Мстислав Романович Морохов сказал шоферу, чтобы тот ждал на Смоленской площади. И вот впервые за долгие годы нога его ступила на арбатскую брусчатку. Не совсем понятно, что за сила вдруг потащила его сюда, заставила совершить поступок, достойный интуриста. Из витрин наблюдают матрешки — расписные болваны. Эстетика начала девяностых годов: все слишком яркое, дешевое, молящее о долларе. Все-таки сейчас так нельзя, нас чему-то обучили за эти годы. После дождя плитки блестели, как зеркала, в углублениях между ними стояла вода. Люди, куклы, красные знамена отражались и расплывались, казалось, что вся улица сейчас растает, как кусок сахара. Навстречу шли двое парней и две девушки. Это новое поколение, все у него иное: мысли, ценности, цели. Морохов посмотрел на их лица, чтобы прочитать, на что оно будет похоже, но не прочитал ничего.
И все же пойдем вперед. Справа сувенирное заведение под названием “Caviargrad”. Можно толкнуть стеклянную дверь и оказаться внутри. У входа, словно полковое знамя, вывешена черная майка. На ней надпись: “Russian Hamburger” и рисунок: нарядная американская булка начинена двумя пластами красных и черных рыбьих яиц. Солнечный свет в Икорном городе странен, лучи его на своем пути неизбежно натыкаются на россыпи янтаря, и все тонет в светлом блеске, словно помещенное в рюмку с лимонной водкой. Отец тщательно сберегает корки лимонов для настойки, их пыльная чешуя годами сохнет во всех шкафах, ибо водки старый Роман Николаевич Морохов почти не пьет. Родителей надо постараться перетащить в Европу, или, по крайней мере, устроить так, чтобы они иногда приезжали. Вернется он когда-нибудь сюда или нет?
— Вы для себя или в подарок? — шелковым шепотом спросила девушка в синем платье, неслышно подошедшая сзади.
Морохов понял, что уже давно разглядывает противогаз, выложенный на берестяной туесок. Соседями его были кукла “Лесоруб”, погоны с надписью “ФСБ” и неотвратимый Че Гевара. Мстислав Романович велел снять с полок настольные часы с двуглавым орлом, чашу из янтаря и перламутровую шкатулку, где были изображены закат, снег и церковь. Завтра его помощник заберет эти коробки и отправит в Лондон, чтобы господин из России мог преподнести подарки своим европейским партнерам.
В самом центре улицы сидела гадалка. Своей клиентке, молодой женщине в темных очках, она показывала крупную синюю карту Таро, держа ее суставчатыми пальцами. Гадалка расположилась на раскладном холщовом стульчике, какой берут с собой рыбаки. На ней был вязаный зеленый жилет и лыжная шапочка. Именно в тот момент, когда Морохов проходил мимо этой пары, произошло то, чего он так мучительно и неудачно от себя добивался. Этот пестрый, наивный, наглый, немыслимо откровенный мир, не стыдившийся своей жадности, смог развлечь и занять его ум. Еще несколько шагов вперед — и он понял, наконец, ради чего здесь оказался.
Итальянский ресторан на углу. В его витрине на сероватом и влажном колотом льду лежали полосатые вымпелы рыб, лангуст с рыжими усами и мидии, похожие на синие блюдца чайного сервиза. Он сел на открытой террасе, заказал кофе. “И еще у нас есть сухарики, бискотти. Мы рекомендуем это классическое сочетание, вы не возражаете?” На фиг, на фиг сухарики, он пока еще не в тюрьме.
Именно на этом углу много эпох назад, в начале девяностых годов, появилось мимолетное кафе, которое как-то стремительно растаяло. Но в те месяцы жизни, что были ему отведены, заведение собирало по вечерам молодых людей, каждый из которых понемногу начинал заниматься своим бизнесом. Они еще не привыкли применять к себе частные рестораны, и цены здесь были для них едва доступны. Порции редкостных зарубежных напитков, которые Морохов и его друзья могли себе позволить, находились в прямой зависимости от первых одержанных побед и успехов,
К концу дня напротив кафе собиралось кольцо любопытного народа. Разнообразные артисты выступали в его центре: били в барабаны, танцевали брейк или выкрикивали политические частушки. Один из вечеров запомнился Морохову с особой отчетливостью. Апрельское зеленое небо. Окруженная зрителями, у стены стояла невысокая девушка в солдатских штанах и кожаной куртке, с волосами, падавшими до пояса. Под гитару она пела резким, красивым голосом то, о чем принято было петь тогда: гражданская война, красные проклятые комиссары, степь да стальной обрез, неизвестность, опасность.
Это было про них, все, о чем рассказывала та русская свобода на баррикадах. Морохову тогда исполнилось двадцать три года, до сих пор он отчетливо помнил это немыслимое ощущение энергии и жизни. И тот человек у стойки бара, наливавший лиловую, красную и зеленую польскую дрянь, был как судья, отмерявший каждому по делам его.
Сейчас Морохов выпил одну за другой две чашки эспрессо, расплатился и отправился завершать свой путь. Несколько старух сидело вдоль стены зоомагазина. В руках они держали толстые шерстяные носки, и каждый был наполнен небольшим зверем: лишь мохнатые уши и черные носы вылезали наружу. Перед одной из торговок на дне картонной коробки словно прижимались друг к другу небольшие клубы дыма с глазами, как капли дождя. Женщина перебирала свой товар, вытаскивала некоторых животных, и они топтались на ее жесткой темной ладони.
— Молодой человек! — позвала она Морохова. — Покупайте шиншиллу! Мы с вами договоримся о скидках. Это самый престижный друг дома, их держат при дворе голландской королевы.
…Через несколько месяцев он получит паспорт Австралии, или Канады, или какой-нибудь другой страны, которая предлагает гражданство тем, кто явится туда с деньгами. За пять недель, что были в его распоряжении, он торопливо регистрировал компании в офшорах, создавал договора о мифических услугах, которые эти компании ему оказали, и с помощью заключенных с ними контрактов выгнал за границу примерно половину своего состояния, а кое-что изначально лежало там на всякий случай в ячейках. Есть и оставшаяся половина. Очень скоро здесь в России за нее начнется непредставимая, невероятная война.
Быстро темнело. Навстречу Морохову попался рекламный человек, одетый петухом, с красным плюшевым гребнем. Завершив рабочий день, он сосредоточенно и зло говорил по мобильнику. Возле Макдоналдса торговец советским прошлым упаковывал в спортивную сумку свое бархатное барахло, через его руку были перекинуты плоские Ленины, вышитые на вымпелах.
— Вы зря проходите мимо! — закричали ему в спину. — Все-таки купите шиншиллу! Есть цвета бежевый, фиолетовый, сапфир. У вас не будет трудностей, она ест изюм и сено.
Вот уже Садовое кольцо. Поток людей обтекает автомобили, скопившиеся, словно черные валуны. Среди них и его машина, скоро она начнет движение, и мимо будут мелькать окна, сначала медленно, потом быстрее, как страницы, которые переворачивают. Все-таки вернется он когда-нибудь или нет?
У его жены тоже была шиншилла. Ее звали Мэрилин.
Эпилог
Продолжение беседы лондонского дизайнера сэра Эндрью Малькольма Мелвилла с корреспондентом журнала «Homes&Garden». Данный эпизод не вошел в окончательный вариант статьи.
…После того как в 2003 году я уехал из Москвы, я был уверен, что никогда не увижу больше своего русского заказчика. И вдруг на прошлой неделе я совершено неожиданно сталкиваюсь с ним в центре Лондона, при входе в ресторан Nobu. Я поздоровался. Он довольно холодно кивнул в ответ. Что ж, мы не виделись восемь лет, возможно, он даже не узнал меня. И я решил не навязывать ему свою компанию.
Об этой встрече я тут же сообщил нашему общему знакомому Энтони Уилсону, известнейшему издателю, выпустившему недавно такой великолепный альбом, посвященный ранним прерафаэлитам. Оказалось, что все эти годы он поддерживал постоянные контакты со Славой М. и даже взял на себя труд ввести его в лондонские круги. Тони много общается с русскими, они ему доверяют. Во время одного из ужинов — хотя, если судить по времени, когда это происходило, мероприятие можно было уже назвать завтраком — ему с веселым смехом рассказали массу интересного о моем бывшем клиенте. Оказывается, в России вокруг фабрик и магазинов господина М. или чего-то, что ему ранее принадлежало, разразилась настоящая война — фейерверк выстрелов, криминальные эксцессы. В силу прославленной на весь мир специфики русского бизнеса вся собственность бывшего моего клиента была записана на некое подставное лицо. На человека из глубин Азии, афганского беженца, в чьей сложной судьбе отразились все драматические противоречия нашего века. Звали его Мамад Мансур. Я запомнил это имя, потому что моего последнего клиента из Эмиратов тоже звали Мансуром. Мамад сражался в рядах талибов, потом бежал из Афганистана в одно из соседних государств и на одном из этапов этих печальных странствий за двадцать долларов продал свой афганский паспорт, который после дальнейшей перепродажи попал в руки моего московского клиента. По словам Тони Уилсона, господин М. с восторгом рассказывал ему об этом документе: страницы с водяными знаками, но при этом заполненные от руки чернилами каким-то безвестным чиновником в каком-то безвестном кишлаке.
