Илья вдруг взял и рассказал Надьке все – про отца, про нож в его животе, про Вовкин бесконечный срок, про Москву, про смерть мамы и про то, что его никогда не было рядом с родными. Он боялся, что она станет его утешать – мол, было давно, прости себя сам и все такое прочее. В Москве в его кругу не принято было никого осуждать, принято быть понимающим и толерантным. Но Надька округлила свой единственный здоровый глаз и презрительно сказала:

- Ну ты и сволочь… С отцом зассал, а потом вообще бросил их…

И почему-то от этого Илье стало легче, как будто он наконец перестал прятаться от какого-то страшного диагноза и посмотрел правде в глаза.

- Я сволочь, да, - качнул головой Илья. – И оправданий не ищу. Но я хочу найти Вовку, даже если он там погиб. Найти его тело, блин, ну или то, что от него осталось, и если правда, что там можно замкнуть Дупликацию, то…

- Ты готов ее уничтожить?

- Конечно.

Надька налила коньяка в рюмки, выпила, захрустела чипсами.

- Я пойду с тобой.

- Еще чего! – фыркнул Илья. – Мало тебе глаза?

- А, плевать, - она махнула рукой с зажатой в пальцах корочкой лимона. – У меня тут никого не осталось. Мама еще когда умерла, муж пропал, Катюха… Я совсем одна, никто не заплачет.

- А что с мужем?

- А черт знает! – с чувством бросила Надька. – История – чистый детектив! Мишка на шахте работал, как и многие здесь. Сварщиком. Однажды он не пришел после смены. Ну что я подумала? Что с мужиками забухал – у него бывало, нечасто, но бывало. А на следующий день мне позвонили с его работы, сказали, не вышел. Ох я побегала… Больницы, морги, бомжей каких-то обмороженных опознавала… Заявление в полицию… Всех его друзей по несколько раз обошла, в ногах валялась – если вместе пили, хоть скажите! Ничего, как испарился. Снял робу, подхватил сумку с тормозком, доехал до города на служебном автобусе и все, нет человека. Однажды прибежала соседка – говорит, видела моего на рынке с какой-то бабой. Я руки в ноги, рванула на рынок, десять кругов навернула, и не поверишь, нашла его! Вылитый мой муж – все его, лицо, фигура, куртка даже похожая. Закатила скандал, бабенке чуть волосы не повыдергала, ему хотела в морду дать, а он руки мои от своей куртки оторвал, и говорит – вы мол, гражданка, обознались. И показывает мне паспорт, где вот все данные его, день рождения такой же, а имя – другое. До сих пор не знаю, слинял ли он от меня таким способом или это и правда левый мужик был.

Илья слушал Надьку, упорно глядя ей в лицо неподвижными зрачками. Кира бы не стала никому бить морду, невозможно было представить ее потерявшей самообладание. Она могла кинуть ледяные, обидные, бьющие по самому больному слова, но переживать настолько, чтобы взорваться – нет. Где-то на дне ее души плескались вялые представления о приличиях, и это, вероятно, были единственные чувства, которые она испытывала.

Илья неожиданно для себя положил руку на Надькину пухлую ладонь, но она отстранилась и сказала:

- Давай-ка спать, светать уж скоро будет.

Надька постелила ему отдельно себя, на разложенном кресле-кровати, и когда он уже начал проваливаться в сон, вдруг сказала в темноту:

- Не обижайся.

«Я не обижаюсь», - подумал Илья и мгновенно уснул.

***

Утром, когда всклокоченная Надька поставила кофе на стол, усыпанный с вечера крошками от чипсов, он поморщился:

- Вот черт… Я же в эту церковь Дупликации из-за Осташа пришел, того лысого качка, что тебя вытурил. Он писал, что может продать ключи. Теперь придется опять туда тащиться…

- Не придется, у меня есть его телефон. Я этого козла знаю, хотела, чтоб он со мной пошел на первый уровень, а он такую цену заломил…

Илья снова вернулся домой с гудящей головой и разбитым ощущением недосыпа. Ковыряя ключом замочную скважину, он помедлил, оглянулся на дверь тети Вали. Он так и не узнал, почему она соврала, почему подставила Вовку. Илья, не отходя из зоны видимости дверного глазка, нажал кнопку звонка, болтавшегося на толстом проводе,

- Кто..? – глухо и коротко спросили из-за двери.

- Квитанции новые, за них расписаться надо, что проинформированы, - произнес он чепуху, первую пришедшую в голову.

Илья не боялся, что тетя Валя его узнает – между ним настоящим и им прошлым легла такая пропасть, что, казалось, его черты оплавились и сложились в какое-то другое лицо – респектабельное, «приличное». Щелкнул замок, но дверь не открылась – по ту сторону продолжали лязгать железным. «Сколько же там замков… И зачем…» - мелькнула мысль. В приоткрывшуюся щель показалось лицо тети Вали, и Илья невольно отшатнулся – вместо румяной, крепкой и полной женщины средних лет на него смотрела старуха с черными провалами под глазами. Она протянула руку:

-Ну..? Где там расписаться?

- Теть Валь, не узнаете меня?

Она ахнула и попыталась проворно захлопнуть дверь, но Илья быстро поставил ногу на порог и без труда втолкнул женщину в квартиру.

- Поговорить придется, - жестко сказал он.

- Ну что..? Что..? – с вызовом, задрав подбородок, выкрикнула тетя Валя. – Я что, нянька ему? Свалил все на старуху, деньгами откупился..! Да напился и уснул в сугробе, по весне откопают. Мало ли таких?

Илья взял ее за руку железными пальцами и потащил было в комнату, которая в его детстве называлась «зала», но взгляд его зацепился за входную дверь – она щетинилась всевозможными защелками, засовами и замками. В дверь другой, меньшей комнаты, где когда-то жил ее сын, тоже был врезан массивный замок и несколько защелок, и сама створка была заменена с хлипкой фанерки со стеклом на глухую металлическую. Воркута, конечно, была не самым безопасным городом, но все же не настолько, чтобы превращать квартиру в крепость, да и 90-е давно миновали.

- Что там..? – настороженно спросил Илья, кивнув на массивный замок маленькой комнаты.

- Вещи, - глухо сказала тетя Вера. – Торгую немного... сетевой маркетинг, знаешь? Если обворуют, не дай бог, кто возместит?

- Тогда открыть и показать мне товар не будет проблемой? Не белым порошком же вы там торгуете.

Тетя Валя сжала губы и не двинулась с места.

- Где ключ?

Зрачки ее чуть дернулись вправо, и Илья, проследив за движением глаз, уткнулся взглядом в тумбочку. Старую, с косо державшимся верхним ящиком. В этой квартире, почти как и в Вовкиной, мало что изменилось с его отъезда – стены были оклеены модным в советское время мягким материалом с дурацким названием пеноплен, похожим на губку; неровно окрашенный потолок, граненый допотопный светильник. Даже стойка для обуви была все та же – Илья помнил ее, они с Вовкой часто ходили к Славику, сыну тети Веры, в гости. А иногда и прятались в ее квартире от взбесившегося пьяного отца.

Илья дернул верхний ящик, и едва не вывернув его на пол, вынул плоский ключ от хорошего современного замка, здесь же лежала картонная упаковка латексных перчаток. И тут тетя Вера на него бросилась – она рвала ключ из его рук, рычала, выкрикивала бессмысленные маты. Опешивший Илья вяло отбивался, но когда она ногтями попыталась ткнуть ему в глаз, он сильно швырнул ее, шваркнув о стену. Тетя Вера охнула, похлопала глазами, подтянулась и некрасиво села прямо на полу, раскинув ноги так, что стал виден испод тощих ляжек в распахе халата. Она тихо расплакалась и сказала:

- Не надо, не открывай, Илюша…

Он толкнул дверь, решительно вошел и замер на полушаге: в полупустой комнате в углу сидел пацан лет 17-ти в мятой грязной футболке и старомодных широких джинсах-варенках. Илья приоткрыл рот, часто заморгал, выдохнул:

- Славка?! Это ты?

Парень улыбнулся жуткой пластиковой улыбкой, протянул к нему руки, как будто приглашая обняться. По стене тянулись черные угольные разводы, расходясь от угла и затухая под потолком – пацан словно был эпицентром пыльного взрыва. Воспоминания толчками всплывали в голове: дешевый гроб в нелепой ярко-розовой обтяжке, страшно воющая тетя Валя, кидающаяся на крышку грудью. Славка умер через месяц после того, как Вовка отъехал в колонию, передознулся какой-то дрянью в одном из страшных гнилых наркоманских притонов. Но Илья запомнил его улыбчивым, веселым, сыплющим шутками и скабрезными анекдотами. Глядя на его юное мальчишеское лицо, он понимал – что-то не так. Взгляд выхватывал поочередно: одна бровь уехала слишком вправо, крошечная левая ноздря, на мизинце три сустава.