До самого вечера, пока его не вызвали на допрос, Ипатов мучительно обдумывал, как вести себя — признаться или не признаться в совершенном преступлении, он не сомневался, что именно такими словами будут дубасить его, если произошло худшее. В конце концов решил не признаваться: не хватало еще схлопотать двадцать пять лет за подонка, по которому давно плакала тюрьма. Но и с чисто формальной, юридической точки зрения доказать его, Ипатова, виновность, он понимал, будет трудно. Главное — у них нет ни свидетелей, ни прямых улик. Драка была молниеносная, и вряд ли она запечатлелась в чьей-либо памяти. Правда, были возмущенные голоса. Но Ипатов не помнил, чтобы кто-нибудь в переполненном автобусе обернулся, посмотрел в его сторону. Он висел на подножке, а люди стояли к нему спиной. Сомнительно также, чтобы его запомнил кто-то из прохожих или находившихся в это время на автобусной остановке: было довольно темно, и все произошло в какие-то мгновения. Единственный человек, кто мог признать его, был сам пострадавший. Собраться с последними силами и сообщить о своем убийце он мог даже на смертном одре, не говоря уже о более легком исходе драки, при котором ничто не мешало бы ему строить козни. И тогда Ипатову не отвертеться. Одна надежда, если тот — уголовник и милиции известно его прошлое. Но и в этом случае суда не избежать. Впрочем, признаться никогда не поздно. Разумеется, запоздалое признание вряд ли произведет хорошее впечатление на судей. Но, как бы там ни было, они должны будут учитывать, что первым напал хозяин ножа, а Ипатов лишь защищался. Он меньше всего виноват, что так получилось. Куда хуже было бы для общества, рассуждал Ипатов, если бы он, бывший фронтовик, нынешний студент и будущий журналист-международник, получил удар ножом в бок, а тот мерзавец, как ни в чем не бывало, продолжал разгуливать на свободе и искать новую жертву. «А ею запросто могли оказаться, — мысленно обращался Ипатов к будущим вершителям своей судьбы, — и вы, товарищ следователь, и вы, товарищ прокурор, и вы, товарищ судья, и любой из присутствующих в зале…»

Следователем был тот самый паренек в черном полушубке, который вместе со вторым милиционером доставил Ипатова в отделение. Сейчас полушубок висел на гвозде у входа, а сам хозяин кабинета сидел за старым, обшарпанным канцелярским столом, облаченный в новенькую милицейскую форму с лейтенантскими погонами.

Встретил он Ипатова улыбкой, как старого знакомого. Пригласил сесть, предложил папиросу и уж как-то совсем по-свойски чертыхнулся из-за того, что долго не загоралась зажигалка. Затем достал из ящика стола несколько чистых листов бумаги, долил непроливайку свежими чернилами, сменил перо в обыкновенной школьной ручке, попробовал, как оно пишет, и только после этого иронически-дружески сказал:

«Ну что ж, поехали…»

И это выражение, обычное для приятельских попоек, еще больше насторожило Ипатова. Он слышал и читал в литературе, что многие следователи, чтобы расположить к себе подозреваемого в преступлении, нередко прикидываются такими добряками, такими добряками, что так и тянет, так и тянет выложить им все. И некоторые не замечают, что сами развязывают язык. Поэтому вместо того, чтобы поддержать этот непринужденный тон, Ипатов лишь пожал плечами: мол, вам, может быть, и весело, и приятно чувствовать себя хозяином положения, но мне, честно говоря, не до шуток.

Хотя паспорт у Ипатова был изъят при аресте и милиция, надо думать, изучила его вдоль и поперек, следователь с серьезным, озабоченным видом записал и фамилию, и имя-отчество, и адрес, и место учебы. Делал он это неторопливо, то и дело переспрашивая и уточняя, как будто бы паспортные записи для него не имели ровно никакого значения.

«А теперь как можно подробнее и поточнее, как можно подробнее и поточнее, — подчеркнул следователь, — расскажите, где и что вы делали в прошлую пятницу?»

«В прошлую пятницу?» — растерянно повторил Ипатов.

В другой обстановке он, может быть, и припомнил сразу, чем занимался в тот день, но сейчас от волнения у него все вылетело из головы, и он никак не мог собраться с мыслями.

«Да, позавчера», — уточнил следователь, не спуская с Ипатова внимательного взгляда.

«Позавчера?» — Ипатов предпринимал мучительные усилия, чтобы сосредоточиться. Прежде всего он пытался уяснить для себя, когда произошла драка? В субботу он весь день провел в Университете, томился в ожидании Светланы, а вечером, чтобы не попадаться родителям на глаза, допоздна проторчал в Публичной библиотеке. В пятницу Светлана должна была прийти, как обещала, но не пришла, и он сбежал с лекции, отвез ей конспекты, а когда вернулся домой, мама впрягла его в уборку. Выходит, драка была в четверг. В тот же день натворил он и остальное: во-первых, хвастанул несуществующим оружием, за что едва не погорел, во-вторых, выдал себя за чекиста и устроил форменную погоню по ленинградским улицам за иностранцами, а в-третьих, приставал к людям в ресторане вокзала. И это не считая главного, то есть драки, возможно завершившейся убийством. Но следователя ведь интересует не четверг, а пятница. Или он, может, оговорился? Что ж, тем лучше: в пятницу он, кажется, не совершил ничего такого, что могло бы заинтересовать милицию. В этот день он был, можно сказать, чист как стеклышко. И все же на всякий случай Ипатов начал издалека:

«Дни так похожи один на другой, что трудно припомнить…»

Но молоденький следователь не уступал:

«И все-таки постарайтесь припомнить…»

«Я хорошо помню, — сказал Ипатов, — когда я приехал в Университет, до звонка оставалось полчаса. Первая лекция была «Введение в языкознание». Потом должен был быть немецкий, но заболела преподавательница, и мы провели собрание группы. На античную литературу я не пошел…»

«Почему?» — не переставая записывать, поинтересовался лейтенант.

«Я обещал одной девушке, она учится на нашем курсе, дать переписать конспекты, ну и решил отвезти ей домой…»

Следователь усмехнулся, вынул из тумбочки стола несколько общих тетрадей и подал Ипатову:

«Вот эти?»

«Да, — удивленно подтвердил тот. — Откуда они у вас?»

Только сейчас Ипатов начал догадываться, что его арест имеет какое-то отношение к Светлане и ее непосещению Университета.

«Откуда? — лейтенант забрал тетрадки и снова сунул их в тумбочку. — Изъяты на месте преступления в качестве вещественных улик!»

«Какого преступления? — ужас охватил Ипатова, он почувствовал, как у него разом похолодели руки и ноги. Он едва выговорил: — Что с ней?»

«С кем?» — спокойно осведомился следователь.

«Со Светланой?»

«Ни с нею, ни с ее родителями ничего не случилось, но квартиру, пока они были в отъезде, очистили основательно», — насмешливо сообщил лейтенант.

«Бог ты мой! — Ипатов схватился за голову. — Так, значит, это был грабитель!» И горько рассмеялся.

«Кто? Говорите же: кто?» — следователь от нетерпения приподнялся.

«Да парень, который выдал себя за ее двоюродного брата… Ну тот, что обещал передать ей конспекты! Мне даже в голову не пришло!.. Такой вежливый, такой воспитанный! Улыбка до ушей! Как ловко он обвел меня вокруг пальца!»

«Успокойтесь, Ипатов, и давайте все по порядку!» — сказал лейтенант.

И Ипатов стал рассказывать. Когда он кончил, следователь тут же принялся рассуждать вслух о поведении грабителей. Теперь и Ипатову стало ясно, почему бандиты (а их было как минимум двое, один или двое остались за дверью) отозвались на его долгий, настойчивый звонок. Они поняли, что он догадался, что в квартире кто-то есть, скорее всего посторонние, и мог уже через несколько минут сообщить в милицию. Им важно было установить, насколько позвонивший опасен для них. Увидев, что тот один и ведет себя несколько настороженно, «братец» принялся и так и этак зазывать его в квартиру. Если бы Ипатов послушался, не исключено, что они бы там его и прикончили. Покажись он им по-настоящему опасным, они могли, если бы он упирался, просто скинуть его в лестничный пролет. Правда, в этом случае им пришлось бы, побросав все, бежать черным ходом, так как в самом низу в парадной кто-то выбивал половики и, естественно, поднял бы шум. К счастью Ипатова, «братец» быстро сообразил, что неожиданный гость и в самом деле принял его за родственника хозяйки. Похоже, что вся шайка состояла из опытных рецидивистов, которые не хотели просто так, без острой необходимости, идти на «мокрое» дело. Этим можно было объяснить то, что в конце разговора на лестничной площадке «братец» уже не зазывал Ипатова, как вначале, а наоборот — выпроваживал: дескать, Светлана придет поздно и ждать ее придется долго. Конечно, он знал, что идет на риск, оставляя в живых свидетеля, но схлопотать высшую меру у него тоже желания не было…