Теперь здесь царил мрак, и единственным источником света была лишь большая луна на небосводе. Она придавала изогнутым ветвям кипарисов жутковатый вид — будто скрюченные тени корчились в невообразимом танце.

Мирмидонец уселся под старым деревом, казавшимся на фоне своих собратьев великаном. Когда-то он приходил к нему с критской царевной. Именно здесь та говорила о своих детских мечтах, а он слушал и краснел, не зная, как следовало отвечать…

Многого из того, о чем рассказывала Гермиона, он не понимал, однако хотел бы понять. Неоптолем кое-как старался поддерживать беседу, а сам тем временем любовался юной критянкой, ее темно-рыжими волосами и плавными движениями рук. Уже тогда он был влюблен, но из-за возраста не понимал этого.

И вот теперь, когда они стали взрослыми, когда Неоптолем уже мысленно считал Гермиону будущей женой… вмешался нахальный микенец! Что она только в нем нашла?! Мирмидонский царевич искренне верил, что именно Орест был виной всему случившемуся.

Сейчас он не мог сказать, какое из чувств было сильнее: злость на Ореста или горечь утраты. Одна часть натуры Неоптолема требовала немедленно покинуть Крит, ни с кем не прощаясь. Другая же ревела о кровавом отмщении.

Сегодня он в полной мере ощутил себя одиноким. Вспыльчивого, грубого, не по годам сильного Неоптолема не любили, а только боялись… Так уж повелось с самого детства. А вот старшего брата, Ахилла, все почему-то обожали, хотя тот был еще более задиристым… Неоптолем этого не понимал.

С годами ничего не изменилось: из-за невоздержанных манер у него почти не было друзей, а женщины всегда смотрели с затаенным страхом — даже те, кому он хорошо платил за утехи. Одна лишь Гермиона вела себя с ним искренне и тепло. Раньше Неоптолем не беспокоился о том, что о нем думают люди. Сейчас же мирмидонцу казалось, что весь мир повернулся к нему спиной.

Шорох шагов стал для сына Пелея неожиданностью. Он закрутил головой, ища незваного соседа. Но это была Гермиона.

— Я знала, что ты придешь сюда.

Дочь Идоменея зябко потирала плечи и переминалась с ноги на ногу.

— Почему ты не во дворце? — безучастно спросил мирмидонец.

— Я была там, но ушла… Хотела тебя найти.

— Зачем?

— Чтобы поговорить.

— Поговорить? — он дернул головой, чувствуя, как обида прорывается через напускное спокойствие. — О чем нам теперь разговаривать?

— О многом, Неоптолем. Я желаю, чтобы ты понял меня и простил за резкость.

— Простил? Тебя я не виню — только микенского осла. А понимать… это не мое дело. Мне отказали, я не нужен, и уж обойдусь без подробностей.

— Прекрати себя так вести, — рассердилась Гермиона и быстро шагнула к Неоптолему, который по-прежнему сидел на земле. Со стороны они напоминали рассерженную мать и провинившегося ребенка.

Затем царевна смягчилась:

— Ты всегда был мне дорог… Но как друг, а не возлюбленный. Неужели между мужчиной и женщиной не существует привязанности без страстей? По-твоему, познать обычную дружбу могут только доблестные мужи?..

— Я думаю, что да, — просто ответил он.

Какое-то время они беспомощно смотрели друг на друга. Свет луны заострил черты критянки, сделав их тоньше. Она была так красива, что сердце мирмидонца забилось как бешеное. Он не выдержал и отвернулся.

— Тем не менее для меня ты всегда был другом, — тихо сказала Гермиона. — Неужели мое тело оказалось настолько желанным?.. Ради него ты готов сделать меня несчастной?

Неоптолем поднялся, возвысившись над ней во весь рост. В неровном серебристом свете он казался титаном, могучим созданием из древних времен.

— Завтра мой корабль покинет Крит, — заговорил он, глядя куда-то в небо, — я не останусь на этом проклятом острове ни на один лишний день. Более нам не суждено проводить время вместе, царевна. Не гулять по рощам, не делить напополам наши мечты, наши радость и горе. Все достанется микенскому выкормышу: твое тело, твоя душа… Или он уже их заполучил? Я не намерен смотреть, как вы воркуете, поэтому простимся немедленно!

По лицу Гермионы пробежала судорога. Неоптолем говорил нарочито резким, насмешливым тоном, а она не могла видеть выражения его глаз. И потому не заметила черного отчаяния, сокрытого в их глубине.

— Ты грубый самовлюбленный хам, — звенящим от ярости голосом ответила царевна. Она с огромным трудом держала себя в руках. — И ты еще хочешь, чтобы тебя любили?.. Только посмотри на себя, Неоптолем! Чего ты добиваешься, бахвалясь нелепыми подвигами и задирая слабых? Да ты хуже любого животного. Какая женщина вообще захочет быть твоей?! Когда мы дружили, я надеялась, что под грубой оболочкой скрывается благородная, смелая душа… Но ты и внутри такой же: неотесанный, себялюбивый… и пустой, как кувшин бедняка. Хочешь стереть годы дружбы и уплыть во Фтию? Давай же, герой!.. Я помашу тебе вслед, но на большее не рассчитывай.

— Уйди прочь, женщина. Оставь меня!

Гермиона резко повернулась и удалилась в темноту ночи. Последним звуком, донесшимся до Неоптолема, стало ее приглушенное рыдание. Мирмидонец снова опустился — нет, упал на землю, — и закрыл лицо руками.

До рассвета он пробыл в той роще, никем более не потревоженный.

Прошло еще немного времени, и его корабль уже покачивался на волнах, направляясь в сторону дома.

Глава 16

В Микенах царил душный, жаркий полдень, когда все живое стремилось скрыться от палящих лучей в спасительную тень камней и деревьев. По стенам не бегали юркие ящерицы, в воздухе не было слышно стрекота насекомых. Люди в поисках прохлады попрятались по домам, ремесленные лавки были по большей части закрыты, а улицы совершенно опустели. Только кучка ребятишек играла в придорожной пыли: дети легче переносили тягучий зной.

Такая погода, как ни странно, устраивала Клитемнестру, которая приказала запрячь колесницу и направилась к Герайону — святилищу богини неподалеку от города.

Колесницей правил хорошо сложенный, рослый возница, который также был личным охранником царицы. Еще один стражник ехал поодаль на крепкой лошадке светлой масти. Клитемнестра сочла, что для небольшой прогулки двоих людей достаточно. Ей хотелось уединения, которое стало бы решительно невозможным, возьми она с собой полноценную охрану.

Тяжелая колесница время от времени покачивалась на неровностях, но особых неудобств это не доставляло: дороги в Микенах и их окрестностях содержались в порядке. Царица стояла прямо и уверенно, привыкшая к подобной езде. Она получала от нее удовольствие, хотя солнце жгло немилосердно.

Заметив струйку пота между лопаток возницы, Клитемнестра позволила себе незаметную улыбку. Мужчина был молод и привлекателен, его мышцы казались очень крепкими, а кожа — гладкой. Царица даже на мгновение представила его на своем ложе, однако взяла себя в руки и выбросила эту мысль из головы.

Возле Герайона — небольшого святилища из светлого камня, — толпилась кучка людей в лохмотьях. Клиниас, второй из охранников, подстегнул коня и выдвинулся вперед. Он резко приказал беднякам разойтись, что те незамедлительно и сделали, бросая пугливые, настороженные взгляды на царскую колесницу.

Не обращая ни на кого внимания, Клитемнестра легко сошла на землю и проследовала в святилище. Охрана осталась у входа, следя за тем, чтобы никто в это время не приблизился к Герайону.

В храме царица возложила сверток с дарами у статуи богини Геры, поклонилась и плавным движением опустилась на колени. Они сразу же заныли от соприкосновения с твердым полом, однако Клитемнестра даже наедине с собой не дрогнула. В конце концов, и царям порой положено проявлять смирение.

Она не сводила глаз с бесстрастного лица богини. Царица не была склонна к излишней сентиментальности, однако сейчас ее душе недоставало покоя.

Понимает ли ее Гера, защитница материнства? Не гневается ли та, что всегда была хранила верность Зевсу?..

Она, Клитемнестра, уже дважды выступила против собственной семьи. Что, если богиня теперь откажет ей в покровительстве?..