— Не знаю вас, пропуск покажите.

Раньше меня тут знали все.

— Я к Алексу.

— К Алексу проходите, он на месте.

В коридоре такой же линолеум, стены окрашены в зеленый цвет. Он успокаивает, создает весеннее настроение. Двери высокие, тяжелые, заедают. Они всегда заедали, их надо толкнуть плечом — это привычно.

Алекс у тяги, в одной руке длинная пипетка, в другой — колба с темной жидкостью. Тяга из пятидесятых годов, деревянная, белый кафель на дне, краны с водой и сжатым воздухом. На полке колбы, банки с порошками. В алюминиевой кастрюльке что-то греется, в ней термометр, укрепленный на штативе. Алекс в белом халате, сосредоточен, на меня не обратил внимания.

— Да здравствует волшебница химия и ее король!

— И тебе процветать! Чай будешь?

В лаборатории чай — это святое. Его пьют пять раз в день. Заваривают в специальной колбе, рецепты у всех свои. Чем крепче, тем полезнее для науки.

— Ты, похоже, один в корпусе работаешь?

— Понятия не имею. Я никуда не хожу.

— Помощники есть?

— Аспирант. Я ему доплачиваю.

— Из своих?

— Из каких же еще. Я из Америки что-то привез.

— А что в Америке было не так?

— На фирме науки почти не было. Была гонка за патентами и хорошая зарплата. А у меня есть мечта. Как у Мартина Лютера Кинга. У тебя есть мечта?

— Есть, но здесь, среди колб и пробирок я ее озвучивать не буду.

— А мою мечту можно везде озвучивать. Пойдем пообедаем, раз уж я работать не смогу. Тут грузинский ресторан рядом. Неплохой.

В ресторане кроме нас сидели двое мужчин и громко обсуждали поставки и предоплату. Мы сели за столик у окна, чтобы смотреть на прохожих. Прохожих не было, мы стали смотреть по сторонам. На деревянных стенах грузинская чеканка, темные бутылки, сухие ветки.

— Харчо, шашлык, пиво… И много хлеба.

Официантка кивнула, черкнула в блокноте, ушла.

— И что за мечта?

— Новый катализатор. Тебе это интересно?

— Да.

Рассказывает о катализаторе. Глаза заблестели, пальцы чертят в воздухе формулы и перспективы. Перспективы заманчивые — революция в производстве удобрений и не только. Закроются многие шахты на Кольском.

— С тебя нужно пылинки сдувать и бесплатно кормить четыре раза в день.

— С этим я и сам справлюсь. Хотелось бы, чтобы Еbay быстрее работал. Когда я на фирме работал, то вечером закажешь реактив, утром он уже на столе.

— Покупаешь реактивы на свои деньги?

— Ну да, так проще и быстрее. Если через отдел снабжения, то они отсылают заявку, где-то наверху ждут, пока накопится много подобных, чтобы купить большую партию — так дешевле. А мне нужно всего десять миллиграммов. Я не могу ждать месяц.

— А приборы?

— Что-то покупаю на свои, что-то ремонтирую, иногда использую чужие — за это включаю хозяев в соавторы статей. Так всегда было, ты же помнишь.

— Слышал, ты докторскую защитил.

— Было дело. Но это никому не надо. Правильно говорят, что звания, медали, грамоты — это похоронные принадлежности.

— Завтра суббота, поедем в Новую Третьяковку? Там выставка интересная.

— Я хотел бы поработать. Новые идеи появились.

— А в воскресенье?

— Тоже. Ты уж прости. Жизнь коротка, здоровье так себе, планов много. Хочу успеть.

— Я написал книгу о нашей жизни в институте…

— Я не буду ее читать. Это интересно, но у меня нет времени. Подари моей жене, она прочитает, за ужином мне перескажет.

— А как жена реагирует на твою работу?

— Нормально реагирует. Вот только летом приходит на дачу ее отвозить.

— Ты сейчас на машине?

— Зачем? В метро я могу думать, читать статьи.

Звонок. Алекс достает старый кнопочный телефон. Отвечает, что скоро будет.

— Ну и телефон у тебя.

— Мне хватает. Заряд держит, звук хороший. А в наворотах смартфонов я разбираться не хочу.

— Странно. Ты на переднем крае, почти человек будущего…

— Нет, я из двадцатого века и там останусь. Мне в двадцатом веке нравится, жаль, что почти все оттуда ушли. Видел пустые коридоры? Те, кто там ходили, ушли в двадцать первый век.

На улице жмем друг другу руки.

— Значит побежал дальше, вприпрыжку за новым веком?

— Да, вприпрыжку, если машина сломается.

— Ну, удачи тебе. Передавай привет попутчикам.

— Ты даже не спросил, как я.

— Вижу, что в шоколаде. И телефон, наверное, самый последний. Яблоко, небось? Ты там во всем разобрался?

— Во всем.

— Значит, нет у тебя правильной мечты, если голову занимает такая ерунда. Ладно, не обижайся. Это любя, ты же меня знаешь.

— Знаю.

Я пошел к метро. Вдогонку за двадцать первым веком. Весь в шоколаде и с новым телефоном в кармане.

— Это какой-то экстремальный случай. В двадцатом веке не только так работали, но успевали и книги читать, и на выставки.

— Не успевали, если так работали.

— Ладно, что-то понятно стало. А что насчет тех, кто из будущего?

— Вот тут я не знаю. Спор ведется, кто победит — технократы или гуманитарии?

— Технократы — это понятно. А при чем тут гуманитарии? Физики в свое время победили лириков. Так и сейчас будет.

— Не факт. Слишком много техники, слишком много информации. Наши мозги не изменились за последние тысячи лет, мы просто физически не готовы к такой жизни. Скачем по верхам, нет времени остановиться, сосредоточиться, подумать. Знания на уровне Википедии, литература на уровне краткого содержания и цитат.

— И что гуманитарии, спасут?

— Должен же кто-то сказать, что мы идем слишком быстро, что надо притормозить и насладиться жизнью, а не новыми гаджетами. У меня такое чувство, что нам не обойтись без новых писателей и поэтов — одних их последних романтиков нашего века. Их работа не приносит денег, мысли ничем не стеснены, можно перенестись в любое время, куда заведет фантазия. Они бродят среди нас, немного сумасшедшие, живущие в параллельных мирах. Даже когда они сидят за компьютерами, перед их глазами чистый лист бумаги, чернильница и перо, выводящее «однажды весною, в час небывало жаркого заката…»

— Красивые слова, но кого это сейчас волнует, кроме самих писателей? Только не говори, что сейчас все писатели. Пишут — да. Но не читают других. Так что красивые слова повиснут в воздухе, ничего не изменят.

— Это же неправильно, ты сам понимаешь. Что-то должно произойти, чтобы слова приобрели силу. Иначе, читать будут роботы, а мы будем смотреть сериалы о красивой жизни, которая может никогда не наступит. Гуманитариям предстоит помочь нам выжить в окружающей круговерти, расставить маяки и соорудить площадки для отдыха, где можно остановиться и холодным взглядом окинуть предстоящий путь.

 Путь  

Наверное, все знают, что счастье не в достижении цели, а в пути к этой цели. Цель — как вершина, которую надо покорить. На вершине холодно и одиноко. Сморишь вниз — там зеленые долины, красивые женщины, молодое вино. А тут ветер и ты. И больше никого. Даже порадоваться не с кем. И ты идешь вниз, другого пути нет. Путь вниз неинтересный и самый опасный. Ты уже устал, торопишься, плохо видно, куда ступаешь. У альпинистов большинство происшествий случается при спусках. Но мы сейчас не о покорении высот в горах и в быту. Мы о путях, которые нас выбирают.

Путь начинается с вокзала. Или с загрузки багажника машины. Но романтичнее с вокзала. На нем и заканчивается. Люблю куда-то приезжать, прилетать, приплывать. Неважно куда. Идешь в толпе пассажиров, все довольны, улыбаются. И чувствуешь, что прибыл в правильное место. Ведь не могут столько людей ошибаться и быть счастливыми от того, что попали именно сюда.

Японский танка-поэт Ёсии Исаму жил в прошлом веке. Одно из лучших у него: