Киеве, так что большой город ему не в новинку, но чтобы целый поезд заезжал внутрь огромного здания — такое по первой впечатлит кого угодно, особенно паренька, впервые за свою жизнь покинувшего родное Прикарпатье.

Данька ухмыльнулся и в который раз посмотрел в сторону входа на перрон. Там как раз появились и шли в его сторону два офицера МГБ. Когда они приблизились, Данька первым приложил руку к козырьку. Капитан и сопровождавший его лейтенант ответили. Капитан внимательно осмотрел Данилу, удовлетворенно кивнул и негромко сказал:

— Милости просим. Вас не укачало?

— Мы ехали стоя, — ответил Данька отзывом на сообщенный ему в киевском управлении МГБ пароль.

Капитан протянул руку, Данила ответил на рукопожатие.

— Капитан Нечаев, — представился тот. — Вы — Данила?

— Так точно, лейте…

— Данила, этого достаточно. Ваш подопечный?..

— Вон, в окне маячит.

— Пусть выходит, будем выдвигаться на Дзержинского.

Данила махнул рукой наблюдавшему в оно парню. Тот через несколько секунд появился в проёме выхода из вагона. В новой солдатской гимнастерке без погон, в галифе и кирзовых сапогах. В руках держал два вещмешка. Данька протянул руку:

— Давай.

— Да я понесу…

— Свой сам понесу. Я не барин, ты не слуга. Понял?

— Понял, — ответил парень и протянул один вещмешок.

— Это все вещи? Тогда пошли, не барин, — усмехнулся Нечаев.

Монтер на арке, ставший невольным свидетелем встречи трёх офицеров в фуражках с васильковой тульей и малиновым околышем — нерядовое событие, — проводил удаляющуюся группу взглядом, захлопнул отвисшую челюсть и вернулся к своим проводам.

На стоянке возле вокзала ожидал автомобиль с водителем сержантом. Нечаев посмотрел на парня в гимнастёрке, махнул рукой в сторону передней двери и сказал:

— Боец, садись вперед — на город посмотришь. Виталя, — обратился он к закончившему перекур водителю и как раз садившемуся за руль, — а ты не гони, пусть парень на столицу полюбуется.

Вырулив с привокзальной площади, пересекли Москва-реку по Бородинскому мосту и направились в сторону центра. Ехали неспеша и через пятнадцать минут были на месте. После оформления в бюро пропусков Нечаев посмотрел на приехавших:

— Ну, что ж, братцы. На этом ваши пути расходятся. Прощайтесь.

Данила протянул руку парню и, задержав в крепком рукопожатии кисть товарища, сказал:

— Давай, Марьян, не поминай лихом. Учись так, чтобы мне за тебя стыдно не было — я ручался!

На слове «учись» капитан заметил промелькнувшую в глазах юноши боль. И это не досада нежелающего учиться молодого человека, а именно боль, связанная с какими-то жизненными обстоятельствами.

— Спасибо, я постараюсь, — было видно, что слов в голове парня много, да новая обстановка и незнакомые люди не располагают.

— Ну что ж, Данила, — прервал паузу Нечаев, — тебя товарищ лейтенант проводит до нужного кабинета, а ты, боец, отныне поступаешь в мое распоряжение. Будем тебя оформлять и обустраивать. За мной!

Данила, посмотрев вслед удаляющимся по коридору Марьяну и Нечаеву, направился за уходящим в противоположную сторону лейтенантом. После нескольких коридоров и пролетов лестниц, маршрут по укоренившейся привычке Данила цепко запоминал, они оказались у нужной двери. Сопровождающий лейтенант постучал, молча заглянул внутрь, после чего раскрыл дверь шире и, повернувшись к Даниле сказал:

— Заходи.

Дверь за вошедшим Данькой закрылась. Обычный кабинет с рабочим столом, напольным сейфом и книжными шкафами, на противоположной от входа стене традиционный портрет Дзержинского.

Пока Даниил как положено представлялся сидевшему за столом подполковнику госбезопасности, тот встал и вышел из-за стола навстречу. Подполковника Данька узнал сразу, тот подошел, пожал руку, приобнял и похлопал по спине.

— Ну, здравствуй, «крестник». Гляжу, узнал старого хрыча?

— Вас не узнаешь. Я больше удивился, что вас здесь увидел.

— Да, перевели с Урала в центральный аппарат. Вот и про тебя вспомнил.

Данька по молодости лет не то, чтобы сильно радовался переводу в Москву, он бы с удовольствием продолжил вести оперативную работу и борьбу с бандеровскими бандами, но понимал, что без определенной паузы, глядя на художества «борцов за свободу», и сам озвереет. А черстветь и терять человеческий облик не хотелось. Поэтому недовольство решил не выказывать.

— А я тебя дня на три — четыре раньше ожидал, — продолжил подполковник.

— Да у меня только полевая форма была, поношенная. В Киеве сказали, что не отпустят в столицу в таком виде позориться. Галифе нашлись готовые, а мундир под заказ шили. Вот, пришлось ждать.

Подполковник усадил Данилу за стол, выставил два граненых стакана, достал из сейфа бутылку и налил… Нет, не до краёв, как это делают жирные гэбэшники в современных говнофильмах, про этот штамп подпол не знал и плеснул буквально на дно каждого стакана. Выпили «за встречу», разговор начали издалека…

* * *

Данька относился к тому довоенному поколению, чье совершеннолетие и призыв в армию приходились на осень 1944 — весну 1945 годов. Многие из них были призваны ещё во время войны, большинство рвались на фронт, да мало кому довелось повоевать с фашистами. Кто-то из них, будучи несовершеннолетними, бежали на фронт — их отлавливали по дороге, кто-то умудрялся обмануть военкомов и приписать себе возраст. Только на оккупированной территории возраст редко у кого спрашивали.

Когда в сорок первом Данила с матерью эвакуировались из Харькова на Урал, отец, имевший бронь как высококлассный специалист, проводил их эшелон и остался в ополчении. С тех пор никаких вестей о нём не было.

Мальчишка, которому только исполнилось пятнадцать, понимал, что война закончится через какой-то год, без него, — биться об лед не имело смысла. Когда же он по завершении 1941/42 учебного года пошел работать на оборонный завод, где получил специальность токаря, понимание происходящего изменилось, война приняла затяжной характер и появилась надежда успеть повоевать с фашистами. От природы мальчик был смышлён, замечательно мыслил логически, критически относился к происходящему вокруг и в мире. Поэтому он понимал, что бежать на фронт — ребячество, подделывать документы — чревато.