– Где-то еще. В гораздо более тихом месте. Там совсем не было ветра. Волчонку всегда сопутствовал ветер. И все вокруг было каменным.

– Значит, на западном берегу. Если только не в Храме. Там еще что-нибудь было?

– Лежанка. Тесная комната. И… небольшой ящик? Символы на крышке. Скорее всего, посмертный знак. Как думаешь, это мог быть волчонок?

– Рассуждать пока рано. Звучит похоже на Храм. Схожу проверю. В ней было что-нибудь с виду приметное?

Андомака потянулась к нему и коснулась шрамов на щеке и шее. К ней он старался быть терпеливым.

– Нет, – наконец произнесла она. – Волосы спадали на плечи. Кудрявые. А лицо круглое.

– Как у половины девчонок из Долгогорья.

– При встрече я ее узнаю.

– Ну, хоть какой-то плюс.

– Ты сердишься, – сказала она. – На меня? – Ее слова не несли с собой ни обвинений, ни извинений, ни жалоб. Никогда. Если, бывало, злился, ее это совершенно не задевало. Очередная любопытная безделица в мире, полном подобных диковин.

– Нет, – ответил он. – Мне досадно. И тревожно.

– Надейся, – сказала она, кивая, будто подтверждая какую-то мысль. – Становится даже легче, когда теряешь все. Волчонка, а с ним и нож. Осая. И того, другого мальчишку. Все рухнуло и рассыпалось. Значит, можно оплакать былое и строить новые планы. Раз есть надежда, значит, еще есть что терять.

В ее голосе прозвенело потусторонее, мрачное эхо, только не звучания, а смысла. Она умела говорить о разных вещах, наделяя их большей глубиной, чем содержали слова. Это очаровывало в ней, и этого в ней он страшился. Трегарро взял Андомаку за кисть и мягко пригнул пальцы, отводя от шрамов на своей щеке. Она не противилась. Никогда.

– Мои люди при мне, – сказал он. – Мы будем искать ее изо всех сил.

– Город твои люди, может, и знают. Но они не знают ее.

– Зато знают, что она вообще есть, а вчера у нас не было и того. И мальчик с Медного Берега не вышел из игры. Его держат в сохранности, значит, если мы добудем нож, то все и все потерянное сможем отбить обратно.

– Только если это тот самый мальчик с Медного Берега, – сказала Андомака.

– Если к этой девчонке попала свеча, то она могла также знать, где ваш инлисский дружок хранил остальные секреты. И если клинок впрямь был у мальчонки и его не забрали убийцы, то она могла бы вывести нас на кинжал.

– Одни если, если и если, – сказала Андомака. Задумчивость покинула ее голос. Она стала казаться лишь той, кем была: знатной дамой из Китамара, исполнению воли которой воспрепятствовали обстоятельства. – Эти «если», если их наглотаться, отравят нас своим ядом.

– Всё едино, так что примите от меня еще парочку, – сказал он. – Если эта новая девица похожа на вашего волчонка, ее могла одолеть жадность. Если ее одолела жадность, то, возможно, она тоже нас ищет. И если причина именно в этом, то вам, мне и всему городу очень-преочень повезло.

Увлеченная кинжалами чужеземка обошла весь Китамар, но повсюду вела себя осмотрительно. Каждый, с кем эта женщина общалась, по прошествии дней наверняка столкнулся с сотней более свежих и занятных диковин. Пивовар в Притечье разрешил остаться на ночевку в подсобке какой-то даме, спрашивавшей про ножи, но ему она показалась местной. Уличный чародей, продававший амулеты из олова и стекла, встречал женщину с Медного Берега, но та разыскивала не кинжал, а своего сына. Мелкие знахари и гадатели, промышлявшие по рынкам, – скорее шарлатаны, чем настоящие – вроде кого-то видели, а может, прикидывались, считая, что Сэммиш подкинет деньжат взамен их истории. Сэммиш не вчера родилась и не платила звонкой монетой тому, кто попугаем твердил ровно то, что ей бы хотелось услышать.

О женщине, свитой из дыма, она не расспрашивала. Потому что этот след брала Алис, так она себе говорила – при этом лгала больше чем вполовину. Правда заключалась в том, что Сэммиш не хотела ее находить. И отталкивала не только замешанная здесь высокая магия. Главным была догадка о том, что та женщина, судя по говору, принадлежала Зеленой Горке. В игрищах богатых и знатных такие голодранки, как они с Алис, идут за разменную монету. То, что произошло с Дарро, влет произойдет и с ними, а Китамар при этом даже не почешется. Это расследование сулило нехорошие последствия.

И они уже наступили.

– Сегодня для тебя ничего нет, – заявил мясник.

Сэммиш рассмеялась, а потом поняла, что он не шутит. Она жестом обвела разделанные туши овец, ягнятину и свинину, готовую в печь.

– После всего этого ваши ножи не затупились?!

Он отвел взгляд.

– О моих ножах побеспокоился один парнишка с Новорядья. Еще вчера принес, как новенькие. – Когда она не заговорила, продолжил: – Ты дважды не появилась в свой день. Два раза я лишался утреннего заработка, потому что не имел при себе инструментов.

– И я сказала, что искренне сожалею об этом, – защищалась Сэммиш.

– Сказала, сожалела – сожалею и я, – проговорил он. – Но парнишка с Новорядья, когда я нуждался, принес мне ножи, а нарубить котлету с помощью извинений пока как-то не получается.

– А шкуры? – цеплялась Сэммиш. – Они же идут кожевникам? Я могу туда их носить.

– Шкуры носит подмастерье кожевника. Для тебя пока ничего нет. Не сегодня. Может… может, на будущей неделе. Не знаю. Сильно не рассчитывай.

Она замолчала, пытаясь не показывать свое унижение и стыд. Правда была в том, что на его месте она, наверно, поступила бы точно так же. Помощник, который не помогает, хуже безрукого. Пользы от нее не было.

– Вернусь позже, – сказала она и ушла. Безвозвратно.

Она отбежала к соседнему дому, стуча по камням так, что заболели ноги. И дала зарок, что больше никогда не пропустит работу. Надо только покрепче за себя взяться. Что бы на нее ни взвалили, она найдет способ справиться со всеми обязанностями.

Стояла неделя празднества жатвы, улицы были забиты людьми. Возвращались отбывшие на фермы мужчины и женщины, а с ними в город поступали роскошные земные дары. Мимо прогромыхала запряженная мулом телега с грудой мешков и яблочным ароматом. Прилавки Новорядья ломились от тыкв и кулей с фасолью, трудно было даже протиснуться между ними. По углам детвора пачкала пальцы в корзинках с горками поздних ягод и лесных орешков в меду. Любая еда продавалась задешево, и у каждого водилась монета. Сейчас и еще несколько недель вперед притворяться зажиточным будет весь китамарский люд. Ну, то есть всяк, кто не зря тратил время и заработал лишку серебра с медью.

Плохо, что, видя знакомых счастливыми и при деньгах, Сэммиш чувствовала себя обделенной, но куда от этого денешься. Даже у Алис был тайничок с золотом, хоть она и клялась его не тратить. Кое-что про запас имелось у всех, кроме Сэммиш. Вспомнилось отцовское наставление тех времен, когда она была маленькой и жив был отец. «Посадишь мечты, поужинаешь снами». Он имел в виду «Не ленись», но ведь Сэммиш и не ленилась. В это лето она, как всегда, трудилась на совесть, только принимала в оплату не деньги. Когда Алис предложила серебро, и то не взяла. Хотела стать для Алис незаменимой. А теперь, когда вокруг сплошь богатство и изобилие, часть ее начинала задумываться: уж не сглупила ли она?

Сам фестиваль начнется на закате и продолжится три насыщенных хмельных дня. Прислуга в цветах великих семейств и цеховые работники уже выкатили на улицы тонны пива. Яркие вымпелы и полотнища свисали из окон. Пока не польет дождь, на улицах будет играть музыка и танцевать народ, а фонари, развешанные за счет казны, разгонять темноту. Повсюду маскарад, костюмы и открытые двери всех домов, с пищей и вином для прохожих. В лучшем мире Сэммиш с Алис и Оррелом рассекали бы среди них, собирая собственную жатву. Только ничего подобного не случится, потому что Дарро мертв, Алис утопала в его смерти, а Сэммиш пыталась выковать из страсти взаимность. Как тут не презирать всех троих? Впрочем, касаемо Алис и Дарро ей это кое-как удавалось.

Когда она принесла ножи, сколько смогла добыть, к точильщику, Арнал был наряжен в оранжево-синий плащ. Волосы завязаны в пучок плетеным кожаным ремешком, в целом смотрелось почти симпатично. Работать он, однако, не бросил, давил на педаль помпы, которая орошала водой блеклый точильный камень, и, держа клинок под нужным углом, вслушивался в мелодию заточки, пока лезвие обретало остроту граней. Проникшись простой, чистой чувственностью этих движений, она представила на его месте себя. Было бы не так страшно прожить жизнь в одиночестве, заполняй она свои дни такой же незамысловатой, наработанной красотой.