Подобно Фрейду, Юнг отчасти делился со мной своими переживаниями, связанными с разрывом дружеских отношений с мэтром психоанализа. Правда, ему было, на мой взгляд, значительно труднее переживать сложившуюся ситуацию.
Несколько лет тому назад он восторженно говорил мне о своей любви к Фрейду, а теперь оказалось, что эта любовь обернулась для него разочарованиями и обидами.
Не помню точно, спрашивала ли я Юнга о том, зачем он включил в свою книгу о метаморфозах и символах либидо главу «Жертва», или он сам заговорил об этом. Только помню, как он сказал, что, заканчивая данную главу, он уже тогда знал, что публикация будет стоить ему дружбы с Фрейдом. По его собственному выражению, он понимал, что глава «Жертва» потребует жертв и от него самого.
Я не стала спрашивать его, о каких жертвах идет речь, сделав вид, что разрыв с Фрейдом и стал для него той жертвой, на которую он сознательно пошел. Но ведь Юнг сказал о жертвах, а не о жертве. А мне не хотелось в столь трудной для него ситуации рассказывать ему о своих догадках по поводу того, что ради обретения свободы для себя он пожертвовал не только Фрейдом, но и мной.
После разрыва с Фрейдом Юнг не очень-то церемонился в своих оценках прежнего кумира. Он говорил о том, что мэтр психоанализа сам страдал от невроза, симптомы которого были крайне неприятны для него. Он упрекал его также в одностороннем рассмотрении сновидений, в нежелании или неспособности выйти за рамки построенных им психоаналитических конструкций, в том догматизме, с которым тот отстаивал свою теорию либидо. Его возмущало, что Фрейд не захотел понять его новаторские идеи.
Я пыталась успокоить Юнга, говоря ему о том, что нет ничего страшного, если Фрейд действительно не поймет его новаторских теорий. Ну и что с того? Стоит ли осуждать мэтра психоанализа за это? Он так много сделал в области психоанализа, что ему вполне достаточно своей системы знаний, чтобы до конца жизни использовать ее как в исследовательских, так и терапевтических целях.
Мне приходилось объяснять Юнгу, что, несмотря на разногласия между ними, он должен понять Фрейда. Для этого необходима его добрая воля, его желание. Важно, чтобы он не поддавался своим аффектам, не обижался на то, на что не имеет смысла обижаться.
Теории Фрейда, говорила я Юнгу, необычайно плодотворны. Ведь он сам признавал это ранее и своим становлением психоаналитика во многом обязан его основателю. Было бы несправедливым упрекать Фрейда в односторонности только потому, что его способные и талантливые последователи пытаются выдвигать новые концепции, а он подчас настороженно воспринимает их. Надо иметь смелость признать величие мэтра психоанализа. Если Юнг отдал делу Фрейда столько времени, энергии и сил, то и сам он получил достаточно много для обретения своего собственного успеха.
Человек становится действительно свободным тогда, когда преодолевает свои собственные амбиции и признает величие других людей, внесших значительный вклад в развитие науки и терапии. Признав величие Фрейда, Юнг сам станет великим и добьется еще больших успехов в своей жизни. От этого, убеждала я его, он только выиграет. Его объективное отношение к мэтру психоанализа, несомненно, будет способствовать признанию объективного характера его собственной новой теории.
Я приводила всевозможные аргументы, чтобы убедить Юнга в необходимости более взвешенного и реалистического отношения как к самому Фрейду, так и к его концепциям, положенным в основу создания психоанализа.
Не знаю, удалось ли мне хотя бы в какой-то степени смягчить ту жесткую и раздражительную позицию, которую Юнг занял по отношению к мэтру психоанализа после того, как между ними произошел разрыв. Чувствовалось, что его обида на Фрейда заслоняет многое из того плодотворного, что дало им их дружеское сотрудничество.
Вместе с тем по прошествии времени Юнг не мог не отметить величайшее достижение Фрейда, состоящее в его серьезном отношении к страдающим неврозами пациентам и глубоком понимании их заболеваний. По его собственным словам, основатель психоанализа открыл некие доступы к бессознательному, тем самым придав нашей цивилизации совершенно новый импульс.
Мне было лестно услышать признание Юнга в том, что моя любовь к нему открыла для него новые горизонты. Эта любовь дала ему возможность осознать силу бессознательного, которая определяет судьбу и ведет к событиям величайшего значения.
Как приятно осознавать, что моя любовь к Юнгу не стала для него проклятием, а дала ему возможность открыть новые горизонты! Как это здорово, что…
Рука Сабины резко ушла вниз и она чуть не упала на дорогу. Мгновенно очнувшись от забвения, она увидела, что ее дочь Ева, споткнувшись о какое-то препятствие, повисла у нее на руке и падение их обеих неминуемо. Скорее всего, они вместе упали бы на дорогу, если бы ее старшая дочь Рената вовремя не подхватила мать, удерживая ее и младшую сестру от падения.
Ева испуганно хлопала ресницами своих прелестных, но выражающих смертельную усталость глаз. Непроизвольно брызнули слезы, которые она попыталась утереть своим грязным кулачком.
Держась из последних сил, Сабина нежно погладила дочку по ее ставшим серыми от пыли кудрям и, превозмогая боль в руке, с трудом повернулась лицом к Еве и поцеловала своими пересохшими губами ее висок.
Сжав губы, она крепче взяла Еву за руку и, опираясь на локоть Ренаты, поплелась дальше, навстречу своей судьбе.
Через некоторое время рука, державшая младшую дочь, перестала ныть. Сабина опять предалась своим воспоминаниям, связанным с выбором того дальнейшего жизненного пути, который ей предстояло пройти, поддерживая профессиональные и дружеские отношения одновременно с Фрейдом и Юнгом.
Так что же было дальше? В общем, ничего особенного.
В самостоятельном плавании
Сабина начала самостоятельный путь в океане психоаналитической терапии как раз в то время, когда погода была не столь благоприятной, чтобы она могла спокойно плыть на устойчивом корабле.
Океан штормил, а в корабле была пробоина, поскольку капитан и его помощник не нашли общего языка между собой.
Тем не менее, приходилось как-то жить дальше, и в 1912 году Сабина решила уехать в Берлин до того, как между Фрейдом и Юнгом прекратились личные отношения.
По вполне понятным причинам она не могла оставаться в Цюрихе, где находился Юнг. В то же время не могла поселиться и в Вене, в той колыбели психоанализа, где жил и работал Фрейд. Оба варианта исключались хотя бы потому, что Сабине не хотелось усугублять наметившийся разрыв между Фрейдом и Юнгом.
Она посчитала, что своим территориально нейтральным положением не нанесет никому из них личной обиды. Напротив, находясь на расстоянии от них обоих, ей было легче выступать в качестве своеобразного посредника, который в письменной форме пытался донести до них простую истину – необходимость в большей терпимости по отношению друг к другу во имя продолжения и развития общего дела.
Выйдя замуж за Павла Шефтеля, Сабина переехала вместе с ним в Берлин, где у них в декабре 1913 года родилась дочь, названная Ирмой-Ренатой. К сожалению, Берлин оказался не слишком гостеприимным, поскольку Сабина фактически осталась без работы. Впрочем, было довольно распространенным явлением, когда у начинающего врача возникали сложности с поиском пациентов.
В начале своей терапевтической карьеры Фрейд тоже испытывал значительные трудности, поскольку какое-то время у него не было пациентов. Он сам шутил насчет того, что хотел было повесить в приемной свою фотографию с надписью «Наконец один», но опасался, что, к сожалению, там некому будет ею любоваться.
Но Сабине от этого было не легче. Во всяком случае, она попросила Фрейда при случае послать ей пациентов, но это оказалось не так просто. Да и время было довольно неспокойное.
Несмотря на материальные трудности и непростые отношения с немецкими психоаналитиками, включая Карла Абрахама, пребывание в Берлине оказалось для Сабины весьма плодотворным в научном отношении. На протяжении 1912–1914 годов ей удалось опубликовать ряд статей в психоаналитических журналах, в которых нашли отражения как клинические данные, так и ее собственные размышления о детских страхах, сновидениях взрослых и детей, страхах беременных женщин, проблеме свекрови. Этим темам были посвящены такие статьи, как «Опыт понимания детской души» (1912), «Очерки о детском развитии» (1912), «Материнская любовь» (1913), «Свекровь» (1913), «Бессознательные мечтания в „Поединке“ Куприна» (1913), «Символика животных и фобии у мальчика» (1914), «Самоудовлетворение в символике стоп» (1914), «Два менструальных сна» (1914).
