Стол не обходился без огарка свечи, к нему полагались два бокала с вином и долгие вразумления. Не только человек, но даже любая из миллиона травинок исполняет предназначение Божье, и главная цель — отыскать, для чего именно ты предназначен… Конечно, Мстиславу Романовичу не пришло бы в голову вести со своей супругой такие беседы. Даже умные, много пожившие мужчины, рассуждая о таких предметах, сбиваются нередко на пошлость. И занятие совсем убогое — заставлять красивых женщин за нами эти пошлости повторять.

Пробуждение нравственно заснувшей души — так мог бы назвать тот человек свой метод, если бы умел теоретизировать и был склонен к иронии. Но он никоим образом склонен не был, жил естественно, как птица поет, всегда знал, что ему следует делать, и сам иногда удивлялся, какие безошибочные получаются результаты. Один из приемов заключался в том, чтобы в двух-трех фразах осуждать решительно все, что бы ни делала мороховская серая лошадка. Если она одевалась элегантно и дорого, любовник приветствовал ее размышлениями о том, что в провинции семья с двумя маленькими детьми не меньше полугода могла бы существовать на деньги, в которые обошлись эти ничтожные тряпки. В следующий раз, увидев ее в копеечных брюках и рубашке, он изумлялся скупости, присущей богатым людям, которые бесполезно сидят на своих деньгах, как курица на яйцах. Эту нехитрую тактику она быстро поняла, с грустью с ней примирилась и даже смогла полюбить, как нечто, присущее только ему. Так любят длинный нос, или прихрамывающую походку, или иной, ставший уже привычным, недостаток близкого человека.

Однажды он стал мрачнеть и покусывать нижнюю губу. Поработав так неделю, поведал о каком-то проекте, в который ввязался, ничего не понимая в нелюдских законах бизнеса. Огромный долг, неумолимые кредиторы, и если его найдут на окраинном московском пустыре с пулей в голове… Тогда она, не раздумывая, продала квартиру и дачу, причем первым попавшимся покупателям, найденным чуть ли не через газету “Из рук в руки”. Требовалось показать товар, и значит, надо было терпеливо дожидаться, пока муж уберется по делам в Германию. Вообще его детка, которая всегда отличалась застенчивостью и незнанием практических сторон жизни, проявила изумительную энергию и сверхъестественную изворотливость. Правда, друг на всякий случай снабдил ее хорошими юристами.

Об этих событиях Тамара рассказывала ему, вздыхая, делая малоуместные паузы, часто употребляя слово “предопределенный”, то вновь и вновь ужасаясь, то чуть ли не завидуя. А поздним вечером того же дня супруги торопливо пересеклись, Слава увидел ее сиявшие от ужаса глаза. Он не заслуживал такого взгляда! На следующий день выплыли из тумана и предстали перед Мстиславом Романовичем покупатели его квартиры. Супружеская пара — полные, странно одинаковые, похожие на два кулька. Кое-как удалось задержать внедрение их в мороховское жилье — он пообещал, что отдаст ключи в ноябре.

Вскоре их развели. В загс его жена пришла с опозданием, одна. Когда все закончилось, они пошли к выходу: впереди Мстислав Романович, сзади она в своем светлом пальто. На улице хлестал дождь — едва Морохов открыл дверь, в морду ему понеслись мокрые листья. Какой-то мужик вылез из БМВ, бил ногой по колесу его “сааба” и матом орал на шофера за то, что тот загородил ему проезд. Он пошел разбираться. Обернувшись, увидел, что его жена поймала машину и уже открывает дверцу. Из-за стекла махнула ему рукой. Он никогда больше ее не видел.

Позвонил как-то раз Тамаре. (Кстати, настоящее имя ее было — Александра. Но при первом знакомстве Мстислав Морохов, любивший подчинять себе обстоятельства, решив, что здесь больше подходит имя Тамара, с тех пор так мысленно ее и называл.) Тамара рассказала, что отношения Елены и ее нового друга переживают непростой этап. Она живет одна, снимает однокомнатную квартиру и работает корректором в издательстве, выпускающем журналы про сельскохозяйственную технику.

Надо было где-то жить. Поисками дома занимался референт — у самого шефа не было ни желания, ни времени. Предоставили несколько вариантов, и было отдано предпочтение новому дому, что находился у черта на куличках, но на той же трассе, что его контора. И вот Мстислав Романович Морохов выехал со старой квартиры и отдал ключи. Теперь он живет в “Мадагаскаре”.

4

В середине ноября на землю мирно и спокойно опустился снег, и казалось, что он уже останется до весны. Но неделю спустя на небо вдруг вылезло раздраженное, злое солнце. Улицы сделались сухими, на клумбах освободились из-под снега изумленные растрепанные цветы. В воскресенье после полудня он вернулся в “Мадагаскар”, выкупался в бассейне и вспомнил про свои сады Семирамиды.

Две башни “Мадагаскара” соединяла галерея, заселенная статуями. На крыше ее располагался архитектурный подарок жильцам — висячие сады. Наконец-то Морохов решил посетить эти края. Спускаясь в нервном, вздрагивающем лифте, он размышлял, что дверь на галерею непременно окажется заперта. Консьерж выдаст ему ключ, который не подойдет, придется вызывать самого консьержа, тот с виноватым выражением лица будет выкручивать у двери ручку, результата не добьется, и в конце концов с делом справится слесарь.

Но вышло наоборот. Дверной замок был вовсе сломан. Дверь приоткрыта, и на ковре перед ней остались разводы от дождя и грязного снега. Мстислав толкнул дверь и оказался в саду.

Их, кажется, называют регулярными, эти сады, где растения выстраивают по линейке и рисуют ими синусоиды и хорды. Странно, что такие придуманные, математически выверенные цветники получаются красивыми и легкими. Он вспомнил, как в Париже выходил из отеля “Риц”, пешком шел в Тюильри, и голуби садились на статуи среди таких же цветочных узоров, словно начерченных циркулем.

При помощи ящиков разной длины и формы подобный сад попытались устроить и здесь, на шестнадцатом этаже “Мадагаскара”. Русская зима уже многое разорила, и повсюду из серой земли торчали черные стебли. Но место это все же сохранило облик цветника. Одинокого гостя встретили бодрые декоративные капусты с плотными перламутровыми листьями, желтые бархатцы и неизвестное ему растение, распластавшее по земле побитые морозом листья, но все еще поднимавшее вверх белый султан цветов.

На другом конце подвешенного над пропастью каменного моста находилось “Парижское кафе”. Из плит росли белые матерчатые зонты, свернутые и зачехленные. В стеклянном павильоне собрались плетеные стулья. Он добыл себе один стул, поставил на каменный пол. Снял с зонта чехол, с усилием потянул вверх по стволу толстое кольцо, соединенное со спицами. Зонт, мягко хлопнув, раскрылся у него над головой.

Он сидел в “Парижском кафе” под ясным, дневным, уже чуть начавшим выцветать небом и рассматривал район, где теперь жил. Отсюда легко читалось все прошлое этой местности: так на фотографии, сделанной из космоса, видны высохшие русла рек и границы древних морей.

Вот строение, окрашенное во второсортно белый цвет — оттенок, свойственный куриным яйцам в поселковом магазине. Греческий портик, длинные худые колонны — клуб или дворец культуры, и выстроили его до войны, когда здесь был подмосковный поселок. В шестидесятые годы город наступил на этот поселок и раздавил его. Шоссе пересекло его по диагонали, по одну сторону трассы понастроили заводы, по другую — новый микрорайон. Дворец культуры уцелел в этой катастрофе, но его широкая, торжественная, постепенно растворявшаяся в сорняках лестница выходила теперь прямо к торцу хрущевской пятиэтажки. А хрущобы были совсем утлые и бедные, казалось, что панели, из которых их сложили, — гнутые, как старые игральные карты. На балконах свалена старая, тусклая утварь: ведра, доски, картонные коробки. Но перед входом в дома наблюдались аккуратные садики и даже одна альпийская горка, сделанная вполне профессиональными руками.

Пятиэтажки эти подступали к “Мадагаскару” и буквально терлись о его ограду. Мстислав Романович вспомнил, что несколько таких строений признали аварийными и убрали, чтобы очистить место для его дома.