Вернулся Ипатов на том же такси. Олежка сладко спал, свернувшись калачиком, в кресле. Ипатов отправил его к себе, а сам сел напротив мамы. Всю ночь он не спал, прислушиваясь к ее тяжелому дыханию.
Утром, еще задолго до начала приема, он побежал в поликлинику договариваться о санитарной машине. Ему казалось, что достаточно будет показать направление известного профессора, и все пойдет как по маслу. Однако заведующая отделением — немолодая и, по-видимому, когда-то красивая женщина с неприятным визгливым голосом — даже не захотела с ним разговаривать. Она заявила, что без освидетельствования больной участковым невропатологом никуда звонить не будет. «Тогда пришлите невропатолога!» — уже в ярости воскликнул Ипатов. «Он на приеме», — ответила она. «Послушайте, он должен был прийти еще вчера и не пришел! — И вдруг Ипатов взорвался: — Или вы сейчас же пришлете невропатолога, или я разнесу всю вашу поликлинику к чертовой матери!» — «Если вы не прекратите хулиганить, — пригрозила заведующая отделением, — я вызову милицию!» — «Вызывайте», — устало отозвался Ипатов и тяжело опустился на стул.
Заведующая отделением выбежала из своего кабинета. Через несколько минут к Ипатову осторожно подошла старшая медсестра: «Идите, гражданин, домой. Скоро к вам придет доктор!»
Заявился же невропатолог только через полтора часа. Это был высокий широкоплечий, под стать Ипатову, мужчина с румяным — кровь с молоком — лицом. «Показывайте вашу больную», — жизнерадостно сказал он. Когда он начал осмотр, к маме неожиданно вернулось сознание. Она даже отвечала врачу на какие-то вопросы, правда иногда невпопад, как сквозь сон. Проверяя рефлексы, он заставлял ее делать то одно, то другое. Было совершенно непонятно, откуда у мамы берутся силы выполнять все…
Закончив осмотр, врач спросил: «Где у вас тут можно вымыть руки?» Ипатов провел его в ванную. Там он долго, как будто ему предстояло кого-то оперировать, мыл руки. «Ну так как же с сантранспортом, доктор?» — прервал молчание Ипатов. «Ничем вас порадовать не могу, — ответил невропатолог и со вздохом добавил: — Все мы прошли через это…» — «Иными словами, вы отказываетесь вызывать санитарную машину?» — «Не имею права, увы, ваша мамаша нетранспортабельна», — развел он руками. «Неужели это направление для вас пустая бумажка? — разъярился Ипатов. — Профессор Сухорукова берется лечить маму, а вы не хотите сделать даже такой малости — вызвать машину?!» — «Пусть бы она сама, ваша профессор, и вызывала сантранспорт, — огрызнулся врач. — Умрет больная в дороге, отвечать будем мы, а не ваша профессор!» — «Послушайте, — Ипатов загородил проход к двери, — я вас не пущу до тех пор, пока вы не позвоните!» — «Вас никогда не сажали на пятнадцать суток?» — с интересом осведомился невропатолог. «А я не уверен, — заявил Ипатов, — что вы тоже легко отделаетесь, если по вашей вине умрет больная». — «От такого инсульта даже де Голль умер, спасти его не могли, а вы хотите…» — «Послушайте, — Ипатов смотрел прямо в бесцветные, с красными прожилками глаза, — со мной, конечно, вы можете не считаться. Но если по вашей вине умрет мама, именно по вашей вине…» — «Почему по моей?» — встрепенулся врач. «А потому что, — Ипатов городил первое, что пришло в голову, — профессор Сухорукова ставит на ноги даже тех, от кого отказываются другие светила, и в этом случае вам придется иметь дело со всей медицинской общественностью города». — «А кто она вам, профессор Сухорукова?» — насторожился невропатолог. «Кто? Старая подруга мамы!» — в отчаянии соврал Ипатов. Невропатолог на мгновение задумался и спросил: «Где у вас телефон?» — «В той комнате!» — обрадовался Ипатов. Врач позвонил в «Скорую помощь» и попросил прислать «санитарку», чтобы доставить больную в клинику профессора Сухоруковой. «Ей шестьдесят пять, — отвечал он на вопросы диспетчера. — Да, есть направление. Да, сам видел…» Закончив разговор по телефону, он сказал Ипатову: «На вашу с профессором Сухоруковой ответственность…» — «Хорошо, доктор», — согласился тот…
Целый час Ипатов проторчал на балконе, поджидая машину. Она же, как нарочно, появилась тогда, когда он на минутку отлучился, чтобы выключить на кухне радио, которое запустил на полную громкость Олежка — его, видите ли, интересовали результаты матча между «Кайратом» и «Пахтакором». Если бы не опасение, что тот поднимет рев, Ипатов отвесил бы ему хороший подзатыльник. Пока санитары вынимали носилки, высчитывали, на каком этаже квартира (разглядеть что-нибудь на табличке, над которой основательно потрудилась дворовая ребятня, было невозможно), Ипатов сбежал вниз. Врача среди них не было, приехали одни санитары — два здоровых молодых парня (не они ли потом, спустя двадцать лет, придут за ним самим?). Лестница гремела от уверенных и тяжелых шагов, брякали о перила и ступеньки кованные железом носилки. Войдя в квартиру с ее тесным и узким коридором, один из парней предупредил: «Здесь с носилками не пройти!» — «Ребята, может, попробуем, а? — взмолился Ипатов. — Ведь ей нельзя вставать…» — «И пробовать нечего, — угрюмо продолжал санитар. — Что мы, в первый раз, что ли, из таких хором выносим?» — «Тут и идти-то всего несколько метров… Может быть, она сама дойдет?» — подхватил второй санитар. «Знаете что? — разъярился Ипатов. — Катитесь вы оба…» — и, невзирая на присутствие Олежки, следовавшего за отцом по пятам, выругался матом. «Ну чего? Ну чего? — струсил второй. — Будто по-хорошему нельзя? Сам прикинь, как здесь развернуться?» — «Тогда на руках донесем!» — сказал Ипатов. Оба санитара промолчали. Оставив носилки за дверью квартиры, они прошли в спальню. «Куда?» — испуганно спросила мама. «В клинику профессора Сухоруковой, приятельницы Валькиного отца, это одна из лучших клиник города», — бодрым голосом сообщил Ипатов. «Тяжеленька, однако, будет», — сказал второй санитар. «Подождите, сейчас одену ее», — потянулся за маминой одеждой Ипатов. Он осторожно натянул на маму платье, надел кофту. «А теперь берем вместе с одеялом!» — распорядился он. Надо отдать должное обоим санитарам, несли они маму аккуратно, не торопясь и глядя себе под ноги. Когда ее вынесли в общий коридор и положили на носилки, она вдруг пожаловалась, что ей холодно. Ипатов притащил еще одно одеяло. «Ну, зачем, зачем? — проворчал первый санитар. — И так тяжело таскать!» — «Ладно, чтобы не надорвались, — не скрывая презрения к обоим, проговорил Ипатов, — берите оба с того конца, а я как-нибудь один управлюсь!» Они охотно согласились с его предложением, и носилки медленно поплыли с этажа на этаж к стоявшей у подъезда машине…
Клиника находилась где-то за городом, у черта на куличках. Ипатов, сидевший внутри рядом с мамой, поначалу еще с грехом пополам ориентировался, а потом и вовсе перестал узнавать мелькавшие по сторонам улицы и дома, хотя очень сомнительно, чтобы в Ленинграде существовали места, где бы он не побывал за свои сорок пять лет. Впрочем, в этой части города он и в самом деле не был. Въехав под какую-то арку и изрядно поколесив между больничными корпусами, машина остановилась перед зданием с основательно осыпавшейся штукатуркой и зияющими красными пятнами старинной кирпичной кладки. Деревянная стрелка с надписью «Приемное отделение» почему-то указывала на площадку с мусорными баками. Но это были мелочи. Главные неприятности начались с того, что носилки, на которых лежала мама, съехали со своих направляющих и никак не вынимались из «санитарки». Оба санитара, попыхтев немного, пошли куда-то звонить по телефону, так, во всяком случае, они сказали Ипатову. Пришлось ему самому идти за больничными носилками и потом с помощью девчонки-санитарки и какого-то доброхота из выздоравливающих, перекладывать маму. В приемном отделении стоял полумрак и пахло прокисшими щами. Заполняя медицинскую карту, дежурная врачиха дважды переспросила Ипатова, сколько больной лет. Потом она усадила маму и принялась осматривать. «Доктор, — тихо сказал Ипатов, — ее уже и так крутили и вертели с добрый десяток врачей». — «Позвольте, гражданин, нам самим решать такие вопросы», — огрызнулась врачиха. Спорить с врачами было бессмысленно, все равно они делали что хотели — это Ипатов зарубил себе на носу еще с детства, когда его пичкали рыбьим жиром и заряжали касторкой. И все же, когда врачиха послала маму принять ванну, он энергично воспротивился, и медицина впервые уступила.
