Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Евнух, поначалу довольно настороженный, теперь расслабился и даже иногда постанывал от удовольствия.

— Ему больно? — спросила жалостливая Ясемин.

Вот же сущеглупая! Хадидже языком запихнула за щеку отравленную колючку обидных слов. Еще одну. Сколько их уже было сегодня? И не сосчитать!

— Нет. Ему хорошо.

— Но он же стонет!

Видит Аллах, скоро за щекой у Хадидже не останется места! Но на этот раз ответить она не успела — ответила Кюмсаль, и голос ее был странным, чуть ли не уважительным:

— Если боль слишком сильная, она становится подобной наслаждению. И наоборот.

Хадидже хмыкнула. Ну еще бы! Кому же и знать подобное, как не массажистке! Жестом показав Мейлишах завершать первый круг, Хадидже пошла на второй — но на этот раз медленно, повторяя каждый этап и с подробными пояснениями для Кюмсаль.

Кюмсаль больше не притворялась равнодушной и незаинтересованной — подошла вплотную, заглядывала через плечо, азартно переспрашивала, а иногда и сама хватала мальчишку за ногу, если какой-то прием казался ей не совсем понятным и требовал растолковывания на пальцах. Вернее — под пальцами. Видя такую заинтересованность калфу, остальные гедиклис тоже осмелели и подтянулись поближе, Хадидже видела их осторожное приближение краем глаза, но массажа не прекратила. Было бы из-за кого! Эти пустоголовые все равно не запомнят, а если и запомнят — повторить правильно не сумеют.

На середине второго медленного круга Кюмсаль решительно оттеснила Хадидже и повела массаж сама — теперь они работали на пару с Мейлишах, а Хадидже только приглядывала за действиями обеих и поправляла, если требовалось. Но требовалось редко. Да что там! Вообще почти что никогда не требовалось поправлять ни Кюмсаль, ни Мейлишах. Ах, какое же это изысканное удовольствие — смотреть, как другие работают! И испытывать гордость оттого, что это ты послужила причиной.

Такая гордость, оказывается, ничуть не менее приятна, чем когда радуешься успехам собственным. Даже, может быть, и больше — ведь радуют не только сами успехи твоих подруг-учениц (а, значит, и твои собственные в глазах Кёсем), но и того, что достигнуты они только благодаря тебе. Не было бы тебя — не было бы и успехов. Интересное ощущение, очень, очень приятное.

Из горячего зала вышли еще две калфу и одна из старших наложниц, хотели мимо пройти, но остановились, присмотрелись, прислушались — да так и остались в массажной. Отлично! Чем больше значимых людей увидят и оценят ее умения — тем лучше!

Когда их прервали, Хадидже чуть не разрыдалась от обиды — совсем немножечко оставалось! Конечно, хорошей перчатке богини не следует испытывать эмоций, и Хадидже это понимала, пожалуй, лучше, чем Шветстри или даже Кюджюкбиркус — что первая вообще понимать могла, малявка неразумная?! Да и мелкая птичка недалеко от нее улетела, если уж на то пошло, с высоты своего нового имени Хадидже это видела отлично.

Хорошая перчатка должна быть бесстрастна и пуста, должна быть готова в любой миг дня или ночи наполниться волей богини и эту волю исполнить. Если перчатка окажется набита разным ненужным богине хламом — та вполне может выбросить ее и найти другую, более подходящую, более достойную, более умеющую быть пустой… нет, о таком не надо даже и думать! Не может во всем подлунном мире быть никого, достойного более, чем Хадидже, и богиня это отлично знает, иначе не помогала бы так часто. Хадидже послушна одной только воле богини, ловит малейшие намеки и старается предугадать. Хадидже хорошая перчатка, богиня будет довольна.

Однако даже самой хорошей перчатке дозволено испытывать удовольствия от того, что полезно для дела богини. От правильно выполненной работы, к примеру. От настороженного удивления в глазах тех, кто еще вчера и глядеть-то на тебя не хотел. От чистого восторга Ясемин, у которой — ну наконец-то!!! — что-то вдруг получилось. От одобрительных взглядов Кёсем и благодарной улыбки Мейлишах. Даже от завистливого уважения Кюмсаль — она ведь теперь на Хадидже совсем иначе смотрела, не так, как в самом начале, когда только вошла и спросила «Что тут происходит?». Как на равную или даже обошедшую в чем-то. Буркнула себе под нос:

— Далеко полетишь, пташка… эх, если бы я в твои годы так умела…

Тихо буркнула, не расслышал никто, разве что только Хадидже и расслышала. Ну да прочим и незачем. Особенно гедиклис. У них свои мелкие цели — как бы протиснуться поближе, на глаза попасться и приятное впечатление произвести.

Теперь уже и на Хадидже тоже произвести приятное впечатление стараются, мелкие-то мелкие, а догадливые, сразу сообразили, куда ветер дует. Суетятся вокруг, только что в рот не заглядывают, две малявки чуть не подрались из-за того, кому из них принадлежит честь подать Хадидже банные сандалии и полотенце. Крутились вокруг, старались всячески услужить — не иначе как сами себя уже произвели мысленно в бас-гедиклис Хадидже.

И — быть прерванной на таком упоительном моменте?! Да еще так нагло!

— Обидно видеть, как наглые выскочки глумятся над вековыми традициями Дар-ас-Саадет и втаптывают в грязь честь султанской избранницы, равняя себя с прислугой и выполняя ее обязанности.

Голос у Халиме-султан отвратителен — мерзкий, скрипучий, режет уши. Гадкий голос. А слова еще гаже. Падают прямо в душу, как дохлые жабы — и хотелось бы выкинуть, да противно дотронуться.

Ведь нарочно пришла, только жаб этих кинуть, а не париться — иначе оставила бы в илыклыке богатый халат валиде, замоталась бы в банную накидку. Так ведь нет, стоит при полном параде и в окружении злорадно улыбающихся подпевал. Значит, кто-то из гедиклис успел сбегать и доложить.

Интересно — кто такой шустрый?

И наивный — думает, что Хадидже не узнает ее имени.

— Чесать пятки — разве это достойное занятие для избранной даже в гедзе?

Подпевалы дружно захихикали.

Ах, до чего же мерзкая старуха! Стоит у входа в илыклык, смотрит надменно. И когда только войти успела? Заметь ее Хадидже вовремя — вела бы себя поскромнее, не та это женщина, перед которой умной гедиклис стоит показывать свои умения. И уж чего точно не стоит делать — так это возражать. Молчать, сгибаясь в почтительном поклоне, и кивать — тогда она быстро успокоиться и забудет, и даже наказать недостойных требовать не станет. Только ни в коем случае не возражать, даже самым почтительным образом! Хадидже это знала отлично.

А вот Кюмсаль, похоже, нет.

— Мы проводим дополнительный урок массажа, валиде-хатун. Традиции это дозволяют в свободжное от основных занятий время. И даже поощряют подобное усердие.

Голос почтителен, и глаза у новоиспеченной калфу подобающе потуплены — да только это уже не важно. Хадидже мысленно охнула, втянула голову в плечи, согнулась еще ниже.

Не повезло.

Разъяренное сопение Халиме-султан было подобно приближающемуся урагану — вроде и далеко еще, вроде и не так уж и громко, а по коже все равно бегут мурашки.

— Дозволяет. И предписывает. Да. Но только для младших гедиклис, тех, чья судьба еще не определена. Не для избранных. Предполагается, что у избранных другие заботы. Более важные чем то, что может исполнить любой ученик евнуха. И если избранные не понимают и не ценят оказанной им чести… что ж, полагаю, мой долг сообщить Кёсем, что она поторопилась.

Величественно развернувшись, Халиме-султан покинула массажный зал, подпевалы устремились за ней, шумя и толкаясь.

Неприязнь — плохой советчик, она делает мысли мутными и липкими, словно прокисший виноградный сироп, а потому смысл последних фраз дошел до Хадидже не сразу. Постепенно, не как по ступенькам даже, а словно бы на качелях. «Судьба определена, избранные…» — это ведь о них! Значит, имя действительно неслучайно, значит, со дня на день свершится… вернее, с ночи на ночь, конечно же! И сердце взмывает под самые облака, словно на качелях, и замирает сладко-сладко в самой высшей точке, где ты паришь, словно птица…

«Не ценят оказанной чести… долг сообщить… поторопилась».

21
{"b":"886321","o":1}