Высочайшая директива была мгновенно принята. В апреле того же года только что образованная "Литературная газета" опубликовала статью В.Ермилова "Подвиг Анны Соколовой", где цветистые комплименты в адрес романа Степана Кургузова перемежались со снисходительно-пренебрежительными оценками романа Обольянинова. "Конечно, для своего времени роман "Красная Луна" бывшего графа Обольянинова был полезен и сыграл немалую роль, небрежно замечал Ермилов. - Школьники начальных классов и сейчас могут извлечь из него известную пользу. Однако нельзя забывать, что мы живем уже не в 1921-м, а восемь лет спустя, в эпоху обострения классовой борьбы, активизации врагов и двурушников (таких, как предатель Соколов из романа "Катапульта"), а в перспективе - в эпоху грядущего военного и научного использования Луны. И роман Степана Кургузова потому - волнующе современен, поступок Анны Соколовой исполнен высокого революционного пафоса. Собственно говоря, убивает она не мужа, а шпиона, врага, изменника Родины. Кто осмелится сказать, что она была неправа?.."
И правда - не осмелился никто. Вслед за статьей Ерми-лова появилось еще десяток-полтора публикаций-близнецов (в журналах "Литература и марксизм", "Литературный критик", "Наши достижения", "Молодая гвардия", "ЛОКАФ", "Звезда" и др.), где перепевалось одно и то же - "мировая революция в зеркале литературы", "обреченность буржуазной агентуры", "нерушимость наших рубежей", "Луна как символ научного гения Советской страны", "подвиг Анны" и т.д. Роман "Катапульта" сразу был перепечатан несколькими центральными издательствами, расценившими его как "заказ No 1"; коллекционеры раритетов сегодня считают за честь иметь роскошное подарочное издание "Катапульты" (Москва, Государственное издательство, 1929), отпечатанное всего пятитысячным тиражом, иллюстрированное гравюрами Житомирского (ученика Полякова), с послесловием академика Н.Морозова.
Если верить мемуарам Якова Зелинского, чуткий Авербах сразу же после статьи в "Правде" самолично поехал на Сивцев Вражек к Кургузову - где тот снимал комнату - и немедленно предложил ему: 1) квартиру в центре Москвы и 2) место в центральном правлении РАППа. Квартиру от пролетарских писателей Кургузов согласился принять, членский билет ассоциации, не без колебаний, тоже взял, но вот от руководящей должности в РАПП отказался категорически. Позднее биографы напишут о "скромности молодого литератора" (Б.Левада), о его "желании не ввязываться в окололитературные дрязги, а работать и работать" (С.Нейман) - что, на наш взгляд, совершенно не соответствует действительности; доказательство тому -- бойкая и именно "окололитературная" деятельность Кургузова после 1932 года. Скорее всего, автор "Катапульты" уже был кем-то предупрежден, что через год-другой РАПП падет. Видимо, поэтому предложение Авербаха он встретил столь отчужденно. "Казалось, он стремился держаться от руководства РАППа подальше, как от заразных больных", - проницательно отмечал всё тот же Я.Зелинский. Будущее показало, что Кургузов был, в известном смысле, прав: "болезнь" руководящих рапповцев называлась коротко - небытие (большинство из них было расстреляно в 37-38 годах). "Заразиться" этим недугом автора "Катапульты" категорически не устраивало.
Легко представить, что роман "Катапульта" сразу же оброс своими почитателями и последователями. В первую очередь, речь идет о таких литераторах, как Валерий Маркелов, Анатолий Спирин, Михаил Лодочкин, Андрей Румянцев, Владислав Понятовский и проч. Обидное прозвище "подкургузники", похожее на "подгузники" и на "подкулачники" одновременно (которым их наградил желчный Эмиль Левин), этих авторов, похоже, не смущало. Уже в 1930 году все они "выстрелили" по роману на тему Луны, нового секретного оружия и мировой революции. Если даже слабейшие из "селенитов" по крайней мере брали за образец талантливый роман Обольянинова, то "подкургузники" вынуждены были ориентироваться на эстетические и этические нормы, установленные в романе "Катапульта". Соответственно, все их "положительные" герои выходили еще бледнее, чем у Кургузова (по сути, превращались в тени теней учебника политграмоты) , а "отрицательные" обязаны были еще больше прибавлять по части "кривых улыбок", "отвратительных оскалов" и "бегающих глазок" - не говоря уже про "заплывшие сытые рыла".
В этом смысле особенно обескураживают литературные метаморфозы А.Румянцева и В.Понятовского. Оба они начинали в "Селене" вполне приличными рассказами: первый опубликовал "Историю Той Стороны" (1925), второй "Бездну" (1927), однако в качестве "подкургузников" оба совершенно деградировали. "Расплата" А.Румянцева (1930) и "Пропуск на Луну" В.Понятовского (1930) - две ходульные вариации на тему "катапульты", еще более плоско-пропагандистские, чем у самого Кургузова. (Пожалуй, из всех "катапультных", условно говоря, романов советской фантастики произведения этих наиболее приближенных к Кургузову литераторов выглядят особенно беспомощно; очевидно, что будущий руководитель Секции фантастов внимательно отбирал кадры.) У Румянцева новое оружие установлено уже на Луне, и оттуда в любой момент может испепелить любой континент (автор, правда, ограничился только Британскими островами - после того, как "олигархия потопила в крови восстание шахтеров..."; стало ли после такой оказии лучше жить шахтерам неизвестно). У Понятовского "лунный луч" - нечто вроде лазерного - легко определяет "классовую природу" любого из жителей Земли: рабочие и крестьяне от него совершенно не страдают, зато буржуа и капиталисты падают замертво (автор, увы, не прояснил, как же будет воздействовать луч на интеллигентов и прочих совслужащих - очевидно, этот вопрос предполагалось изобретателями оружия как-нибудь "утрясти в рабочем порядке"). Содержание опусов В.Маркелова ("Долгая лунная ночь"), Ан.Спирина ("Взлет") и М.Лодочкина ("Путешествие "ЛК-1") даже упоминать лишний раз не хочется - настолько они художественно беспомощны и политически сервильны. Достаточно сказать, что, например, все "космические снаряды", в которых ученые в романе М.Лодочкина отправлялись на Луну, были названы в честь советских государственных деятелей ("Чичерин", "Рудзутак", "Тухачевский", "Ворошилов", "Сокольников" и др.). Эти неуклюжие реверансы уже в конце 30-х едва не стоили автору лагеря - к счастью для него, в последний момент Кургузов всё-таки замолвил словечко Ежову и дело против очередного "пособника врагов народа" было прекращено, не успев начаться.
