То, разумеется, была воля богини. Ну и Аллаха, конечно же, — а хорошая перчатка не противоречит и не ропщет, особенно против богов, она счастлива быть покорной им обоим. Вот и Шветстри не роптала. Как только узнала, что папа-Рит продал ее торговцу из Великой Порты — сразу же засмеялась и в пляс пустилась. И возрадовался такой удачной покупке торговец, не любивший женских слез, но привыкший терпеть их как неизбежное зло. И возрадовался папа-Рит, выторговавший у размягченного радостью торговца лишнюю монетку, на которую не особо рассчитывал. И возрадовалась тетя Джианнат — хорошо обучила воспитанницу, не стыдно перед богиней.

Сама Шветстри тоже возрадовалась — но уже позже. Когда увидела свой тюфяк в предназначенной для купленных рабынь просторной комнате караван-сарая. Увидела и пощупала — мягкий! Недавно выколоченный! Набитый душистыми травами, предохраняющими от насекомых! И все это богатство — ей одной, и ни с кем не надо делиться! Роскошь невиданная! Особенно по сравнению с малым участком протертой до дыр циновки в ногах папы-Рита, где Шветстри было определено место для сна с тех самых пор, как глотатель огня блистательный Прабхакара решил, что Шветстри слишком взрослая для того, чтобы ночами греть камни мостовой рядом с приемной матерью, в то время как циновка самого Прабхакары остается холодной.

Прабхакара был стар и ужасен на вид, и от него плохо пахло. Но Шветстри, будучи покорной перчаткой, не возражала ему — а вдруг его воля согласна с волей богини? Ну, во всяком случае, возражала не слишком активно и со всем возможным почтительным уважением. Хотя и громко. Во всем остальном же всецело положилась на волю богини.

И не прогадала.

Богиня снизошла до своей ничтожной перчатки и решила, что Прабхакара недостоин быть даже временным наполнителем ее прислужницы. Разбуженный не иначе как наущением великой Кали (ну, может быть, и громкие вопли самой Шветстри послужили тому малой толикой, но без вмешательства богини точно не обошлось!), Ритабан доходчиво объяснил блистательному глотателю огня, что он, папа Ритабан, берег сей драгоценный лотос вовсе не для его поеденного дурной болезнью сморщенного стручка слишком много вообразивших о себе приблудных шакалов. Прабхакара усовестился и покинул труппу той же ночью — а попробуй тут не усовеститься! Рука у папы-Рита тяжелая да внушительная, а ротанговый посох, хоть и упругий, но крепкий и, при всей своей легкости, бьет доходчиво.

Драгоценный лотос — это, стало быть, она, Шветстри. Папа-Рит тогда именно так и сказал, что именно драгоценный и именно лотос, и что берег. Потом, правда, поколотил и саму Шветстри — но несильно, для острастки скорее. И она преисполнилась благодарности великой богине, снова убедившись — да, действительно бережет. А значит — и про драгоценный лотос тоже правда, дешевку никчемную так беречь не будут. Да и не заплатил бы даже самый лучший из людей за дешевку столько, чтобы даже жадный папа-Рит остался доволен.

Вот так и оказалась Шветстри в просторной комнате караван-сарая, где смогла вдосталь насладиться мягкостью тюфяка и приятными ароматами наполняющих его трав.

А вечером уже, после захода солнца получив полную пьялу густой бобовой похлебки, Шветстри окончательно поняла, что попала если и не в райские сады, то в преддверие таковых. Так сытно поесть ей удавалось разве что во время храмовых праздников, а до них далеко, еще ведь и сезон дождей не начался. Воистину, велик Аллах, велик и щедр. И богиня щедра к покорным и старательным. Надо только вести себя правильно и не перечить их воле.

Засыпала в тот вечер Шветстри сытой, довольной и счастливой — и ей нисколько не мешали горестные стенания других рабынь. Пусть себе плачут, если такие глупые и не понимают собственного счастья.

В караван-сарае Шветстри получила еще одно подтверждение собственной исключительности — она оказалась чуть ли не единственной среди купленных Пурушоттамом красавиц, кто воспринял перемены в своей судьбе с искренней радостью. Большинство девушек или лежали в рабской покорности целыми днями на мягких тюфяках, или плакали, жалуясь друг другу на свои загубленные жизни и горюя по утраченной свободе.

Вот же глупые!

О какой свободе они толковали, сами-то хоть могли уразуметь? Свободе подыхать с голоду под забором и спать на голых камнях? Свободе быть отданной задарма какому-нибудь нищему уроду с дурной болезнью? Благодарим покорно, но Шветстри такая свобода не нужна, ни даром, ни с приплатой. А дурехи пусть отказываются от еды, стенают ночи напролет и портят цвет лица слезами — Шветстри это только на руку. Когда придет пора настоящих торгов, рядом с этими никчемными слезливыми замухрышками она будет выглядеть тем самым драгоценным лотосом, которым называл ее папа-Рит.

К Порте, Великой и Блистательной, караван шел неспешно, чтобы не утомлять ценный живой товар излишне долгими переходами. Количество девушек в нем постепенно росло — чуть ли не в каждой деревушке глазастый Пурушоттама умудрялся высмотреть одну, а то и несколько красоток по сходной цене.

Шветстри так и не сблизилась ни с одной из своих соседок за все время пути — не видела надобности. О чем говорить с этими глупыми гусынями? Да и времени у нее не оставалось — надо было следить за собой, чтобы всегда выглядеть приятно для глаза любого, кто посмотреть захочет, да еще и делать гимнастику, разминая натруженные за день мышцы танцами и массажами.

Вечером, когда остальные девушки со стонами падали на свои циновки (караван-сараи с мягкими ароматными тюфяками попадались в дороге нечасто), она танцевала. И пела. И дарила улыбки зрителям — а многие приходили посмотреть на странную рабыню, и Пурушоттам приходил, и даже сам караван-баши Ибрагим. Смотрел, кхекал одобрительно, оглаживая крашеную хной бороду.

Стоит ли после этого удивляться тому, что циновка Шветстри всегда оказывалась самой чистой и расстилалась в самом удобном месте стоянки? А позже к ней добавились и подушечки — к зависти и негодованию прочих рабынь. И что при раздаче еды именно Шветстри первой доставалась миска бобовой похлебки или жирного риса с маслом и специями, и что была эта миска самой полной, и что предназначенный Шветстри чиптимаранга всегда оказывался наиболее спелым и сладким? Нет, пожалуй, не стоит этому удивляться.

Как и тому, что Шветстри не оказалось среди тех, кого сбыли оптовому перекупщику на границе Великой Порты. И среди тех, кого оставили на мелких окраинных рынках, ее не было тоже. Аллах в бесконечной милости своей вознаграждает покорных, да и богиня наверняка сочла, что такой хорошей и старательной перчатке вовсе не следует гнить на задворках империи, служа какому-нибудь недавно разбогатевшему торговцу ослами.

Ее везли в столицу. Центр просвещенного мира, рай на грешной земле, средоточие немыслимой роскоши и невиданных удовольствий.

Напрямую об этом, конечно же, не говорили — но Шветстри с самого начала пути уже знала: ее обязательно продадут в Дар-ас-Саадет, гарем самого султана Мустафы, да будет он жить вечно. Иначе и быть не могло.

И, конечно же, именно так и случилось — по воле Аллаха и под присмотром богини…

_____________________________________________________

ПРИМЕЧАНИЯ

Кюджюкбиркус — маленькая птичка.

Шветстри — белая женщина.

Валиде — мать правящего султана.

Шахзаде — сын султана.

Хасеки — любимая жена или наложница султана, мать наследника.

гедзе — та, на которую султан или шахзаде бросил благосклонный взгляд, выделив из прочих, но пока не пригласил переступить порога своей спальни.

икбал — наложница, которую султан один раз почтил своим вниманием и позволил переступить порог своей спальни.

кадине — мать сына султана.

Кёсем — единственная, самая любимая жена или наложница султана.

гедиклис — младшие ученицы в школе наложниц.

калфу — наставницы в школе наложниц.

Кызляр-агасы — старший евнух.