9 мая было обычным рабочим днем и при Сталине, и при Хрущеве. В конце 40-х безруких и безногих инвалидов войны стали выселять за пределы Москвы, чтобы не портили образ великой коммунистической страны Советов. Возвращавшихся из плена и незаконно угнанных на работы прямиком отправляли в ГУЛАГ мотать срок за предательство и госизмену. Брежнев – «герой» сражений на Малой Земле, очень любил праздники, поэтому в середине 60-х день победы был все же объявлен выходным. История лжи закольцевалась и день жуткого позора неожиданно трансформировался в день гордости за 27 млн уничтоженных людей. Расчеты примерные, посчитали еще не всех, но радость с тех пор льется через край, а отмечания идут на полную катушку.
Многие москвичи предпочитают 9 мая свалить подальше из Москвы, отдав ее на откуп провинциалам и проплаченным толпам бюджетников, принудительно пригнанных ходить весь день с портретами дедов. А ведь в 1995 году в свободной России праздновалось 50-летие победы. Я очень хорошо помню тот праздник и настроения людей. В Москву приехали лидеры более 50 государств, включая Билла Клинтона, Джона Мейджора, Франсуа Миттерана, особым гостем был Гельмут Коль. Это был настоящий день примирения, по всей Москве развесили баннеры с американским, британским и советскими флагами, символизирующие совокупный вклад коалиции в Победу во Второй Мировой Войне. Ни одного упоминания Сталина в контексте победы. Но двадцати лет хватило, чтобы выяснилось, что такое прочтение истории не соответствует той выхолощенной и причесанной сказочке, придуманной при совке, с участием КГБ. В итоге, 9 мая, но уже 2022 года, никого из иностранных лидеров вменяемых стран не позвали, а вклад союзников коалиции в победу низведен до абсолютного нуля. По всей стране народ обвешивает свои машины, зачастую немецкого производства, колорадскими ленточками и наклейками «можем повторить». События в Украине ясно показали, что все-таки «не можем» ничего повторить, даже собрать свой автомобиль, не говоря уже про «Киев за три дня».
Мои деды не воевали из-за своего неправильного происхождения. За этническую принадлежность им пришлось пройти через трудовые лагеря. Мне нечего было рассказывать в школе про подвиги моих дедов, за что я каждый год 9 мая был подвергнут моральной обструкции со моих товарищей и особенно учителей. В памяти остались рассказы моей бабушки, как они в захолустных приграничных с Украиной районах оказались в оккупации. Дорога, представлявшая из себя глубокий и непроходимый ров, была срочно засыпана немцами гравием, на перекрестках появились указатели, жизнь стала налаживаться, население с большим удовольствием стало сотрудничать с новыми оккупационными властями, некоторые даже освоили немецкий язык и строили большие планы на жизнь, которая наконец-то перестала быть советской. «Освобождение» от немецко-фашистских захватчиков пришло довольно быстро, всех, кто был заподозрен в сотрудничестве с врагом, расстреливали на месте, дорогу вернули в исходное состояние, указатели все убрали. История, конечно, не знает сослагательного наклонения, но если б Сталин не закидал пушечным мясом «агрессора», то, глядишь, попивали бы сейчас баварское разливное.
Школа, кстати, преуспела больше всех в «чествовании» героев. Нам положено было скинуться ветеранам не печенье и чай, а это были 90-е, не у всех в семье водились лишние деньги. Тот, кто не скидывался, попадал под адскую обструкцию учителей и администрации, шли тяжелые разговоры с детальным расследованием финансового положения семей. В назначенное время в школу притаскивали ветеранов, которые с огромным трудом поднимались на второй этаж, а актовый зал. Мы должны были их встречать и помогать передвигаться, нежно поддерживая под руки. У всех без исключения ветеранов, к которым я был приписан помогать доковылять до актового зала, лично мне запомнился удушающий запах изо рта, за состоянием которого они, видимо, перестали следить еще при Сталине, причем это был запах не гнилых зубов, а характерный старческий запах смерти. Металлические коронки во весь оскал придавали вид им вид каких-то безумных биороботов марки «Старый Терминатор». Они все, как один, дурно пахли, ни черта не слышали, что им говоришь, еле ноги передвигали, и пока медленно, но верно доходили до актового, пиздели без умолку о своих подвигах, доводя меня до полуобморочного состояния. Вся церемония в актовом зале была похожа на репетицию их же собственных поминок, где о новопреставленных либо хорошо, либо никак. После такого перформанса провожать их до дома у меня не было ни сил, ни желания, поэтому я отсиживался в вонючем школьном туалете, который по сравнению со смердящими ветеранскими ртами, казался розарием.
С этой мыслью я провалился в сон и обнаружил себя в Кремле, кишащий разными людьми, словно муравейник.
- Виталий Иваныч – окликнул меня кто-то в коридоре. Сквозь толпу ко мне пробирался Сурков с хитрой ухмылкой, - зайдите в мой кабинет, дело есть. Мы, минуя рабочую зону этого тонкого эстета, проследовали сразу в комнату отдыха, где, расположившись на роскошном диване, продолжили нашу незатейливую беседу.
- Виталий! – продолжил Сурков – мы долгое время ковали нашу версию 9 мая для поддержания рейтинга ему, - тут он поднял палец вверх, и все догадались о ком речь. – Но сегодня ситуация изменилась, народ, как оказывается, не идиот, знают, читают, выискивают. Более того, все наши фокусы с бюджетниками, согнанными за 500 рублей с портретами дедов, напечатанные в одной типографии, выплывают и становятся достояние общественности. В общем громадная ложь, придуманная нами, бьет очень больно по нам и особенно по нему – резюмировал Владислав Юрьевич, снова вознеся палец вверх. – Ты должен, – продолжил он – и только ты, поставить окончательную точку в этом царстве мракобесия. Вот личные дела ветеранов, которых мы пригласили на трибуны сидеть с главным рядом. Большинству из этих людей на момент окончания войны было лет 5, максимум 10, но они все с медалями и орденами. Самые древние тоже есть, они в 45-м встречали угнанных на работы и в плен, чтобы этапировать в советские лагеря. Возникла пауза, после чего Сурков добавил: - Виталий, ни одного воевавшего тут нет, кроме пары вертухаев, отсидевшихся в тылу и всю последующую жизнь стороживших зэков. Люди, отдавшие свои жизни, как понимаешь, с сороковых годов не с нами.
На этих словах я остался в комнате один, листал личные дела, где были расстрельные списки, принятые к исполнению, доносы, записочки на соседей, коллег, друзей и даже собственных родственников с целью освободить жилплощадь и улучшить собственные бытовые условия.
«Как же так» - думал я – «откуда у людей, позиционирующих себя высоконравственными и духовными индивидуумами, такая хладнокровная жестокость? Как они живут после того, как стреляли в спину беззащитным, зачастую близким людям? Ходят, коптят воздух, рассказывают сказки про доблестное военное прошлое, гремят медальками, да орденами, ублюдки».
- Виталий, ты идешь? – прервал мои тягостные мысли до боли знакомый голос. Я обернулся и в дверях увидел Путина, а в его глазах душу, точнее мерзкую душонку КГБшника, наследника славных традиций НКВД. Часы показывали 09:55, мы двинулись по коридору на выход через Спасскую башню в направлении Красной площади. Как раз оставалось 5 минут, чтобы дойти и занять места на параде.
– Виталик, тебе надо будет выступить сразу после меня, - продолжил президент, - я объявлю тебя своим преемником, а ты скажешь свою программную речь о том, как ты видишь дальнейшее развитие нашей страны без лжи, вранья, очковтирательства. 9 мая – подходящий для этого случая момент, я надеюсь Сурков тебе передал личные дела «ветеранов-героев». Так вот, они подлежат ответственности за свои деяния, их преступления не имею срока давности, но сообщить миру об этом должен именно ты в качестве первого шага к самоочищению и началу жизни с чистого листа.
«Ну, конечно, самую грязную работу мне» - подумал я, но ничего не ответил этому наломавшему дров бывшему чекисту.
Между тем под одобрительный свист публики мы проследовали к своим местам, что были определены нам в самом центре трибуны. Я пристроился на пластиковое кресло, а Путин подошел к тумбе с двуглавым орлом и 4 пушистыми микрофонами.
