— Вот здесь можно! — Горячев показал на маленькую аккуратную скамеечку, врытую у самого обрыва.

— Откуда она здесь? — удивился Аркадий.

— Для гостей поставили. Чтобы закатами да восходами любовались.

Аркадий подошел и с опаской пошатал скамеечку — до того ненастоящей, игрушечной казалась она среди этих огромных скал.

— Выдержит?

— Пока выдерживала.

Аркадий сел. Действительно, залив отсюда виден как на ладони. За ним в синеватой дымке тянулись до далеких гор, сливавшихся с горизонтом, почти морские расстояния.

Горячев присел рядом, закурил.

— Так о чем будем говорить? — в его голосе послышалась едва приметная усмешка.

— Подождем Марину, — сказал Аркадий.

А Маришка не спешила. Она поднималась к ним между валунами и собирала камешки. Иногда с любопытством поглядывала вверх и улыбалась.

Аркадий покосился на Горячева. Тот неотрывно смотрел на Маришку и так же аккуратно, в сторону от скамейки, стряхивал пепел.

— «Увезу тебя я в тундру…» — донеслось снизу.

Пела она негромко, вполголоса, как привыкла напевать дома.

— Афанасий! — вдруг крикнула она наверх. — Что это за камень? — и показала.

— Уж больно далеко, не видать, — отозвался Горячев.

Она сделала еще несколько шагов.

— И отсюда тоже не видно?

— Да нет, надо бы поближе.

— А я думала, что зрение у вас, как у орла!

— Где уж нам до орлов…

Маришка остановилась под обрывом.

— Аркаш, дай руку!

Он помог ей взобраться на пригорок. Она появилась перед ними, тонкая и стройная, как гимнастка. Жестом королевы протянула Горячеву камень.

— Ну так что это за самоцвет?

Бригадир взял и неуверенно произнес:

— Яшма, однако?

— Вот так-то, — сказала она мужу, пряча находку в карман курточки. И, усевшись в тесной серединке, заявила весело и требовательно: — А теперь, Афанасий, расскажите нам что-нибудь!

Но тот смущенно ответил:

— Уж лучше вы спрашивайте, а я буду отвечать.

— Идет, — согласился Аркадий. — Первый вопрос: кто ваши родители?

— Отец на фронте погиб. Отчим у меня. Да вы его знаете — Алексей Дмитриевич.

— Это маленький такой? На Ролана Быкова похожий?

— Он самый. А мать по хозяйству.

— Вы один у нее?

— Еще трое.

— Все сыновья? — живо спросила Маришка.

— Два сына, одна дочка.

— Тоже рыбаки? — поинтересовался Аркадий.

— С удочкой иногда посиживают. Один брат милиционер в райцентре, другой — киномеханик. Все как у людей: рыбка — рыбкой, а работа — работой.

— Странные мысли для знатного рыбака, — кокетливо заметила Маришка.

— Не нравится?

— Не очень, — призналась она и назидательно-шутливым тоном добавила: — Надо любить свою профессию.

Господи! Она еще и поучает его…

— Придется полюбить… ради знакомства, — ответил Горячев.

— Я ведь серьезно.

— Так и я не шучу.

Маришка произнесла, склонив голову набок:

— На будущее: остерегайтесь говорить странные мысли. А то я их записываю.

— Дайте поглядеть, — протянул руку Горячев.

— Нет, — она спрятала блокнот за спину.

Да ведь они в открытую флиртуют при нем! И Аркадий сказал с едва сдерживаемым раздражением:

— Мариш, поменяйся с Афанасием местами, а то через тебя нам неудобно разговаривать.

— Пожалуйста, — она пожала плечами и пересела на освободившийся край скамейки.

Стало теснее, потому что Горячев сидел теперь в середине и не прямо, а вполоборота к Аркадию. Маришка же оказалась как бы на отшибе.

Аркадий продолжал засыпать Горячева вопросами:

— А Толя давно в бригаде?

— Третий год. Так же как я, после армии. Но он у нас последнюю путину.

— Почему?

— Как поженятся с Юзей, так и завербуются на БАМ.

— Всего двое из бригады? — снова подала голос Маришка.

— Хватит, — ответил Горячев. — Должен же кто-то и рыбку ловить, кормить строителей.

— Редкое у нее имя, нерусское. Она что, полька? — спросил Аркадий.

— Мать будто полька. А отец русский, чалдон.

— Симпатичная она очень.

— Это уж как найдет на нее.

— Но вас-то она слушается?

— Как бригадира не послушаешься? Должность такая.

— Остались двое, о которых мы с Мариной ничего не знаем, — Миша и тот… Олег Борисович.

— Миша первый год у нас. Покуда в учениках ходит.

— Ну и как, получится из него рыбак?

— А куда ему деваться?

— Ну с Мишей ясно. А вот…

Аркадий не договорил фразы. Маришка вдруг поднялась со скамейки и, не спуская с чего-то взгляда, двинулась между деревьями. Опять какой-нибудь камешек. Прямо как ребенок.

Горячев также проводил ее своими узкими голубыми глазами.

— А вот об Олеге Борисовиче, — наконец продолжил Аркадий, — мы не знаем что и думать.

— Людей не хватает, — вздохнул Горячев. — А то бы давно отправили на принудительное лечение. Может, этой осенью и пошлем.

— А кем он был раньше?

— Все об этом спрашивают. Последние десять лет в ресторане на вокзале работал. Старшим официантом. Там и спился.

— А сюда как попал?

— Как все — по объявлению.

— Но впечатление он производит человека образованного, начитанного…

— Что верно, то верно. Книг про любовь он прочел столько, что иному и не снилось.

— Только про любовь?

— А в других книгах, говорит, одна тягомотина. Чего их читать?

— А кем он был до того, как стал официантом?

— Разное говорят. Но лучше вы уж спросите у него самого. Вон он подышать свежим воздухом вышел… Сейчас позову его… Борисыч!

Тот вздрогнул и обернулся.

— Подымись-ка на минутку!

Бывший официант покачнулся и нетвердыми шагами двинулся к валунам.

— Начали с вас и не заметили, как перешли на других, — сказал Аркадий. — Придется еще разок вернуться.

— Опять, что ли, будете спрашивать о родных? — усмехнулся Горячев.

— Ну что вы! Так, немножко пройдемся по биографии.

— Это можно…

Олег Борисович еще был под хмельком. Аркадий и Горячев втащили его на пригорок, усадили на скамейку.

— Да, да, я расскажу вам свою жизнь, — обрадовался он, узнав, что им также заинтересовался приезжий журналист, — и вы напишете обо мне книгу.

Аркадий и Горячев переглянулись.

— Я покажу вам фотографии, — продолжал Олег Борисович, — на которых я снят в разное время, начиная с тридцатых годов…

У него неожиданно зачесались ладони, и он ожесточенно поскреб их ногтями.

— Я долго скрывал свое социальное происхождение. Теперь оно уже никого не пугает. Даже начальников отдела кадров. Мой отец был колчаковский офицер. Прапорщик!

— Простите… Мариш, иди послушай! — крикнул Аркадий жене, собиравшей цветы: разговор обещал быть интересным. — Быстрей!

— Сейчас! — ответила она, все так же не спеша переходя с одного места на другое.

— Ее не дождешься, — сказал Аркадий.

Ему показалось, что в голубых глазах Горячева вспыхнула и тут же погасла какая-то затаенная мысль.

— Он никого не вешал, не убивал, — продолжал исповедоваться Олег Борисович. — Он был тихий человек. Интендант. По маминым рассказам, он даже красть не умел. Да и потом не научился. Еще до войны он стал главным бухгалтером рыбокомбината. Его помнят многие…

— Давеча Алексей Дмитриевич вспоминал его, — сказал Горячев. — Говорил: ни за что не подумаешь, что у Колчака служил.

— Никто, ни один человек не знал об этом, — вскинул голову Олег Борисович.

— Зато теперь все знают, — заметил Горячев.

— Посмертно!

— Да и живи он сейчас, все одно не тронули бы.

— Теперь — да!

— А и раньше тоже.

— Я уважаю Афоню. Он самый добрый человек на этих берегах. Но в текущей политике он… вот!

И Олег Борисович постучал костяшками пальцев по скамеечке.

— С чего это вдруг? — усмехнулся Горячев. — Вроде бы одни и те же газеты читаем? Одно радио слушаем?

— Все равно… вот!

— Доказал.

— О нем пишите только хорошее!