Секретарь Мурашова, та что брюнетка, перехватила меня вчера, когда я выходил из кадров и привела к своему боссу.

— Ну что, тебя можно поздравить? — генерал-лейтенант встретил меня как дорогого гостя. Вышел из-за стола, пожал руку и предложил присесть.

— Наверно, — думая больше о том, где достать парадную форму, без энтузиазма согласился я.

— Медаль «За отличную службу по охране общественного порядка» — это очень почетная награда. И я тебе скажу, ты полностью ее заслужил!

— Спасибо, — я скромно шаркнул ножкой под столом.

— Как твое самочувствие? — перешел к теме моего здоровья начальник следственного управления.

— Зажило уже все. Завтра списать должны.

— Вот и отлично! А у меня для тебя новости. — Мурашов смотрел на меня по-отечески тепло. — Зарекомендовал ты себя хорошо. Признаюсь, не ожидал. Считал задержание тобою серийного убийцы в Невинномысске случайностью. Но как показали последние события в Москве, я ошибался. Ты действительно отличный следователь.

Генерал-лейтенант сделал паузу, видимо, чтобы я проникся услышанным, а я смотрел на него пустыми глазами и ничего хорошего от его похвалы не ждал.

— Прямо скажу, районный отдел провинциального города ты перерос, — не стал он меня долго томить неизвестностью. — Принято решение перевести тебя в Москву. Будешь служить здесь у нас — в следственном управлении! Надеюсь, мы с тобой сработаемся.

— И когда будет этот перевод? — сглотнул я.

— Приказ уже в работе.

Ощущение было, что из-под моих ног выбили лавку, на которой я стоял с веревкой на шее. Но уходить в депрессию было нельзя. Действовать надо было здесь и сейчас. Иначе будет поздно.

— Товарищ генерал, а можно отсрочить мой перевод? До мая? — название месяца я буквально вытолкнул из себя, поскольку по мере моего монолога, брови Мурашова сводились к переносице.

— И зачем тебе так много времени? — все-таки не стал стучать кулаком по столу и брызгать слюной начальник. — Свадьба у тебя в конце января. Зарегистрируешь брак и привезешь молодую жену в Москву — это займет максимум неделю.

Он произнес это таким тоном, что я понял, о медовом месяце лучше не заикаться.

— Мне нужно закончить дела в отделе, — привел я более котирующуюся у начальников следствия причину.

— Уголовные дела передашь другому следователю. Ты ведь не один в отделе работаешь.

— У меня в производстве есть одно дело, которым никто кроме меня заниматься не будет, — получилось сложно для понимания, что Мурашов и подтвердил.

— Что это за дело такое?

— Истязания. Но их еще предстоит доказать. Пока дело возбужденно по 131 статье — оскорбление.

— Ничего не понимаю. Обе эти статьи не касаются милицейского следствия, — ожидаемо удивился Мурашов. Все, кому я докладывал об этом деле, говорили одно и то же. Вот что за закостенелое мышление?

Пришлось рассказывать все по новой. Про потерпевшую Прошкину, про план ее соседей по коммунальной квартире сплавить старуху в сумасшедший дом с целью завладения ее комнатой. О моих мыслях насчет правильного толкования норм уголовного кодекса, согласно которым истязанием должно считаться в том числе причинение психических страданий. О моей договоренности с прокуратурой, что я начну расследовать оскорбление и затем изменю состав на истязания, после чего передам дело в прокуратуру и присоединюсь к следственной группе. А дальше дело будет направлено в суд.

Мурашов какое-то время переваривал вываленную мною на него информацию, а затем велел отправить это дело по подследственности.

— Пусть дознание им занимается. А если дело так заинтересовало прокурорских, то пусть они с дознанием этот вопрос решают.

— Это дело заинтересовало не их, а меня. Инициатором был я, а прокуратура пошла мне навстречу.

Мурашов, уже будучи уверенным, что устранил проблему, уставился на меня в недоумении.

— Понимаете, никто другой не будет возиться с этим делом, ведь оно имеет туманные перспективы. Для Прошкиной я единственная надежда на справедливость, — добавил я немного пафоса, дорисовывая портрет болеющего за дело молодого сотрудника.

Я действительно хотел помочь этой несчастной бабушке. Да, двигало мной не жалость и не служебный долг, а желание изменить правоприменительную практику. Но местным вообще не было дела до этой бабки, им было проще признать ее недееспособной, чем разбираться в ситуации. Так что я все равно молодец, честь мне и хвала.

Вот только дифирамбов я от Мурашова не услышал, но покровительственные нотки в его голосе и взгляде, обращенном на меня, уловил. Старший товарищ разрешил молодому да резвому повалять дурака.

— Хорошо, даю тебе на это месяц, то есть до марта, — очертил он мне срок, а мне надо было сдвинуть его хотя бы до апреля, когда мне предстояло отправляться в морской круиз, из которого я не планировал вернуться.

— Товарищ генерал, я не успею до марта, дело уж слишком нетипичное, — снова выбесил я начальство. — А в апреле у меня по графику отпуск. Так может я с мая начну у вас работать? Вернусь из отпуска отдохнувшим, с новыми силами…

— Чапыра, ты вообще нормальный? Тебе службу в министерстве предлагают, а ты мне о каких-то несчастных бабушках и об отпуске толкуешь!

— Но ведь я не могу все бросить на полпути, — ввязался я в опасные пререкания с начальством. — И отдохнуть мне от маньяков надо. Нервы у меня не железные, им разрядка нужна.

От взбешенного взгляда Мурашова я соскочил с места и вытянулся во фрунт.

— Иди, лечись! — выпроводил он меня из кабинета, так и не прояснив удовлетворено ли мое ходатайство об отсрочке или нет. — И чтоб завтра был на награждении в парадной форме!

С формой мне помог Лукашов. Ну как помог, заверил, что белая рубашка под повседневный китель высокое начальство устроит. Вроде бы не обманул.

Щелоков, что стоял рядом с главным кадровиком, взирал на меня благосклонно. Когда я достиг сцены, он сделал ко мне шаг, с прищуром улыбнулся, и самолично приколол к моей груди медаль.

— Служу Советскому Союзу! — во все легкие гаркнул я.

Награждали сегодня не только меня, я был лишь первым. Так что, получив награду, я вернулся на свое место в зале. С самого края пятого ряда, возле Лукашова. Мурашов сидел на ряд ближе к сцене, и я мог наблюдать его профиль и гадать, какое решение он в отношении меня примет. Может мне повезет, и он передумает брать к себе такого недисциплинированного сотрудника? Я боялся, что, перейдя в министерство, стану каким-нибудь секретоносителем и доступ за границу мне будет закрыт навсегда, то есть до развала Союза, который ждать еще целых пятнадцать лет. Может, конечно, удастся выбраться чуть раньше, во время массового исхода немцев на историческую родину. Но когда точно начнется этот процесс я не знал. В свое время этим вопросом не интересовался.

Час спустя церемония награждения закончилась, и я поплелся вслед за Лукашовым в кабинет, совершенно не обращая внимания, на разбившихся на группы сотрудников, которые обсуждали между собой предстоящее обмывание наград. Во-первых, настроение не то, во-вторых, я здесь чужой, есть и в-третьих — мне надо было ехать закрывать больничный.

— Павел Владимирович, ничего если я проставлюсь чуть позже? Мне сегодня еще в госпиталь надо успеть, — привел я третью причину для оправдания.

— Иди, конечно, — отпустил меня Лукашов.

Переодевшись в гражданку, я заскочил в столовую, где купил выпечку на ужин и рванул в госпиталь.

На своей станции метро я появился только в шесть вечера. По пути домой зашел в магазин, надо было купить пельмени, а то одной выпечки на выходные не хватит.

— Привет, — услышал я знакомый голос, стоя в очереди в кассу. — Как хорошо, что я тебя встретила!

— Я тоже рад тебя видеть, — скупо улыбнулся я.

— Ты мне для дела нужен, — объяснила Светлана мне свою радость и сделала это шепотом, приблизив свои губы к моему уху.

— Что от меня требуется? — спросил я по-деловому и в отличие от нее шептать не стал.