Он сам рассказывал о том, как одна пациентка, желая избавиться от любви к нему, поехала в горы, там увлеклась подвернувшимся ей мужчиной, имела с ним сексуальную связь, забеременела от него и ждала ребенка. Узнав о беременности, обольстивший женщину мужчина бросил ее, после чего она хотела покончить жизнь самоубийством. Но доктор Юнг сделал все для того, чтобы удержать ее от этого отчаянного шага.
Судя по его рассказам, многие пациентки и студентки влюблялись в него. Так что нет ничего удивительного, что одна из них могла быть автором порочащей Юнга сплетни.
Обиднее всего для меня было то, что он даже не попытался поговорить со мной об этом инциденте. Я уверена, что если бы он пришел ко мне и рассказал о случившейся неприятности, то я смогла бы развеять его заблуждения насчет меня.
А так он не только обвинил меня в авторстве «грязной сплетни», но и подумал, что я, любящая его как никто другой, начнет придумывать такие «дьявольские трюки», которые окончательно подорвут его репутацию и как порядочного семьянина, и как врача.
Позднее я узнала, что жена Юнга была обеспокоена распространяющимся слухом о предстоящем разводе ее мужа с ней. То ли она догадывалась о любви Юнга ко мне, то ли, стремясь предотвратить неизбежный скандал в семье, он сам рассказал ей о моем «систематическом соблазнении его».
Не знаю, как было на самом деле, но его жена (а кто другой мог это сделать?) послала анонимное письмо моей матери. Та, в свою очередь, написала нелицеприятное письмо Юнгу, после которого он в холодном тоне обвинил меня и ее в неблагодарности за оказываемую нам помощь.
Юнг написал моей матери о том, что он точно знает границы врачебной деятельности, за которую получает соответствующую плату. Он также знает и то, что между мужчиной и женщиной не могут бесконечно поддерживаться исключительно дружеские отношения. Поэтому он предлагает госпоже Шпильрейн оплачивать медицинские услуги, которые до сих пор он оказывал ее дочери безвозмездно. Он даже указал конкретную сумму в 10 франков за час, которую госпожа Шпильрейн должна будет отныне ему выплачивать.
При этом Юнг высказал госпоже Шпильрейн почти что угрожающее предупреждение. Оно сводилось к тому, что если он останется другом ее дочери, то матери придется только надеяться на судьбу. Концовка письма Юнга свидетельствовала не только о его раздражении по поводу неблагодарности госпожи Шпильрейн по отношению к честному врачу, но и о возможности выйти за рамки ранее установленных границ. «Никто не может, – подчеркнул он, – помешать двум друзьям делать то, что они захотят».
Словом, Юнг был вне себя от недостойных, по его мнению, подозрений со стороны моей матери, поверившей в содержание анонимного письма. Слух же о «грязной сплетне», который дошел до него и распространение которого он приписал мне, поверг его в ярость. Все закрутилось в таком бешеном вихре, что я просто не находила себе места.
Я никак не могла понять, почему Юнг обвинил меня во всех смертных грехах.
Неужели моя любовь к нему ничему его не научила? И как можно вылечить больного человека любовью, если он не верит своему целителю?
Не зная, что делать и как жить дальше, будучи без вины виноватой, я решила написать письмо профессору Фрейду, чтобы он, опытный и мудрый человек, основатель психоанализа, выслушал меня и помог мне выбраться из того щекотливого положения, в котором я оказалась по недоразумению. Это было в марте 1909 года, когда я послала мэтру психоанализа свое первое письмо.
Впрочем, я уже упоминала об этом и о тех переживаниях, которые были связаны с данным обстоятельством.
Не хочется вспоминать те мучительные дни и ночи, когда я была в полном отчаянии от того, что никак не удается поговорить с Юнгом относительно происшедшего инцидента. Да и профессор Фрейд не сразу поверил в то, что я не имею никакого отношения к действительно «грязной сплетне». Но, как бы там ни было, через три месяца все прояснилось.
К тому времени я почувствовала себя более сильной и нашла возможность встретиться с Юнгом. Сперва он не хотел разговаривать со мной, считая, что я его злейший враг, стремящийся опорочить его. Он показался мне большим, но глупым ребенком. Я приложила все силы, чтобы успокоить его. Сказала, что не собираюсь чего-либо с ним начинать. Пришла лишь потому, что он мне дорог, что хочу видеть в нем благородного человека.
Его манеры сразу же изменились. Между нами состоялся откровенный разговор. Он убедился, что автором грязной сплетни была не я, а кто-то другой. Заговорил о непорядочности тех, кто распускает подобные слухи о нас обоих. Продемонстрировал глубокое раскаяние. Признался, что нечаянно попал в «сеть иллюзии», сотканную из собственных бессознательных страхов и опасений, вызванных нетрадиционными отношениями между врачом и пациенткой, в которых вездесущий Эрос делает свое незаметное дело, расшатывая и подтачивая все былые устои.
Выяснив отношения, мы с Юнгом расстались как лучшие друзья. Я успокоилась и была рада, что этот неприятный инцидент исчерпан. Особенно меня порадовало письмо от профессора Фрейда, в котором он приносил свои извинения за свое предшествующее предвзятое отношение ко мне.
В том письме мэтр психоанализа писал: «Сегодня я кое-что узнал от самого доктора Юнга по поводу Вашего предполагавшегося визита ко мне и теперь вижу, что одну сторону дела угадал правильно, в то время как другую понял неверно, в ущерб Вам. Поэтому я должен просить у Вас прощения. Однако тот факт, что я был не прав и в ошибке стоит винить мужчину, а не женщину, как признает и сам мой юный друг, согласуется с моей высокой оценкой женщин. Пожалуйста, примите это выражение моей глубокой симпатии, которую вызвал во мне тот достойный способ, с помощью которого Вы разрешили данный конфликт».
Письмо профессора Фрейда не только польстило мне, но и подтвердило известную истину, что нельзя судить о людях по первому впечатлению. Дело не только в том, что он не сразу поверил мне. Да и почему профессор Фрейд должен был верить мне на слово, тем более что он меня совсем не знал! Ведь доктор Юнг мог представить ему связанный с грязной сплетней инцидент в совершенно искаженном виде.
Дело еще и в том, что после отказа профессора Фрейда принять и выслушать меня я была в глубине душе обижена на него. Поэтому он предстал в моем воображении бесчувственным стариком, являющимся специалистом по бессознательному, но в силу своей дружбы с доктором Юнгом неспособным понять женщину, нуждающуюся в его профессиональном совете.
Разумеется, я с большим почтением относилась к профессору Фрейду как к мэтру психоанализа и как к человеку, с которым дружил Юнг, выражавший свое восхищение им. Поэтому нет ничего удивительного, что в некоторых моих сновидениях наряду с Юнгом присутствовал и профессор Фрейд. Он представал в образе красивого и умного мужчины.
Однако после того, как профессор Фрейд отклонил мою просьбу о встрече, я увидела сон, в котором он был старым, уродливым и довольно хитрым. Я пришла к нему вместе с братом, но Фрейд стал уделять основное внимание ему, а не мне.
Не надо быть психоаналитиком, чтобы понять, что за фигурой моего брата скрывается Юнг. В моем сновидении нашло отражение вполне понятное переживание по поводу того, что профессор Фрейд будет прислушиваться в большей степени к нему, чем ко мне.
Другие мои сновидения были не лучше. Однажды я увидела во сне нас троих – себя, Юнга и профессора Фрейда. Мы находились в больнице. Я была в одной комнате, а доктор Юнг и профессор Фрейд в другой. Когда последний вошел в ту комнату, где находилась я, то у меня сразу же появилась мысль о том, что он думает обо мне. Он как бы спрашивает про себя: «И это та красавица, которую Юнг хочет считать равной моей дочери?» Я вижу свое отражение в зеркале и начинаю испытывать стыд, поскольку не нахожу себя красивой. Кроме того, я боюсь, что профессор Фрейд, будучи психоаналитиком, начнет интерпретировать каждое мое движение как имеющее сексуальный смысл. Вместе с тем его лицо мне видится молодым, симпатичным и привлекательным. Однако мне плохо от того, что он не слушает меня. Я не могу понять, почему он так плохо думает обо мне.
