А потом неожиданно показалась электричка — по-видимому, неполадки были устранены раньше срока. Подхватив маму под руку, Ипатов заторопился к перрону. Впереди бежал и подгонял их Олежка: «Быстрее, бабушка! Быстрее!» Вздыбленная толпа придвинулась к самому краю. Ведущие на платформу крутые ступеньки они преодолели, уже высунув языки. Мама едва не падала. За две-три секунды все до одного тамбуры были до отказа набиты людьми. К чести машиниста, он подождал, пока все войдут в электричку. Нашлось крохотное местечко у дверей и для Платовых. Стояли вплотную друг к другу, не были в состоянии даже шевельнуть ни рукой ни ногой. Ипатов уперся руками в стену и своей широкой спиной стал медленно отодвигать плотную человеческую массу от мамы и Олежки. Кто-то толкал локтем ему в лопатку, молотил кулаком по плечу: «Товарищ, вы же раздавите меня!» Но теперь мама и Олежка могли хоть немного вздохнуть. «Ну как — не лучше?» — по-прежнему допытывался Ипатов у мамы. Она в ответ лишь качала головой. «Уже скоро, уже скоро!» — успокаивал он не столько ее, сколько себя. Ни к чему не привела и его попытка раздвинуть толпу и проникнуть в вагон — там он хотел попросить кого-нибудь уступить маме место. Десятки плотно спрессованных людей были непреодолимой преградой для каждого, кто пожелал бы улучшить свое положение. Ипатов с тревогой поглядывал на маму, на ее застывшее от головной боли лицо. Когда электричка подходила к Шувалову, стоявшему неподалеку парню с хорошим открытым лицом вдруг приспичило закурить. Он сделал всего несколько затяжек, и в тамбуре уже нечем было дышать. «Зачем он курит?» — тихо сказала мама. «Брось курить!» — потребовал от парня Ипатов. Но тот, как ни в чем не бывало, продолжал попыхивать прямо на людей. «Ты что, оглох?» — понемногу свирепел Ипатов. Парень даже не переменил позы. Тогда Ипатов, не говоря ни слова, вынул у него изо рта сигарету и вытолкнул ее сквозь поперечные прутья окошка. Парень от неожиданности растерялся и залился краской. И до самой Ланской — до своей остановки — не спускал с Ипатова холодного, ненавидящего взгляда. Зато всю оставшуюся дорогу влюбленно и восторженно смотрел на отца Олежка…
На Финляндском вокзале мама с трудом добралась до скамейки в зале ожидания и там потеряла сознание…
Психология толпы всегда была для Ипатова загадкой. Его всегда озадачивало, почему иной раз собравшиеся вместе люди вспыхивают от одной крохотной искры, а иной раз тлеют и чадят, хотя под ними, можно сказать поджаривая со всех сторон, пылают огромные костры? Почему иногда готовы терпеть до бесконечности, а иногда не могут снести даже малости? Почему, когда он сцепился с этим парнем, нагло отравлявшим всем воздух табачным дымом, никто, ни один человек не поддержал Ипатова, а когда перед Озерками два вполне приличных, хорошо одетых и по виду трезвых человека затеяли глупейшую перепалку о том, кто из них коренной ленинградец, а кто нет, весь тамбур взорвался и бурлил до самого Ленинграда? В чем истоки и секрет приязни и неприязни толпы? И почему, в основном, добрые по своей природе люди, находясь вместе, нередко становятся столь злыми и нетерпимыми друг к другу?..
Мама пришла в сознание, когда медсестра дала ей понюхать нашатыря. Она открыла глаза: «Где я?» — «На вокзале», — сказал Ипатов. «Да, долго ехали», — вспомнила она. «Как чувствуешь себя?» — спросил он. Она ответила не сразу, какое-то время прислушивалась к своему состоянию: «А знаешь, немного лучше!» — «Мама, ты посиди здесь с Олежкой, а я сбегаю за машиной!»
На стоянке такси томился не один десяток людей с только что прибывших электричек. Машины подходили редко и, как назло, увозили по одному, по два человека. Так можно было прождать час или даже дольше. Ипатов подошел к стоявшим впереди грибникам: «Товарищи, мне срочно нужно такси… довезти больного…» Грибники, насупясь, молчали. «Не пускайте без очереди!» — взвился где-то позади пронзительный женский голос. «Товарищи, прошу вас…» — жалобно произнес Ипатов. Вдали мелькнул зеленый огонек такси, и грибники, подхватив свои корзинки, придвинулись к самому краю тротуара. «Все стоят, и пусть он постоит! Видали мы таких больных!» — не унимался тот же резкий женский голос. Такси остановилось рядом с Ипатовым. Он рванул дверцу, но его тут же оттолкнул какой-то грибник и плюхнулся возле шофера. В одно мгновение заполнилось и заднее сиденье. Больше Ипатов не взывал ни к чьей совести, а просто, как только подошло очередное такси, сам распихал всех и оказался победителем. Что-то кричали ему вслед, но что, он уже не слышал. Мама сошла к такси, крепко держась за обоих своих мужчин. «Знаешь, меня все время почему-то заносит», — призналась она сыну. Пока ехали, Олежка не спускал глаз со счетчика, который непрерывно накручивал рубли и копейки: он знал, что у отца всего пятерка, а бабушка, как нарочно, забыла свой кошелек на даче…
Дома Ипатов сразу уложил маму в постель и вызвал «неотложку». Через час приехала молодая красивая врачиха с холодным, недобрым лицом. «Что случилось?» — спросила она не то у Ипатова, не то у мамы. Он рассказал. Врачиха померила маме давление, выписала какой-то рецепт и с таким же холодным и недобрым выражением лица направилась к выходу. Ипатов рванулся следом: «Что с ней?» — «Ничего страшного, немного переутомилась, — сказала она. — Пройдет. Я записала вызов участкового терапевта к вам на дом». — «Вот видишь, ничего страшного, — подхватила мама, когда Ипатов, проводив врача, вернулся в спальню. — Я с часок-другой полежу, а потом встану, буду готовить обед. И так я морю вас сегодня голодом!» — «Ну нет! — заявил Ипатов. — Будешь лежать до тех пор, пока не пройдут все эти явления! А обед мы с Олегом сами сварганим!» — «Да, с вами я не пропаду», — улыбнулась мама…
Ночью Ипатов заглянул к маме и увидел ее сидящей в постели: «Ты почему не спишь?» — спросил он. Она жестом пригласила его сесть рядом. Он сел на край кровати. «Костя, ты ничего не замечаешь? Послушай внимательно… Сы-но-чек мой род-ной, я те-бя о-чень люб-лю», — старательно и внятно выговаривала она каждый слог. «Я тебя тоже», — подхватил он. «Ничего не заметил?» — «Нет», — удивленно ответил Ипатов. «Мне кажется, что у меня что-то с речью, — пояснила она. — Впервые за шестьдесят пять лет меня плохо слушается язык…» — «Ты хочешь, чтобы он и ночью трудился, как днем?» — пошутил Ипатов. «Нет, правда, со мной еще такого не бывало», — сказала она. «Знаешь, давай не будем гадать, а вызовем «неотложку»?» — предложил он. «Ой, Костик, не надо, до утра всего ничего осталось, а там придет участковый врач!» — заявила мама, прилагая заметные усилия, чтобы говорить правильно и ясно. И в самом деле, за окном уже рассветало. «Только если станет хуже, — предупредил Ипатов, — сразу же зови меня. Только не перемогай себя». — «Я же не дура», — ответила мама.
Участковый врач пришла в начале одиннадцатого. Это была полная, страдающая одышкой, немолодая женщина. Она долго и сердито жаловалась на то, что в доме не работает лифт и что до седьмого этажа, где жили Ипатовы, ей пришлось добираться пешком. Мама чувствовала себя виноватой и смущенно поддакивала. Чтобы не вносить в разговор излишнюю нервозность, Ипатов терпеливо выслушал сетования врачихи, хотя с самого начала был как на иголках: во-первых, он видел, что маме по сравнению со вчерашним стало хуже, а во-вторых, ему надо было бежать на работу, он уже и так опоздал. Сегодня вечером директор института уезжал в Москву, и к этому времени редакционно-издательская группа, которой руководил Ипатов, должна была закончить три фотоальбома, посвященные недавнему пребыванию в их НИИ высшего московского начальства. Директор собирался взять альбомы с собой, чтобы в качестве сувенира преподнести министру и двум его заместителям. Работы было еще невпроворот, и о ее невыполнении в срок не могло быть и речи…
«Ну что ж, — сказала врач, осмотрев маму, — у нее преходящее нарушение мозгового кровообращения. Надо лежать, лежать, лежать!» Затем она выписала рецепт и пообещала сегодня же прислать участкового невропатолога. Через минуту она исчезла, оставив после себя запах карболки.
