– А я у Светозара гречневой каши поела.

– Это правильно, – одобрил Негослав. – Подрыв материальной базы вероятного противника – благоугодное Камулу дело. Греби в гостиницу, мы по тебе соскучились.

Дарина поняла, что намечается оперативное совещание, и встала со стула:

– Вынуждена попрощаться. Командир ждет.

Светозар удержался в рамках – не задал лишнего или глупого вопроса. Вызвал такси, проводил до ворот, по пути поинтересовался:

– Но ведь было еще что-то? Вы бы не стали со мной разговаривать, если бы Гвидон по доброй воле примкнул к мятежникам. Вы принципиальная, Дарина. Я уже понял.

– Было, – согласилась Дарина. – Следующую сказку послушаете завтра. Если позволит жизнь и обстоятельства текущего расследования. А пока обдумайте факты. Я вам рассказала достаточно. Можно сделать кое-какие выводы.

– Спасибо.

Светозар открыл ей дверь такси и подарил крупное красное яблоко. Дарина сначала отказывалась, а потом перестала. Яблоко было сочным и вкусным. Как раз хватило на поездку до гостиницы.

Сон пришел два месяца назад. Он летел сквозь море огня, вопя от ужаса, срывая голос и задыхаясь. Зная, что уже умер – похоронили. Выбили имя и фамилию на могильном камне.

Гвидон проснулся в холодном поту, еле-еле дополз до ванной, умылся и долго смотрел на себя в зеркало. Там отражался не сопляк-лейтенант, а заматеревший майор с диковатым взглядом. Он перебрал вехи реальности, сверяясь с календарем, контактами в телефоне и квитанциями в ящике шкафа. Посчитал на пальцах, убедился, что со злополучного назначения на «Грозу» прошло почти пятнадцать лет, превратился и лег на линолеум возле отопительной батареи. Батарея была холодной – в конце сентября в Ключевых Водах и балкон-то не всегда закрываешь – и противно давила на спину, препятствуя возвращению кошмара.

Утром он не нашел сил, чтобы идти на службу и смотреть в глаза Светозару. Позвонил, сказался больным. Подавил мимолетное искушение купить спиртное – как клеймо въелось самоограничение «не пить, чтобы не проболтаться» – и пролежал целый день на кровати, разглядывая потолок.

Воспоминания и осознание случившегося были не в диковинку – накрывало Гвидона не впервые. Настоящим беспамятством он наслаждался шестнадцать месяцев: в больнице после взрыва и в первый год службы в отдельном охранном полку Внутренних Войск, базирующемся в Лисогорске. За тот промежуток времени он себя не корил, как и за то, что отозвался на имя в госпитале. Врач спрашивал: «Гвидон! Ты слышишь меня, Гвидон?». Когда смог шевелить губами, честно шепнул: «Слышу». И позже отвечал на вопросы следователя, не скрывая провалов в памяти. Признался, что вел взвод, должен был выполнить поставленную задачу. Выполнил? Ему сказали, что выполнил. Добавили – взвод уничтожен, выжил только он, и теперь, в связи с состоянием здоровья, его переведут на легкую и необременительную службу. Не наградят, но и не разжалуют за допущенные ошибки.

То, самое первое и ложное знание, он переваривал очень долго. Постепенно привык к мысли, что пятнадцать оборотней погибли в огне из-за того, что он недооценил противника и не справился с командованием. Возблагодарил Камула, что его отправили на скучную охрану складов, где все подчинялось распорядку, установленному десятки лет назад, и не было возможности накосячить. Монотонная служба и размеренная жизнь успокоили, Гвидон восстановился физически, и постепенно начал проявлять интерес к волчицам – еще не думал о женитьбе, но присматривался к незамужним девицам, примеряя: «Подойдет? Не подойдет?». Тогда – после знакомства в баре, сдобренного шуточками и неуклюжими комплиментами – случилось возвращение утраченных воспоминаний. Волчица, улыбаясь, спросила:

– А фамилия у тебя красивая? Мне родители сказали, что внуков нянчить не будут, если на неблагозвучную поменяю.

Гвидон ответил, не задумываясь – само с языка слетело:

– Красивая. Вишневецкий. Твоим родителям понравится.

Сказал и замер: «Какой Вишневецкий? Почему Вишневецкий? Я же Яблоновский. Вот, в военном билете записано».

Он проводил волчицу домой и до пяти утра бродил по весенним улицам, не замечая аромата цветущих фруктовых деревьев. Сыпалось и сыпалось, как из дырявого мешка. Как поступил в общевойсковое командное училище, как на первом курсе получил увольнительную и билет на самолет. Как похоронил мать, сухо поздоровался с отцом – тот ушел к другой волчице, когда Гвидону было пять лет. Как оформил отказ от доли в наследстве в пользу младшего брата. Как потом приехал в родной городишко на неделю, надарил кучу ненужных разностей племяннику и пообещал брату звонить и писать. Это все делал он. Гвидон Вишневецкий. Это была его жизнь – до дня, когда он получил назначение на «Грозу».

Дни на «Грозе» вроде бы и помнились, и, в то же время, тонули в тумане. Было холодно и сыро, их держали на палубе, не кормили, иногда выдавали горячий чай. От чая Гвидону хотелось спать – непреодолимо, до отключки в вертикальном положении. Учебную высадку объявляли и отменяли дважды – из-за погодных условий. В итоге взводы отправили на берег, где их проинструктировал молодой полковник из Генштаба, зачитавший каждому лейтенанту задание из конверта.

Им выпала честь поучаствовать в учениях по проверке бдительности. Взводам приказали сдать армейские жетоны и документы, выдали муляжи взрывных устройств и координаты целей, где нужно было осуществить имитацию подрыва. Гвидон и его подчиненные получили по очередному стакану чая и отправились к нефтехранилищу в Гнилой Балке. В госпитале ему сказали почти правду. Он выполнил задание. Довел взвод до места назначения, не обнаружив себя перед противником. Его бойцы обезвредили охрану и успешно заложили муляж взрывного устройства согласно указаниям полковника. Гвидон помнил, что вышел на связь, доложил о выполнении на секретной частоте – почему-то ему никто не ответил – и принял решение ожидать нового приказа, не удаляясь от нефтехранилища. А когда их атаковала группа военнослужащих, не пожелавших вступить в переговоры, принял бой.

Следующую неделю он провел в поисках информации – осторожном сборе слухов и официальных сведений. Все, что он выудил из продырявленной контузией памяти, случилось на самом деле. Только оценивалось по-другому. Как отражение в кривом зеркале.

Оказалось, что взвод под его командованием совершил террористический акт, уничтоживший чуть ли не треть нефтехранилища. Что муляж был не муляжом, а самым настоящим взрывным устройством изрядной мощности. Что группа военнослужащих, атаковавших их в расчетной точке, была взводом отряда специального назначения, пытавшимся предотвратить теракт.

Тезка-командир наткнулся на него возле насосной станции и вступил в рукопашный бой. Рукопашный бой Гвидон любил, с большим энтузиазмом надавал противнику тумаков, отобрал оружие и провел удушающий прием, одновременно срывая армейский жетон – чтобы потом вернуть его побежденному за ящик пива. Врачи в госпитале говорили – повезло. Отбросило в открытый пожарный резервуар, не сгорел, не утонул, не задохнулся. Сильно контузило, получил серьезные ожоги, частично утратил память.

Его опознали по жетону, который он так и не выпустил из кулака. Зажал мертвой хваткой. Отпечатки пальцев у него не снимали – вероятно, сначала не хотели возиться с полутрупом, а потом перевели в другой госпиталь уже с карточкой, в которую были вписаны имя и фамилия. Гвидон покопался в последовательности событий, и выяснил, почему никто не заметил подмену. И он, и тезка Гвидон Яблоновский, были похожи внешне: оба высокие, массивные, склонные к полноте, мордатые, темно-русые, с распространенными серо-зелеными глазами. Гвидон Яблоновский был круглым сиротой, поступившим в Академию ВДВ по государственной квоте. Это исключило появление родственников в госпитале – опознали бы, несмотря на ожоги. Но к Гвидону никто не пришел. Яблоновский не дружил с однокурсниками, а на новом месте, по распределению, прослужил полтора месяца. Как и он сам.